.
     На этот  раз  он решил не заезжать в  Псков, а остановиться в Печерском
монастыре, где игуменом был  старец Корнилий. Они несколько раз  встречались
прежде,  но каждый  раз разговора  не  получалось.  Старец замыкался в себе,
просил отпустить его на молитву, сказывался больным, немощным, одним словом,
не желал разговаривать с царем, не особо и скрывая свою неприязнь. Последний
раз Иван Васильевич видел Корнилия во время своего приезда в Псков, два года
назад.  Он стоял  среди прочих  монахов,  ничем  из  их числа не  выделяясь,
опустив низко голову. Иные настоятели  лезли  к царю с просьбами, говорили о
неустройстве своих обителей, просили  вспомоществления, заступничества перед
близкой  Литвой. Но Корнилий  не  высказал ни единой просьбы  и  тем  как бы
выделил  себя из  числа прочих. Можно  подумать, в его обитель манна с небес
валится и всего в достатке.
     Иван  Васильевич   специально   посылал  человека   незаметно   узнать,
посмотреть,  как обстоят дела в  Печерском монастыре. Очень  уж  пал  ему  в
память  игумен Корнилий. Человек  сказывал, мол, действительно,  обитель  та
процветает,  словно  божественный  сад в пустыне.  И  храм каменный  во  имя
Благовещения Пресвятой Богородицы выстроили своими силами. В храме том явлен
образ  чудотворный, проистекающий елеем и исцеляющий больных и немощных даже
иного вероисповедания.  Оттого  будто бы и  паломников  в  монастыре великое
множество. Они и жертвуют на нужды обители, вклады великие несут.
     Но  более  всего  неприятно  удивило  Ивана  Васильевича,  что   вокруг
Печерской обители, по распоряжению игумена Корнилия, возвели стены. Большого
греха  в  том нет, любой  монастырь закрыт стенами от взоров люда праздного,
постороннего, в миру без дела шляющегося. Плох тот хозяин, что добро свое от
лихих  людей  сохранить не может. Но сказывали  про  стены  печерские, будто
сложены  они  на манер  крепостных, с  бойницами,  с башнями. Против  какого
такого врага на  русской земле  монахи вздумали оборону держать?  При  живом
царе,  при  воеводах,  при войске? Хорошо, коль  жена в светелке за  крепкой
дверью  сидит, мужа  дожидаючись.  А коль  она  дверь  ту  накрепко закрытой
держит, дабы муж ненароком не вошел, что непристойное не увидел? Тогда как?
     Вот  и  спешил Иван Васильевич в  Печерский монастырь увидеть хозяйским
глазом  все  сотворенное  рачительным игуменом Корнилием.  Увидеть  и самому
решить нужность содеянного,  правильность  понимания  настоятелем  должности
своей.
     Чем  ближе подъезжали  к  монастырю,  тем  более  неровным  становилось
настроение  Ивана   Васильевича.  Сын,  сидевший  напротив,   первым  уловил
отцовское раздражение и во избежание очередной ссоры попросил:
     --  Проедусь-ка я верхом  малость, поразомнусь. А  то ноги  так затекли
скрючившись сидеть, ажно мурашки бегают.
     -- Разомнись,  разомнись, --  ответил Иван  Васильевич,  думая о чем-то
своем и не вникая в истинную причину сыновьего желания.
     К  настоятелю  заранее  направили гонца упредить  о  прибытии  царского
поезда, и он, верно, вовремя  успел прибыть  на место,  поскольку въехав  на
холм,  все  услышали  торжественный   звон,  плывущий  им  навстречу.  То  с
монастырской звонницы  приветствовали царя, старательно  вызванивая  во  все
колокола по очереди, как-то случается лишь на престольные праздники.
     И это не понравилось Ивану Васильевичу.  Не любил он лишнего шума, ни к
чему. Разве, что ворогов предупредить звоном тем, мол, государь пожаловал...
Может, и сговорились с кем монахи. Кто их поймет, уразумеет.
     Монастырь лежал меж двух гор и  любой путник видел внутреннее убранство
его, снующую  по двору братию,  и  лишь  стены,  которые  были в самом  деле
непомерно  велики, мощны  и казались неприступными,  заслоняли частично двор
обители, делали ее более кучной, собранной в кулак твердыней.
     Стрельцы,  обогнав  царский  возок,   первыми  подскакали   к  воротам,
отстроенным  в виде надвратной церкви, одновременно похожей на боевую башню,
откуда удобно отстреливаться от врага, соскочили с коней и образовали тесный
коридор,  расталкивая стоявших  единой толпой  монахов, выбежавших навстречу
царю.
