рял честь,  то попробуй приобрести славу,  и  честь будет тебе
возвращена. Но если ты потерял мужество, то ты потерял все!"
     - Очень хорошо-с!..  Насчет  мужества  прекрасно-с!  Но  вот  вопрос:
отчего  же  именно  Вильнев  и  с  ним  все  экипажи  его эскадры потеряли
мужество? А?
     На  это  Фельдгаузен не  мог ответить,  и,  не  обращаясь к  другим -
Колтовскому и капитан-лейтенанту Ухтомскому, старшему адъютанту, - Нахимов
раздельно и отчетливо сказал сам:
     - Потому-с  победил при Трафальгаре Нельсон,  что на его судах паруса
хорошо стояли,  -  все было вытянуто до места-с, вот почему-с! От этого-то
именно франко-испанцы и потеряли мужество-с!..
     Он улыбнулся этой своей старой шутке и добавил:
     - Что  же  касается вас,  господа,  то  я  прошу  вас  после обеда не
расходиться, поедем на третий бастион посмотреть, что там такое-с...
     Адъютанты переглянулись, и Ухтомский сказал за всех:
     - А мы именно и хотели бы разойтись кое-куда, Павел Степанович.
     - Вот тебе раз! Куда же это-с! - удивился Нахимов.
     - Надо  же  что-нибудь  приготовить к  вашим  завтрашним именинам,  -
сказал Фельдгаузен. - У нас пока ничего нет, - вино на исходе, и вообще...
     - Пустяки-с!   Вздор-с!..   Именины!..   Тоже   нашли  время  именины
справлять!  -  непритворно недовольно отозвался на  это Нахимов и  замахал
рукой.  -  Да и кто ко мне приедет на именины?  Все заняты, у всех дела по
горло-с!.. Большой свиты мне, конечно, не надобно-с, а вы и вот вы тоже-с,
- обратился  он  к  Колтовскому и  Костыреву,  -  извольте-с  непременно-с
остаться: в пять часов поедем-с!
     После обеда Нахимов обыкновенно отдыхал,  так  как  вставал он  рано.
Кроме того,  после нескольких часов,  проведенных без  отдыха за  работой,
начинала  обыкновенно заявлять  о  себе  контузия спины,  полученная им  в
памятный день  26  мая,  когда он  едва  не  попал в  плен:  разорвавшийся
недалеко снаряд  достал  его  осколком,  ударившим плашмя в  верхнюю часть
спины.  Он перенес эту контузию на ногах и отказался от предлагавшихся ему
медицинских пособий, однако спина его долго оставалась синей и боль еще не
прошла. Врачам же он говорил:
     - Что вы, помилуйте-с, лечиться! Я только тем и на ногах держусь, что
всегда занят-с.  А  ведь  если бы  я  вдруг допустил себя до  того,  чтобы
лечиться начать, конец мне был бы. Вполне серьезно это я, прошу не считать
за шутку-с! Ведь только объяви сейчас конец военным действиям, завтра же и
я свалюсь от горячки-с!..  Да и,  кроме горячки, вы у меня, может статься,
целую дюжину болезней найдете-с, в мои годы и при моем чине все может быть
у человека,  а как же-с!.. Только распусти вожжи, и конец!.. Тогда уж меня
все  равно  вылечить нельзя  будет-с!  Полный  адмирал -  это  уж  болезнь
совершенно неизлечимая-с,  да еще непременно-с  какой-нибудь там еще катар
желудка-с!..  Я ведь в этом опыт уже имею-с: в тридцать восьмом году князь
Меншиков отправил меня  за  границу лечиться.  Лечили  меня,  лечили врачи
берлинские десять месяцев с лишком-с,  наконец -  консилиум, и вынесен мне
приговор:  безнадежен!  Вот как-с!  Совершенно безнадежен-с!.. Я скорее за
шапку да домой-с:  помирать,  так уж дома,  а не в Берлине-с... И вот, как
видите, до сей поры жив!
     Будить Нахимова было не нужно:  спал он, не раздеваясь, и просыпался,
когда назначал себе проснуться, - это была его давняя привычка.
     В  длинном черном сюртуке,  от которого казался еще выше ростом,  чем
был,  с вице-адмиральскими,  уже поблекшими, золотыми эполетами, с большим
белым крестом на  шее,  он  вышел из спальни бодрый,  освеженный сном,  и,
утвердив на  затылке,  как  всегда,  белую  фуражку,  направился вместе  с
Колтовским и Костыревым к оседланным уже лошадям.
     У Колтовского, против обыкновения, был угрюмый вид, и Нахимов заметил
это.
