в глаза. Невольно отведя  взгляд,  Едигир  тихо
выдавил из себя:
     --  Прости,  недосмотрел...  Зайла  ушла  из  городка,--  и,  помолчав,
добавил;-- Верно, к брату пошла.



        "ГОЛОС ЧУЖОЙ КРОВИ"

     Кучум, выбежав из  березовой рощи, никак не мог совладать с собой после
увиденного.  Он вернулся обратно к горящему селению, где его воины,  хохоча,
примеряли на себя какие-то рваные одежды, искали  на берегу ямы, где сибирцы
обычно хранят вяленую рыбу, бродили по поселку без всякой цели.
     К хану подскакал Сабанак и увидев, как мучительно исказилось лицо того,
озабоченно поинтересовался.
     -- Что случилось, мой хан?
     Кучум исподлобья взглянул  на  юношу  и  нехотя  проговорил,  не  желая
показывать недавнюю слабость:
     -- Первый день войны, вот что случилось. Или сам еще не видишь?
     Сабанак, удивленный  таким  ответом, отвел  взгляд и начал поворачивать
коня,  чтобы  ехать  к  своей  сотне,  как  с  противоположного  конца  поля
послышались громкие крики и грубый хохот нескольких глоток.  Повернувшись  в
ту  сторону, они  увидели, как  по полю скачут два всадника, таща  следом на
аркане  молодую девушку. Она не выпускала из рук березовый туес, из которого
при каждом ее шаге выпадали на землю лежавшие в нем грибы.
     Воины подтащили  девушку  к коню Кучума и весело  посмотрели в  сторону
молчаливо взирающего на них хана.
     -- Лазутчицу поймали,-- пояснил один, широко улыбаясь,--  разреши, хан,
к себе в сотню взять. Наша добыча.
     Кучум лишь  ожог их  горящим  взглядом  и, хлестнув с  силой ни  в  чем
неповинного  коня, сорвался с места,  поскакал  вдоль  поля  к берегу  реки,
дальше  от  следов  недавнего  сражения,  крика  горящих  в  яме  людей,  от
ненасытных от крови своих  нукеров, жаждущих крови еще и еще,  и едва дым от
селения скрылся  за ближайшим леском, соскочил  с коня и  сел на торчащую из
песка корягу  от  сваленного  бурей  дерева.  Подошли  телохранители,  чтобы
поинтересоваться, какие будут приказания, но он отослал их обратно  с бранью
и приказал не мешать ему.
     Подъехал встревоженный Алтанай с расспросами,  но  и  его хан отправил,
сказав, правда, что воинам нужен отдых. Старый воин не  стал возражать и  на
свой риск отправил дозоры, чтобы быть в курсе передвижения отрядов сибирцев.
Остальным воинам велел готовиться к решающему сражению и набираться сил.
     Тут же на берегу поставили шатер  для хана, но тот даже не  взглянул на
него  и  пошел  прочь  вдоль  береговой  полосы, увязая в  мокром  песке  по
щиколотку и вглядываясь в речную гладь.  Он словно ждал какого-то известия с
противоположного берега, так был прикован взгляд хана к реке.
     А в глазах его все еще билось пламя  кострища и слышались вопли шамана,
который прыгнул по собственной воле в притягивающий смертного огонь.
     Нет, он повидал  за  свою жизнь в походах всякого. Видел,  как  убивали
людей. Как пытали вражеских лазутчиков.  Как человек  мучился, насаженный на
кол.  Видел и убивших себя кинжалом  во имя Аллаха  правоверных на городских
площадях. Но то за веру... Им  уготовлено вечное  блаженство на небесах... А
тут... Язычники сжигают себя,  веря в деревянных истуканов,  которые  горят,
как  простые поленья. Что толкает их на смерть? Воин идет в бой, чтобы убить
врага и  взять оружие и  коня у противника. Охотник борется со зверем, чтобы
выжить и жить дальше,  кормить детей.  Купец рискует на пустынных караванных
дорогах, надеясь,  что  Аллах  дарует удачу...  А эти бедные сибирцы, на что
надеялись они, сжигая себя? Или их кто заставил?
     Кучум ходил и ходил по  кромке песка,  то  заходя в воду, дразня ее, то
присаживаясь на  случайное  бревно, и в  трепете воды  ему чудились отблески
языческого  костра, а в  ушах  стояли  крики  и вопли.  И еще запах... Запах
человеческого мяса...
     Хан пробовал умыться, но и вода носила запах гари, хотя он понимал, что
это не так, а лишь его больное воображение услужливо,  раз за разом подносит
ненавистный аромат.