     Иван Васильевич дождался,  когда Харитон  остановил разгоряченных бегом
коней, взял в руки  посох, с которым не расставался  никогда, но выходить не
спешил.  Дверцу  открыл  Богдан  Вольский,   ехавший  позади  и  вызвавшийся
сопровождать   царя  в  Ливонский  поход,   и,   низко  кланяясь,  показывал
старательно,  мол, все  готово, просим...  Только  тогда показалась  царская
голова,  затем посох, упершийся в землю и, наконец, весь он легко вынес свое
сухое  тело,  спрыгнул,  стряхнул  с  себя  дорожную  пыль, беглым  взглядом
скользнул по монастырской  братии, стоявшей в полусотне шагов,  и неожиданно
обратился к Вольскому.
     -- Слышь,  Богдаша, а сколь ден тебе потребно  станет,  чтоб крепостицу
энту взять? -- говорил он нарочито громко, отчетливо произнося каждое слово,
зная, что  они долетают до стоящих поблизости монахов. При этом заметил, как
игумен Корнилий, сделавший  несколько шагов к  нему навстречу  с  крестом  в
руках, и  несколько  человек  с  хоругвями,  остановились, замерли,  услышав
царские слова.
     -- Какую-такую крепостицу? -- опешил Вольский. Но, увидя подмигивающего
ему   украдкой  царя,  мигом  нашелся  и,  нарочно   высоко  задеря  голову,
разглядывая высоченные стены, надвратную церковь, ответил. -- Это смотря как
на приступ идти... С пушками?
     -- С пушками, с пушками, -- подыграл ему Иван Васильевич.
     -- Тогда  за  пару ден  пролом сделаем...  -- он почесал бороду,  начал
загибать пальцы. -- Пару ден хворост, лестницы готовить, а  там и на приступ
полезем, коль Бог даст... Выходит, ден с пяток уйдет.
     -- А ежели по тебе со стен из пушек бить начнут?
     -- Тогда дольше...  Рвы вырыть, валы от ядер вражеских насыпать.  Опять
же, смотря  какие пушкари у них и  какие  у  нас. А ежели они еще и  вылазки
чинить начнут, войско мое тревожить, то тут и в десять ден не управиться.
     -- Да  ежели подмога  к  ним подойдет,  -- продолжал  гнуть  свое  Иван
Васильевич.
     -- Ну, государь, то надолго...
     -- И я так думаю. Можно за такими  стенами отсидеться, пока выручка  не
подоспеет. Значит, не я один так мыслю. И тебе та же думка в голову пришла.
     Корнилий же, видя, что дело принимает  нехороший для него оборот, подал
братии  знак, и  те  громко  запели,  а  он сам  двинулся с поднятым крестом
навстречу царю, бесстрашно глядя тому прямо в глаза. Их взгляды встретились.
И Иван  Васильевич прочел  во  взоре  старца неукротимую решимость,  веру, и
что-то  тайное,  сокрытое  от него читалось  в тех  неустрашимых  глазах. Он
ощутил,  как ярость  вскипает в  нем: не слуга, а господин встречал  Царский
поезд  у  ворот  обители.  Но пересилил  себя  Иван  Васильевич,  приложился
горячими  губами к  кресту, подошел под благословение и  милостиво  спросил,
словно все происходящее до этого было не более, как шутка:
     -- Не ждал, поди?
     -- Владыку небесного и владыку земного да всегда жди, -- смиренно, но с
достоинством произнес Корнилий.
     -- Воистину... Выходит, готов и  к часу урочному, и к часу  неурочному.
То хорошо... Веди, показывай крепость свою.
     -- Не ведаю, что ты,  государь,  крепостью называешь. Укрепляя дух свой
яко  твердыню,  угодно Господу, дабы и стены крепкие супротив  ворогов земли
русской стояли.
     Они прошли  сквозь  строй стрельцов и теперь  их окружала  монастырская
братия, которых, Иван Васильевич прикинул быстро в уме,  было никак не менее
сотни. Столько же как и у него охраны. Только эти стояли безоружные. Однако,
кто его  знает,  сколько сокрыто внутри  стен.  Стены... Стены...  Звучало в
голове.  Глянув  на  лица  затворников,  он ощутил  легкую неприязнь,  плохо
скрываемую и готовую прорваться в любой момент.  Он  поежился зябко и, когда
миновали иноков, спросил игумена:
     -- В баньку попариться не сводишь, святой отец? Замерз я чего-то.
     -- Баня  не топлена, -- сухо отозвался тот, глядя куда-то в сторону, --
но коль прикажешь...