     - Что такое с вами?  - спросил он. - Не случилось ли чего у вас дома,
а? Письмо получили?
     - Нет,  письма не  получал,  а  вот...  Может быть,  не ездить бы вам
сегодня,  Павел Степаныч?  -  вполголоса и  просительно,  как сын к  отцу,
обратился к нему Колтовской.
     - Та-ак-с!  Это почему же-с  не  ездить?  -  очень удивился Нахимов и
поднял одну бровь, левую.
     - Да вот...  вчера за ужином... красное вино вы пролили, - проговорил
Колтовской, глядя на передние копыта своей лошади.
     - А-а,  вон что-с!  -  улыбнулся Нахимов.  -  И получился на скатерти
крест,  -  скверная  примета-с!  Охота  вам  в  приметы  верить!  Пустяки,
вздор-с!..  Садитесь-ка  лучше...  Приметы  у  вас  тут,  когда  уж  и  по
Екатерининской ядра начали прыгать и вот-вот разнесут наш дом-с... Говорил
уже Дмитрий Ерофеич,  что надо бы перебираться нам в Николаевские казармы,
- там  будто бы  безопасно-с!  Э-э,  если уж  быть убиту,  то  убить везде
могут...  На коней-с! Вы слышали за обедом сегодня: "Кто потерял мужество,
тот потерял все!" Золотые слова-с!  Уж если Тотлебена не уберегли-с, - все
бедному хуже и хуже, то обо мне что же и говорить-с... Пустяки-с! Едем!
     Пальба между тем  гремела,  -  на  нее  только не  обращали внимания,
привыкли,  однако от этого она не была слабее.  Когда небольшая кавалькада
спускалась к  мосту через Южную бухту,  бомба пронеслась,  чавкая и пыхтя,
невысоко над головами всадников, и Нахимов сказал улыбнувшись:
     - Вот видите-с, нам уже посылают приветствие-с!
     Он даже обернулся посмотреть,  куда именно упадет бомба,  - так свежа
была его восприимчивость в начале этой последней его поездки на бастионы.


                                    IV

     На третьем перестрелка уже затихла, как обычно к концу дня. Опасение,
что она разовьется во что-нибудь серьезное,  миновало у Нахимова, когда он
встретил   начальника   третьей   дистанции    вице-адмирала    Панфилова,
направлявшегося в свой блиндаж пить чай.
     Вице-адмиралом  Панфилов,   спокойного  вида  здоровяк,  стал  совсем
недавно: к этому чину он был представлен за отражение штурма шестого июня.
Ведавший четвертым бастионом с  прилегающими к нему батареями вице-адмирал
Новосильский,  человек  тоже  не  слабого десятка,  но  уже  несколько раз
контуженный,  вынужден был проситься на отдых и  был переведен на службу в
Николаев;  Панфилов же точно был очерчен заколдованным кругом,  за который
не смели перелетать ни пули, ни ядра, ни осколки снарядов.
     Большая  рука  его  была  плотна,  тепла,  когда  он,  задержав  руку
Нахимова,  приглашал его попить чайку,  кивая на  усердно начищенный и  не
менее  усердно  дымящий  пузатый самовар,  поставленный денщиком у  дверей
блиндажа.
     - Нет  уж,   Александр  Иваныч,  спасибо,  голубчик,  не  хочется,  -
отозвался на приглашение Нахимов и добавил:  -  А вот вы идите,  вам нужно
отдохнуть-с, идите-с... И меня не провожайте уж, я сам-с...
     - А  ведь завтра Петра и  Павла!  С  преддверием именин ваших,  Павел
Степаныч, - ласково сказал Панфилов, суживая улыбкой и без того небольшие,
серые с прозеленью глаза и не выпуская руки Нахимова.
     - Да,  вот видите как -  именины завтра, - я уж это сегодня за обедом
слышал-с  от  своих  адъютантов...   Преддверие,   гм...   Спасибо,  очень
благодарен-с!  А вы бы вот завтра ко мне,  если выпадет свободный часок-с,
а?   Флаг-офицеры  мои  затевают  там  что-то-с,   пир  какой-то,  удивить
Севастополь хотят... Вот и заезжайте-с!
     - Непременно,  Павел Степаныч,  непременно,  как-нибудь выберусь,  не
похоже ведь на то,  чтобы штурм завтра затеяли эти... Нет уж, ваши именины
отпразднуем. А провожать вас по бастиону моя прямая обязанность.
     И  он так и  не воспользовался разрешением отдохнуть и  попить чайку.
Нахимов оставил свою лошадь около его блиндажа, и дальше они пошли вместе.