     К  вечеру,  окончательно вымотав себя,  забрался в шатер  и  потребовал
вина.   Выпив  одну  за   одной  несколько  пиал  подряд,  начал   монотонно
раскачиваться  и жалобно  напевать  детскую песенку,  которой его убаюкивали
когда-то. Услышав это, Алтанай не выдержал и вошел вовнутрь.
     --  Хан, ты  знаешь, как я  люблю  тебя. Как родного  брата. Я не  могу
видеть, как ты рвешь свое  сердце.  Больно тебе --  больно мне.  Воина лечит
только битва. Скоро конец походу. Надо успеть  захватить их поодиночке, пока
они не успели собрать силы...
     -- Почему  они прыгают в огонь,--  покачиваясь  на своем ложе  невнятно
проговорил  Кучум,--  как я  буду  управлять сгоревшим  народом?! Зачем  мне
народ, который сжигает себя? --  Ему не было сейчас никакого  дела до планов
своего башлыка, и тот понял, что хана надо успокоить как обиженного ребенка.
     -- Дорогой хан, они не стоят твоих дум и страданий. Они  не хотят жить,
и это их личное дело. Пусть они все...
     --  Выпей  со мной. Говорить ты  не  умеешь и  ничего объяснить  мне не
сможешь. Ведь ты не мулла? То они все знают, как и зачем жить, что делать...
Давай-ка, налей  себе вина...-- И  он  опять  запел детскую песню о  птицах,
которым надо лететь в дальние страны.
     Алтанай махнул рукой  и, нащупав пиалу, налил себе вина, потом, посидев
еще чуть, налил еще, еще, еще. А потом они  пели вместе сперва про  красавиц
из дворца, потом про долгий военный путь, а потом загорланили и вовсе что-то
непристойное и уснули, не сняв с себя одежды.
     Утром хану было стыдно за  свою вечернюю слабость, но  приказ об отдыхе
был  дан, и  надо ждать, пока  воины  отоспятся,  перестанут болеть  стертые
седлами промежности и сбитые о стремена ноги.
     Вернувшиеся дозорные сообщили, что передвижения отрядов не замечено, за
исключением  одиноких  всадников,  которые  скачут  из  крепости  в   разных
направлениях.  Вскоре  хану доложили,  что прибыли послы от местного хана  и
хотят с ним говорить.
     Кучум  принял их на войлоке  возле шатра, изучающе оглядывая прибывших.
Те  поднесли богатые  подарки:  седло  персидской  работы  и  ковер отменной
выделки. Сообщили, что их  хозяин  не  желает поддерживать  местных  ханов и
готов  принять  ислам   и   подданство  бухарских  правителей.  Кучум  велел
пригласить шейхов,  которым  объяснил,  что  надо ехать  с послами,  которые
покажут дорогу к своему хозяину, и привести того с родней в истинную веру. А
заодно  шепнул, чтобы те разведали обстановку и так ли уж  искренен в  своих
словах местный бек.
     После полудня Кучуму донесли, что стража  схватила двух женщин, которые
говорят, что направились к нему, ища встречи.
     Привели  закутанных в платки женщин. Они испуганно жались одна к другой
и не хотели называть, кто они, откуда и зачем им понадобился хан.
     -- Хан, отпусти их  к нам, быстро расскажут и все покажут,-- балагурили
доставившие их воины.
     Но одна из пленниц сильно толкнула державшего ее и подошла к Кучуму.
     -- Хан,-- проговорила  она  довольно требовательно,-- я хочу говорить с
тобой. Зайдем в шатер.
     Что-то знакомое  и  неуловимо  близкое  послышалось  тому в  интонациях
женщины, хотя и говорила она с местным акцентом.
     -- Сперва скажи, кто ты,--  наклонил  он  с  удивлением  голову, но уже
готов был выполнить ее просьбу.
     --  Скажу, когда будем одни,-- повторила  та и  сама двинулась к шатру.
Воины заржали, одобряя смелость женщины, но Кучум решительно положил руку на
рукоять сабли, и смех закончился на полутоне.
     В шатре женщина повернулась лицом к свету и сорвала с себя  платок. Хан
в удивлении раскрыл глаза и решил, что ему почудилось.
     -- Зайла,--  прошептал он тихо,-- сестра... Как  ты  тут оказалась? А я
думал, что тебя нет  в живых... И он медленно опустился перед ней на колени.
Зайла  подошла к нему и начала гладить лицо, обветренное в походах, короткую
бороду,  шею,  руки. Потом так же опустилась перед  ним  на колени и сказала
задумчиво:
     -- Такой ли встречи мы ждали?