     --  Ладно, чего  там. Ото! -- Остановился он, увидев стоявшие на стенах
пушки. -- Много их у тебя?
     -- Не больше дюжины, -- игумен отвечал негромко, смотря в землю.
     -- Всего, говоришь?! --  Иван Васильевич вновь почувствовал, как ярость
переполняет его и кровь  едва не закипает, ударяя в виски. Его все  выводило
из  себя: и  спокойный, с  достоинством  голос  игумена, и богатое убранство
храмов, золотом покрытые  кресты,  стены, большое число  иноков, которые все
как  на подбор  были рослые, плечистые --  воины,  а не  монахи.  Теперь же,
увидев пушки, о  которых  он  прежде  и  не  знал,  он  окончательно утратил
контроль над собой и зло, брызгая  старцу  в лицо слюной,  выкрикнул: -- Как
смел без моего ведома пушки те завесть?
     -- Главное, что есть они, -- тем же ровным голосом ответил Корнилий.
     -- А с изменниками тоже переписку тайно от меня ведешь?!
     -- Со многой братией переписку ведем...
     -- А  Курбского, изменника и наветника, тоже братией считаешь?! Он же к
тебе  исповедываться наезжал!  Не  ты  ли и присоветовал ему  переметнуться,
бежать от царя законного?!
     -- На небесах царь наш...
     -- Не торопись! На  земле пока стоишь. И  земной царь  перед  тобой. На
колени! Кайся! Ну...  --  Иван  Васильевич  угрожающе  поднял посох.  Он  не
замечал   застывшей  сзади  толпы  монахов,  не  видел,  как  стрельцы  едва
сдерживают их, выставив вперед пищали, не видел стоявшего в нескольких шагах
с  перекошенным  от  ужаса лицом  сына  Ивана.  Он  пытался  поймать  взгляд
непокорного старца,  но  тот смотрел куда-то мимо него,  словно  видел нечто
более важное, глубинное. -- На колени!!! -- уже не сдерживая крика, затрясся
в  припадке  Иван Васильевич,  и с монастырских  стен поднялась стая  громко
орущих галок, испугавшаяся царских воплей. "И они против меня", -- мелькнуло
в воспаленном  царском мозгу и,  не помня  себя,  он ударил  острием  посоха
игумена.
     Тот медленно начал опускаться на колени, нащупывая одной рукой землю, а
другую с крестом прижимая к ране на груди.
     -- От земного  царя предпослан к  Небесному  в вечное жилище... -- тихо
прошептал он и упал на землю, не разжимая руки с крестом.
     И  будто  слабое  сияние  озарило  его голову, источая  неземной  свет,
показалось  в  испуге  инокам.  Но  царь   не  видел  и  не  слышал  ничего,
стремительно направившись скорым шагом обратно к воротам.



        "БЛАЖЕНСТВО РАТУЮЩИХ"

     Василий Ермак  нагнал обозы русской армии,  когда  она  уже подходила к
окрестностям Ревеля, которым управляли шведы. Он сразу оценил важность этого
города, запиравшего выход  к морю и подчинявшего себе  все побережье залива.
Мощные стены, башни вызывали невольное уважение и не верилось, что хоть одно
пушечное ядро может проломить их.
     Последнюю неделю Ермак ехал вместе  с небольшим отрядом русских дворян,
так  же  как  он, постегавших  от главных  воинских сил,  и  теперь отчаянно
пытавшихся   нагнать   своих,  чтоб  не  быть   объявленными  изменниками  и
предателями. Двое из  них  были братьями  Мезецкими и  неплохо  знали  князя
Федора Барятинского, Алексея Репнина и Петра Колычева.
     -- С Алешкой Репниным мы под Венден ходили. Добрый рубака, не побежит с
боя, -- широко разулыбался старший из братьев, Василий.
     -- А мы с Петром Колычевым под Могилевым  с  ляхами рубились. Только не
выгорело дело  тогда. Потеснили нас  ляхи.  Татары, что у нас на  левой руке
стояли,  в  бега ударились. Вот  и  обошли  нас ляхи; А  так бы...  -- сыпал
словами младший Дмитрий.
     -- Как они, ляхи, в бою? -- спросил осторожно Ермак. -- Не  имел с ними
дела пока.
     --  Еще насмотришься, пообвыкнешься. Оне особо воюют. Не то, что те  же
крымчаки. Стоят плотно, строем. Конница не скопом идет, как наши или татары,
а опять е по сотням голова в голову. И отходят в случае чего осторожно: одни
прикрывают, а другие пятятся, огрызаются. По науке воюют...
     -- Это как? -- переспросил Ермак.