     Перестрелка затихла,  однако ядра и бомбы продолжали лететь сюда, как
и  отсюда,  и  уносили на носилках раненых и  убитых,  и  с носилок капала
кровь.
     Чтобы не задерживать слишком ревностного к своим обязанностям хозяина
третьего отделения, Нахимов пробыл здесь недолго. Он только обошел бастион
и  батареи  Перекомского,   Никонова,  Будищева,  -  последняя  продолжала
называться так,  несмотря на  смерть  своего основателя,  -  оглядел бегло
матросов  у  орудий,  чтобы  узнать,  насколько  после  сегодняшнего числа
поредела их семья,  и справиться, много ли убито и ранено, нет ли подбитых
орудий, которые нужно менять, и какие предстоят работы здесь ночью...
     Вернувшись  снова  к   блиндажу,   где   были  оставлены  лошади,   и
простившись,  наконец, здесь с Панфиловым, Нахимов поехал к горже Малахова
кургана,  имея намерение потом обойти и  пятый участок -  второй и  первый
бастионы.
     На Корниловском бастионе оказалось сравнительно тихо: стрельба хотя и
велась,  но  очень вялая:  французы в  этот день вообще плохо поддерживали
англичан.  Только штуцерные часто пели над головами,  но на них не принято
было  обращать  никакого внимания,  что  было  и  понятно,  конечно:  ядро
большого калибра  могло  произвести большие разрушения,  а  встреча с  ним
любого из  защитников бастиона могла  привести только к  смерти;  бомба из
осадной мортиры,  случалось,  выхватывала из  толпы или  команды солдат до
трех десятков сразу.  Пуля же если и находила свою жертву, то только одну,
притом же чаще всего приносила рану, а не смерть.
     С  тех  пор  как  взята  была  Камчатка,  французы заложили ложементы
впереди ее на расстоянии,  сравнительно с  прежним,  небольшом уже от вала
бастиона,  а среди "сорвиголов" были прекрасные стрелки не пропускавшие ни
одной  живой  цели  на  укреплении и  особенно понаторевшие в  стрельбе по
амбразурам.
     Амбразуры были,  правда,  закрыты  веревочными щитами,  предложенными
капитаном 1-го  ранга Зориным,  но  в  них  все-таки  оставались небольшие
просветы; за этими-то просветами и наблюдали зорко неприятельские стрелки.
     Когда  приехал  на  бастион  Нахимов,  в  остатках бывшей  башни  шла
всенощная  по  случаю  кануна  праздника -  Петра  и  Павла,  и  начальник
четвертого отделения Керн был там с большинством офицеров.
     Ординарец Керна,  матрос Короткий,  завидев адмирала, юркнул в башню,
чтобы доложить о его приезде;  Нахимов же пошел прямо к брустверу,  взял у
сигнальщика  матроса  трубу  и   стал  смотреть  в  амбразуру,   насколько
подвинулись за сутки работы французов.
     Работы эти шли неуклонно:  к  Малахову так же  придвигались зигзагами
узких  окопов  и  широких траншей,  как  раньше к  четвертому бастиону,  и
Нахимов,  внимательно  вглядываясь  в  рыжие  полосы  выброшенной лопатами
французов земли, думал, что Тотлебен прав, настаивая на том, чтобы открыть
минные  галереи навстречу слишком настойчивым врагам,  которым нельзя было
отказать притом же и  в трудолюбии,  чем они решительно превосходили своих
союзников-англичан.
     Керн подойдя поспешно к валу,  видел,  конечно,  как опасно положение
адмирала:  амбразуры,  к  одной  из  которых приник  Нахимов,  были  самые
уязвимые места на  бастионе;  однако он знал и  то,  что Нахимов не любит,
когда выказывают заботу о нем. Вдруг он вспомнил, что на другой день будут
именины  адмирала,  а  вслед  за  этим  явилась  мысль  пригласить его  ко
всенощной в башню, где было вполне уже безопасно от пуль.
     Он  взобрался на  банкет,  стал сзади Нахимова и  начал,  как рапорт,
приложив к козырьку руку:
     - Ваше высокопревосходительство!
     Нахимов обернулся.
     - А-а, здравствуйте-с! Вы где были-с?
     - У всенощной... Сейчас идет в башне... Вам не угодно ли отслушать?
     Керн был уверен, что нашел неотразимый предлог свести адмирала вниз с
банкета, но Нахимов ответил снисходительно:
     - Можете идти-с достаивать... Я вас не держу-с...
     Керн  стоял  сзади  его  удрученный.  Треугольные  вздутые  щеки  его
опустились скорбно и испуганно, потому что пули безостановочно то пели над
головой Нахимова, то ударялись глухо в веревочный щит и в нем увязали.