     -- Неужели не могла сообщить, где  ты? -- с горечью в голосе спросил ее
Кучум.
     -- Сообщить о своем позоре? -- переспросила Зайла,--  Что я продана как
рабыня? Что меня взял в жены сибирский хан?
     -- Ты жена хана? -- Кучум выкатил  глаза.-- Ты  жена хана...-- повторил
он еще раз с сомнением.
     -- Да, я  жена Бек-Булата, и  у меня есть сын от него,-- в голосе Зайлы
зазвучала гордость.
     -- Он знает, что ты моя сестра?
     -- Я сама вчера  только узнала, что ты жив. Купцы  рассказали, что тебя
схватили и лишили жизни ногайские ханы...
     -- Нет, как видишь, остался жив... И  вот я  здесь.  Меня отправил отец
покорить этих упрямых язычников и привести их в нашу веру.
     -- Так я и знала,-- качнула  головой Зайла,-- но они не хотят принимать
нашей веры и покоряться тебе. Во всяком случае, мой муж и его брат.
     -- Тогда они умрут,--  Кучум решительно ударил рукой по подушке на полу
шатра.-- Они подданные нашего отца. Они должны покориться!
     Зайла покачала головой и сказала, потупясь:
     -- Кто хоть день прожил свободным человеком, тот не захочет быть рабом.
     --  Я отрежу  у  них носы и  уши!  Запорю плетью как  бешеных  собак,--
взвился хан, вскакивая,-- они узнают меня!
     Зайла стояла перед ним, не изменяя позы.
     -- А я думала отговорить тебя от сражения. Я ведь люблю вас обоих. Тебя
и мужа... Так как же мне быть?
     -- Никуда я тебя не отпущу и с первым обозом отправлю к отцу.
     -- Чтобы стать там затворницей во дворце? Ты этого хочешь, брат?
     Кучум в бешенстве забегал  по  шатру,  не  зная,  что  предпринять.  Он
великолепно понимал, что доставь Зайлу обратно,  и отец не простит ее. Пусть
и нет вины  сестры, что выкрали ее враги. Но сидеть ей, как певчей  птичке в
комнатах  дворца, не  видеть света  до  конца дней. Лишь прогулки по саду по
ночам. И имеет  ли он право лишать ее семьи, сына? Но  ее сын, ребенок отца,
на  которого  он,  Кучум,  идет войной!  Он  враг! Значит,  и сестра,  и  ее
ребенок... Нет, человек не может  решить всех  загадок,  которые ставит  ему
судьба.
     --  Хорошо, до исхода  сражения ты останешься  здесь, со  мной.  А  там
решим. Все! Это мое последнее слово,--и хан властно свел брови.
     Зайла поняла,  что сейчас  бесполезно  спорить,  и решила  смириться до
поры, хотя и не оставляла надежды,  что ей удастся уговорить  брата изменить
свое решение и прекратить поход, заключить союз с ее мужем.
     "Ведь в детстве, когда мы росли, он был так добр и нежен ко мне. Почему
он так переменился? Почему столько жестокости в глазах? Из-за чего постоянно
воюют мужчины? Неужели нельзя без войны?"
     Посланные  Кучумом  шейхи  с  небольшим числом  охраны,  сопровождаемые
слугами  Соуз-хана, вскоре  достигли  пределов  его  улуса.  Заливные  луга,
которые  затоплялись водами  реки  при половодье, цвели  разноцветьем сочных
трав.  Из ложбинок мелких рек и речушек, исчертивших низину, словно линии на
руке человека, то и дело выпархивали выводки уток, кормившихся перед близкой
осенью. Плескалась на открытых местах  речная рыба, заливались  в поднебесье
голосистые  птахи, не ведая, что вскоре всем этим краем будет  распоряжаться
другой  господин.  Ни птицам, ни  рыбам  не было дела  до людских раздоров и
несогласий. Они радовались еще одному теплому дню, солнцу, обилию пищи...
     Шейх  Сеид,  которому  была  оказана  высокая  честь  привести  к  вере
правоверных  мусульман первого  сибирского хана,  осознавал  себя  одним  из
камешков лавы, катящейся из знойной Аравии на протяжении многих веков, чтобы
докатиться до самых северных гор и ледников. Он видел много стран и народов.
Многие жизни  оборвались  на его  глазах ради веры пророка. Жалел  ли он их?