     -- По книжному,  значит. Как в древних  книгах еще со времен Александра
Великого прописано.  А там всякие случаи разбираются, советы даются. Читал я
одну такую. Умная книга, -- пояснял словоохотливый Дмитрий Мезецкий.
     --  Скажем, у тебя  есть пять сотен  конников  и  пять сотен  стрельцов
пеших.  Как ты  их  построишь  перед  боем? --  спросил  с  усмешкой старший
Василий.
     -- Ну, как ... -- Ермак чуть подумал, представил себе огромную поляну и
себя со  своими сотнями,  противника, стоящего на  противоположной  стороне,
продолжил.  -- Конница  пойдет  вперед,  врубится, а  пехота  следом  бежит,
помогает.
     -- Этот  случай у  тебя может с крымцами, с ногаями и пройдет, а вообще
конницу всегда на самый конец  береги, терпи сколь сможешь. Против ляхов или
свеев завсегда стрельцов запускай. Пусть они из пищалей их пощиплют малость,
с места сколыхнут. Про пушки опять же не забывай, поставь их по краям. В них
сила  великая,  но  одна беда -- заряжают больно медленно.  Против крепостей
они, пушки, всем  хороши. А в поле... --  э-э-э,  горе  одно. Пока  наведут,
зарядят... Враг уже перед носом, а пушкарь только фитиль подносит.
     -- Ляхи  те  на пушкарей  всегда конницу и  пускают. Р-р-раз и порубили
всех.  Так что  бросать одних пушкарей никак  нельзя.  Стрельцами  опять  же
прикрывать нужно.
     --  Выходит,  стрельцы  сильней конницы?  -- С  удивлением  смотрел  на
братьев Ермак, который впервые слышал подобные рассуждения.
     -- Опять же,  когда и супротив кого.  Слыхал, поди, как  против крымцев
воевода-князь Михаил Иванович Воротынский гуляй-город выставил?
     -- Слыхал малость, -- Ермак припоминал отрывочные рассказы про  большое
сражение на другой год после московского пожара на берегу речки Лопасни. Сам
он тогда был на  Волге  в казачьей  станице.  Но и туда  докатились  слухи о
поражении крымцев.
     --  Гуляй-город за одну ночь посошными мужиками рубится.  И  стоять ему
день-два, не боле. Зато от татарских  стрел, сабель  лучше не придумаешь.  А
стрельцы из-за стен знай себе палят, валят татар.
     -- Да-а-а,  -- подвел заключение разговору Василий Мезецкий,  -- все от
воеводы зависит. Как он распорядится, силы расставит, так и бой пойдет.
     --  А хуже  нет, когда воевода велит то туда, то сюда бежать. Сам путем
не знает как быть и тебя с толку сбивает, -- младшему Дмитрию, видать, очень
хотелось, чтоб последнее  слово осталось за  ним. Старший хмыкнул, глянул на
брата, но ничего не сказал и дальше долгое время ехали молча.
     Русский  лагерь показался  Ермаку столь необъятным,  что  глаз  не  мог
отыскать  конца-края шалашам, палаткам,  шатрам. Он растянулся узкой полосой
вдоль городских  стен неподалеку от  предместья, где  за  деревянными, плохо
укрепленными  стенами  засела  первая  цепь  защитников,  не  давая   близко
подтащить тяжелые осадные пушки.
     Ермак ехал меж  шатров  и палаток,  пытаясь отыскать  своих казаков. Он
доехал  до  конца  лагеря  нигде никем  не  остановленный,  и лишь когда сам
поинтересовался у  бородатого  мужика,  тащившего  куда-то тяжелый  рогожный
куль,  тот махнул  рукой  в сторону  дальней  дубравы, отделенной  от общего
лагеря большим пойменным лугом.
     -- Там должны  быть твои  казачки. Отделились от нас.  Несподручно им с
нами стоять. Поболе  себе урвать думают, -- с ехидной улыбочкой  выговаривал
мужик, чуть щурясь.
     Не поблагодарив, Ермак поехал  через луг, рискуя засадить коня в топком
месте. Еще издали  признал казачий лагерь по ярким цветным зипунам,  штанам,
крашеным полушубкам. Навстречу ему кинулся первым Гришка Ясырь, громко крича
что-то, махая руками, следом шел, улыбаясь, Яков Михайлов, тянул длинную шею
Гаврюха Ильин.
     --  Атаман  едет! Атаман!  --  орал  Гришка.  --  А  мы вчерась о  тебе
вспоминали. Мол,  никак заплутал или завернул  куда.  Может, с царем  дружбу
завел? Слыхали, он тебе панцирь свой поднес...