     - Все  господа  офицеры  хотели  бы  видеть  вас  у  всенощной,  ваше
высокопревосходительство,  -  сказал  он  наудачу,  сам  не  стараясь даже
угадывать, как к этому может отнестись адмирал, который ему показался не в
духе.
     - А-а? Да, да-с... Хорошо, я вот сейчас приду туда, - пробормотал, не
отрываясь от трубы, Нахимов и добавил, как прежде: - А вас я не держу-с.
     Керн знал,  что  нельзя было прямо так вот сказать,  что стоять здесь
опасно:  это  всегда только сердило Нахимова,  и  в  то  же  время  дважды
повторенное: "Я вас не держу-с!" - звучало, как приказ. Он отступил на шаг
и спустился с банкета,  прошептав на ухо Короткому, чтобы тот подействовал
на адмирала, который простит ему, как матросу, его заботливость.
     Короткий тут же  вскочил на банкет и  стал на место Керна.  Как раз в
этот момент пуля,  направленная в адмирала, ударилась рядом с его локтем в
земляной мешок амбразурной щели.
     - Каковы,  а?  Метко стреляют,  канальи!  -  полуобернулся Нахимов, и
Короткий, выпучив глаза, выкрикнул в страхе:
     - Убьют, Павел Степаныч! Сойдите, ради бога!
     - Не всякая пуля в лоб-с,  братец,  - спокойно отозвался ему Нахимов,
однако не больше, как через секунду, протянул трубу сигнальщику, стоявшему
рядом.
     Керн  же  между  тем  схватился за  другое средство,  чтобы  свести с
банкета адмирала: он приказал комендору ближайшей мортиры выстрелить.
     Он думал, что Нахимов сейчас же спустится и подойдет к орудию, скажет
несколько слов  комендору,  известному ему  старому  матросу Грядкову,  но
вышло совсем иначе.  Сигнальщик,  взяв трубу из рук адмирала,  счел нужным
вскинуть ее тут же к глазам,  чтобы посмотреть, что сделает во французской
траншее русская бомба.
     - Ишь, ловко как! - вскрикнул он. - Сразу троих подняло!
     Нахимов, отступивший было от амбразуры, снова подвинулся к ней, чтобы
своими глазами увидеть,  что это был за удачный выстрел из мортиры, но тут
же  повалился назад:  еще  более удачным оказался выстрел какого-то  зуава
сквозь амбразуру: он лишил Севастополь важнейшего из его защитников.
     Падающего  адмирала  подхватил  мгновенно  ставший  на   одно  колено
Короткий,  и  только белая фуражка свалилась с головы Нахимова и скатилась
вниз с банкета.
     Пуля попала в  лоб над левым глазом,  прошла через мозг и вышла сзади
уха.


                                    V

     Как  после проигранного большого сражения заволновался город:  "Павел
Степанович убит!"
     Раненый был  еще  жив  в  это время,  но  представлял из  себя только
предмет всеобщих забот,  заранее обреченных на неудачу. Смерть уже держала
героя Наварина,  Синопа и  Севастополя в  своих цепких руках и  на  усилия
людей вырвать его из страшных объятий глядела уничтожающе спокойно.
     Лейтенанты Колтовской и  Костырев,  вне себя от горя,  перебивая один
другого,  заспорили,  куда отправить своего адмирала:  на  перевязочный ли
пункт в Аполлонову балку,  или прямо в город, в Дворянское собрание; Керн,
растерявшийся, бледный, с отсыревшими глазами, бормотал:
     - В госпиталь, в госпиталь, на Северную!.. Там Гюббенет! Про-фес-сор!
     Но матросы, уложившие своего "отца" на простые, черные от застарелой,
запекшейся крови  носилки,  упрямо  понесли  его  к  блиндажику бастионной
сестры, Прасковьи Ивановны.
     - А-ах,  господи милосердный... А-ах, батюшки!.. Ах, голубчик ты мой!
- разахалась, всплескивая голыми ручищами, Прасковья Ивановна.
     - После,  после  выть  будешь!  -  сурово  остановили ее  матросы.  -
Перевяжи скорей! Это дело скорости требует!
     Глаза Нахимова были закрыты.  На лице крови не было; несколько капель
крови,  смешанной с мозгом,  задержалось только в завитках белокурых волос
сзади.
     Даже  толстые,  черноземной  могучей  силы  руки  бастионной  сестры,
привычные уже ко всяким ранам, заметно дрожали, когда бинтовали они голову
Павла Степановича.