Может,  чуть-чуть, в самом  начале,  в  молодости.  Но  разве  не  выполняет
мусульманин  свой высший долг,  опуская жизнь  в сумку  Аллаха, где  каждому
уготовлено свое местечко. И на том свете он подбадривает живущих, выправляет
нетвердую руку молодого воина, занесшего кривую саблю  над головой неверного
гяура.  Человек смертен и рано или  поздно предстанет  перед всевидящим оком
Аллаха. Может, и лучше, что раньше. Будет избавлен от мучений и тягот жизни.
Главное, чтобы в душе его не было сомнений и колебаний.
     Сеид  вздрогнул от  хлопающих крыльев, то стайка уток взвилась вверх за
спинами конников.  "Вот и моя душа  так же  взлетит  на  небо,  подобно этим
птицам, и  Аллах спросит, сколько неверующих обратил  я в истинную веру. Для
того и  вызвался  я пойти в поход сквозь топи и дремучие леса,  чтобы было с
чем  предстать перед  ним".  От непрерывной тряски  в  седле Сеид  осунулся,
похудел  и  стал больше похож  на какого-нибудь бродягу,  чем на человека --
хранителя веры.  Только  Коран,  святая книга,  лежащая  в  его приседельной
сумке, говорила о том. А так он мало чем отличался от прочих воинов в отряде
Кучума. Разве  что более длинная, тронутая сединой  борода, да острый взгляд
умных глаз  выдавали в нем ученого человека,  который  знал  наизусть многие
суры Корана и не раз принимал участие в ученых спорах в медресе Багдада.
     Ему  не  нравился  край  бесконечных лесов, где  были  затеряны  редкие
селения с  живущими там необразованными  людьми. Они сумрачны  и неулыбчивы,
словно вечно чем-то  озабочены.  Но они  открыты и  простодушны. "Они примут
нашу  веру,  А  не   примут...  я  им   не  завидую.  Главное,   утвердиться
хану-пришельцу  на  престоле.  А  там  все пойдет  гладко".  Так  рассуждал,
скрашивая долгое  путешествие, шейх Сеид. Хотелось,  чтобы  скорее  кончился
этот поход, чтобы поскорей вернуться в плодородные  долины Бухары, в тень ее
садов, в прохладные залы мечетей.
     -- Сеид, подъезжаем,-- вывел его из забытья один из спутников.
     -- Вижу,-- откликнулся он,-- и даже рад, коль вышли нас встречать.
     Действительно, и сам Соуз-хан и  многочисленная  его дворня высыпали на
валы  городка  и  смотрели на  приезжих,  показывая  в  их  сторону  руками.
Соуз-хан, привыкший в торговых делах во всем искать свою выгоду, решил после
бегства от него  Едигира,  что терять  ему все равно нечего. О его шашнях  с
бухарскими правителями Едигир или узнал, или  догадался, что сделать было не
очень  трудно. Их неутихающая вражда рано или  поздно должна была вылиться в
столкновение,  а  выигрывает  в  нем  тот,  кто  более  предусмотрителен   и
подготовлен. Потому,  став  союзником  прибывшего  Кучума,  хитрый  торговец
намеревался приобрести мощного  союзника  и  покровителя,  дружба  с которым
обернется его победой  над противником.  А  принять  веру  бухарцев Соуз-хан
подумывал давненько. В  долгих путешествиях по восточным странам он зачастую
оказывался чуть  ли не  единственным купцом,  который не вставал на утренний
намаз. Не возить  же с  собой шаманский бубен  и шамана  в  придачу, чтобы у
костра  совершать ритуальные  пляски и просить покровительства  своих богов,
Нет, вера должна облегчать человеку его земные дела, помогать вести торговые
дела, быстрей находить общий язык с другими народами. Русские, с их распятым
Богом, далеко и чаще ездят сами с купеческими караванами, чем он к ним. Да и
нет такой  необходимости  тащиться  туда  через горы  и бурные  реки,  чтобы
выменять сибирские меха на грубые их ткани. Нет у них таких товаров, которые
нельзя найти на жарком бухарском базаре. По  крайней мере, раз добравшись до
казанского торга,  Соуз-хан  зарекся  повторить  тот  путь,  натерпевшись  в
трудном переходе. Потому  и поджидал он людей от Кучума, чтобы, связав с ним
судьбу,  приобрести  новые  выгоды  и  на  сибирской,  и  на  другой  земле,
заручившись  его  дружбой  и  поддержкой.  А  там  видно  будет,  как   дело
повернется.
     Спустившись с валов и тяжело отдуваясь, хозяин городка перебрался через
шаткий мост и почтительно склонился перед приехавшими.