     -- Поднес, поднес, -- отвечал  Ермак, легко спрыгивая  коня, -- да чуть
обратно не забрал.
     -- Отчего  так?  --  раскрыл  удивленно  рот  Гришка, веривший всему на
свете.
     -- Говорят, есть  там казак Гришка Ясырь. Больно разговорчив и болтлив.
Растрезвонит всем про панцирь. Не хотел давать.
     -- Тебе не дай, так  силой заберешь,  -- хлопнул атамана  по плечу Яков
Михайлов.
     -- Это можно...
     -- А я помогу, -- прижал Ермака к себе Гаврюха Ильин.
     Обнялись.  Вразвалочку подошли другие казаки с  заспанными лицами. Рады
поглазеть на нового человека.
     -- Слыхали,  будто сам царь к нам едет, -- полуутвердительно проговорил
один из них, -- видать, жарко баню топить станут.
     -- Какую баню? -- как всегда не понял Ясырь.
     -- Ту  самую,  красавую, --  передразнили  его. --  Вот,  как  на  дело
пойдешь, так сразу и поймешь.
     -- Надоело без дела сидеть. Мерзнем только, да солонину лопаем.
     -- А чего и сшибок не было? -- поинтересовался Ермак.
     -- Куда там... -- махнул рукой Ильин. -- Мы сюда самые первые и пришли.
Потеснили малость людишек, что в  крепость сбежать не  успели.  А  потом как
ворота позакрыли, стрелки во  рвах  позасели... Куда  нам  соваться?!  Тоска
одна. Так две недели и сидим, кобылам хвосты чешем.
     -- А воеводы, чего обещают? И дальше без дела сидеть будем?
     -- Да  кто их знает. С нами они не больно говорят, сказывают. Передали,
что над  всеми конниками  поставлен воеводой  князь Василий Юрьевич Голицын.
Только мы его покамест и в глаза не видывали.
     -- Ладно. Сыщу нашего воеводу, напрошусь в дело. На вас поглядеть,  так
и выть хочется. Нельзя казаку без дела.
     -- Никак нельзя, -- поддакнули остальные казаки.
     Чуть перекусив с дороги,  Ермак  нашел  остальных  казачьих атаманов  и
вместе с ними направился  на поиски Василия Голицына.  Это удалось им далеко
не сразу. Даже когда им  указали  на воеводский шатер, пришлось долго ждать,
пока князь наконец пригласил их к себе.
     Он  был еще не  стар.  Сухощав  телом,  с  рыжеватой  бородой, вившейся
кольцами  и  наполовину подернутой  серебряной  сединой.  Широко  посаженные
небольшие глаза  смотрели  на казацких  атаманов  неодобрительно. Он молчал,
давая им выговориться.  Потом  резко поднялся с деревянного обрубка,  отчего
стал казаться еще выше и уше, и ткнул пальцем в грудь Ермака, стоявшего чуть
впереди остальных.
     --  Говори  ты,  чего  хотите...  Лаетесь  как  торговки  базарные,  --
брезгливо поморщился он.
     --  Дела хотим, -- коротко ответил тот, не мигая глядя в глаза воеводы,
но видел в них лишь раздражение и усталость.
     --  Ладно,  в  дело,  так  в  дело.  Завтра  выступайте  с рассветом  и
пройдитесь по пригородам,  по мызам, порыскайте, поищите  -- нет  ли  Ревелю
подмоги откуда. Может, людишки ихние прибывают незамеченными. Обозы там коль
встретите, то знаете как поступить?
     -- Знаем,  князь,  знаем, --  загудели атаманы, подмигивая  друг другу,
почуяв наконец-то привычное для себя дело.
     -- Одним словом, разведайте, что к чему, и вечером мне доложите. А тебя
главным над  другими ставлю, -- палец  воеводы опять уперся  в широкую грудь
Ермака.
     Тот  как бы  нехотя пожал плечами,  глянул  на остальных, пытаясь по их
лицам понять,  рады  они или завидуют такому  назначению. Но атаманы  скорее
были довольны, что  не им  предстоит идти к  воеводе  с  отчетом.  На том  и
расстались.
     ...Ермак шел со  своей  сотней  почти у самой  кромки моря,  и  влажный
ветерок  дул справа, доносил незнакомые ранее запахи. Кричали чуть в стороне
ненасытные чайки, не обращая  внимания на  людей, громко хрустела галька под
копытами  коней,  кто-то  из  казаков  попытался затянуть  песню.  Все  были
донельзя рады, что наконец-то сели в седла и не нужно слоняться весь день по
лагерю,  выискивая себе  занятие, с зависть