     - Как считаешь, живой не останется? - шепотом спрашивали матросы.
     Им хотелось хотя бы услышать ее приговорку:  "Ничего, будьте веселы!"
- но  они ее не услышали.  Прасковья Ивановна только припала ухом к  груди
Нахимова, послушала, бьется ли сердце, и, подняв голову, сказала:
     - Несите к  дохтору,  на перевязочный,  -  что он определит...  А-ах,
злодеи,  изверги,  что  сделали!..  -  И  заплакала теперь уже разрешенно,
просто, по-деревенски, по-бабьи...
     Из башни,  не достояв всенощной,  выходили толпами офицеры,  матросы,
солдаты,   и  все  стремились  туда,  за  носилками,  на  которых  уносили
неподвижное тело адмирала - душу обороны.
     - Что? Ранен? Куда? В голову? Пулей?.. Э-эх!
     - Говорят, навылет!
     - Навылет? В голову?..
     Махали безнадежно руками,  старались глядеть в  землю,  чтобы  скрыть
друг  от  друга  приступы  слабости.  Иные  из  офицеров пытались все-таки
утешить себя,  вспоминая вслух о  знаменитой ране  Кутузова,  тоже пулей в
голову, только турецкой пулей.
     Один  из  офицеров-моряков  припомнил даже  стихи  о  Кутузове  поэта
Державина:

                   Смерть сквозь главу его промчалась,
                   Но жизнь его цела осталась, -
                   Сам бог его на подвиг блюл!

     - И  тоже  ведь в  Крыму Кутузов был  ранен,  -  счел нужным вставить
другой офицер.
     - Да, здесь, в Крыму, возле деревни Алушты... - уточнил третий.
     - А что всего поразительней,  господа, Кутузов был тоже ранен в левый
висок,  а  пуля  вышла у  правого глаза,  это  я  хорошо помню,  -  сказал
лейтенант Петр Иванович Лесли,  брат Евгения Лесли,  погибшего при  взрыве
порохового погреба на третьем бастионе в первую бомбардировку.
     - Да  мало  того,   что  Кутузов  вылечился,   господа!   Можно  было
вылечиться,   но  кретином  остаться  на  всю  жизнь.  А  он  стал  князем
Смоленским!
     - Князем Смоленским он  стал,  если  быть точным,  после другой раны,
тоже в голову!
     - Разве он два раза был ранен?
     - В том-то и дело, что два! Второй раз, когда он осаждал Очаков.
     - Неужели тоже в голову?
     - В голову!  Пуля вошла ниже скулы,  а вылетела в середине затылка...
Врачи решили,  что он вот-вот умрет,  а он преспокойно во второй раз надул
медицину!
     - Крепкая же была голова!
     - Авось, и у Павла Степаныча не слабее...
     Рады  были ухватиться хотя бы  за  тень надежды,  а  между тем  врачи
перевязочного пункта Корабельной стороны,  расположенного в укрытом месте,
в  Аполлоновой балке,  решительно высказались за  то,  что надежды никакой
нет, что рана безусловно смертельна.
     Адъютанты Нахимова поехали в город доложить Сакену о том, что адмирал
ранен смертельно, и выслушать от него приказ немедленно опечатать квартиру
адмирала,  а  в это время Павел Степанович,  с головой,  забинтованной уже
искуснее, чем могла эта сделать бастионная сестра, переправлялся матросами
через рейд на Северную, в госпиталь.
     Было еще вполне светло,  когда ялик заскользил по гладкой поверхности
Большого  рейда,  на  котором  стояло  несколько кораблей и  пароходов.  И
случилось неожиданное для матросов-гребцов:  Павел Степанович вдруг открыл
глаза - оба глаза, хотя и видно было, что левый открылся с трудом. Голубые
нахимовские глаза глядели неподвижно,  правда, но они глядели на матросов,
на то, как действуют весла, как с лопастей весел капает-сбегает вода...
     Матросы переглянулись радостно,  боясь сказать слово.  Но на середине
рейда их  раненый "отец",  может быть под влиянием свежего воздуха на воде
или   запаха  моря,   даже  попытался,   обхватив  руками  жерди  носилок,
приподняться до  сидячего положения.  Правда,  сделав это  усилие,  он  от
слабости тут  же  лег  снова и  закрыл глаза,  но  матросы уже  не  только
переглядывались, а кивали один другому, дескать: "Видал, как действует!"
     Капитан 1-го  ранга Бутаков увидал с  палубы своего "Владимира" очень
знакомый черный сюртук с густыми эполетами,  забинтованную голову, носилки
в  мимо идущем ялике,  ухватился за  голову сам  и