     -- Милости прошу в мой убогий дом. Я  видел во время своих  путешествий
каменные  покои ваших правителей. Потому понимаю, как  мы ничтожны  рядом  с
вашими дворцами,-- зачастил он, путая  местное наречие  с  языком прибывших,
которому он научился в странствиях и походах,
     Сеиду  и  спутникам  понравилось раболепство,  с  которым  их  встретил
местный правитель,  и  они,  пожелав тому  здоровья и долгих лет, въехали  в
городок, понукая пугливо ступающих по мосту коней.
     Гостей ввели в шатер, где совсем недавно находился сибирский правитель.
Угощение из рыбной  ухи и восточных  фруктов, что привез вчерашний  караван,
было тут  же подано заботливыми слугами. Но гости, прежде  чем приступить  к
еде, потребовали принести воды для намаза и вышли из шатра наружу.  Там  они
опустились  на  колени,  встав  в два ряда  по старшинству, и тихо зашептали
слова  священных  молитв,  прося  у Аллаха продлить  их  земной  путь  и  не
гневаться за принятие пищи из рук неверных. Аллах безмолвствовал, значит, он
не будет противиться, чтобы мусульмане, дети его,  вкусили плоды  от  трудов
идолопоклонников.  Тут что-то привлекло внимание Сеида, и он,  чуть повернув
голову,  заметил  опустившегося на  колени  позади всех Соуз-хана,  который,
подражая  всем,  закатил  глаза  к  небу и что-то  шептал, чуть  пришлепывая
толстыми губами. Шейх улыбнулся и, поднявшись земли, подошел к хану.
     -- Как  же ты  обращаешься к  Аллаху,  когда не  веришь в него?  Иль ты
молишься  своим  деревянным  богам? -- он  кивнул  в  сторону  утрамбованной
площадки, где  размещались разные идолы и мерцали серебряные украшения у  их
основания.
     Нет, шейх. Я хочу верить Аллаху,  который помог вашему народу сделаться
столь сильным и непобедимым. Я хочу быть одной веры с вашим народом.
     --  А эти люди? -- Сеид показал на открывших в удивлении рот домочадцев
Соуз-хана,  которые воззрились  на своего  господина, упавшего на  колени  и
закатившего   глаза  в  небо.  Некоторые   подняли  головы  кверху,  пытаясь
разглядеть, что там  увидел их хан. Но далеко в синей выси то появлялась, то
исчезала точка  какой-то  птицы, определить,  какой именно, из-за  дальности
было невозможно, и они никак не могли  понять,  чем занят хан, высматривая с
колен что-то им не доступное.
     -- Они,-- ответил  не  задумываясь  хан,--  выполнят мою  волю.  А  кто
откажется...-- Он красноречиво сжал пухлый кулак и выразительно потряс им.
     -- Что ж,-- проговорил, усмехаясь, шейх,-- с тебя и начнем.
     От предложенных блюд гости пришли в приятное расположение духа и повели
беседу о преимуществах веры, которую они принесли с собой.
     Соуз-хан слушал почтительно, кивал головой, показывая всем своим видом,
что согласен  с ними полностью. Затем  Сеид повторил вопрос,  согласен ли он
принять веру правоверных  мусульман  и готов ли  это сделать  именно сейчас.
Соуз-хан торопливо закивал и ответил: "Да". Сеид встал, уперевшись головой в
полотно шатра.  Поднялись и остальные,  встав  вокруг него полукругом. Перед
ними стоял напрягшийся и немного волнующийся Соуз-хан.
     --  Повторяй  за мной,-- обратился к нему  Сеид,-- верую в  Аллаха и  в
пророка его на земле.
     -- Верую в Аллаха и пророка,-- тут же откликнулся Соуз-хан.
     -- Три раза,-- властно приказал шейх.
     Когда хан выполнил это, то велел  ему встать на колени и поклониться на
все  четыре стороны света. Тот выполнил  и это. Потом шейх  раскрыл Коран  и
прочел суру о власти Аллаха над всем сущим на земле.
     -- А теперь сними штаны,-- потребовал он тоном, не терпящим возражений.
     Соуз-хан растерялся и, выпучив глаза, в недоумении переспросил:
     -- Что снимать, уважаемый?
     --  Штаны  нужно снять,-- шейх для верности показал, какую часть одежды
тот должен снять.
     --  Штаны-ы-ы? -- засомневался тот окончательно.-- А зачем? Я  мужчина.
Разве  не видно?  --  И он дернул себя  за  жидкую бороду.--  Соуз-хан  есть
мужчина и жены есть. И довольны...
     --  Вай-вай. Разве  я не вижу,  кто  передо мной