чтоб  мы смотрели, как будут мучить и убивать
наших  людей? А если бы там  был твой брат?  Или  сын?  Ты  бы смотрел и  не
вступился?
     -- Но вам не  справиться  с воинами. Они убьют  и  пленных, и  детей, и
женщин.  Будет  много жертв! -- Мужчины, набычась,  молчали. --  Хорошо,  --
неожиданно в  голову Сабанаку пришла  спасительная идея, -- а  можете ли  вы
известить  своего  шамана, отправив  к  нему  гонца,  что  его  подстерегает
опасность?
     -- Шаман и так все знает, -- глухо ответил кто-то.
     -- Но вы можете отправить к нему гонца? А потом вести шейха и воинов не
обычной  короткой дорогой, а  более  длинной.  Шаман успеет скрыться за  это
время. -- Сабанак говорил  умоляющим  голосом, и может, именно  мольба,  что
звучала в каждом слове, выражение его глаз подействовали на мужчин.
     -- Хорошо, пусть будет так, -- согласился  наконец Сахат и  тихо что-то
шепнул  стоявшему  рядом юноше. Тот  кивнул и  начал  выбираться  из  толпы,
настороженно поглядывая в сторону шейха и воинов.
     Сабанак,  обменявшись взглядами  с Сахатом,  подошел к  Шербети-шейху и
тихо сообщил:
     -- Они согласны  показать тебе  свое святилище. Но боюсь, вы его там не
застанете.
     -- Кто-то  предупредил его? -- шейх злобно глянул на толпу. -- Тогда  я
сожгу их всех на  этом месте. Кто укажет  нам дорогу к проклятому шаману? --
громко обратился он к неподвижно стоящим жителям.
     -- Я, -- шагнул навстречу ему Сахат. Сабанак заметил, что лука в  руках
у него уже не было. -- Я поведу, если почтенный шейх согласится.
     -- Веди, а  эти пусть остаются здесь, -- указал он в сторону пленников,
-- надеюсь, мурза Сабанак проследит?
     -- Конечно,  --  с покорностью ответил тот. Однако, Шербети-шейх, дойдя
до кромки леса, куда повел воинов Сахат, неожиданно повернул обратно, словно
что-то подсказало ему о грозящей опасности.
     --  Я  уже стар  для  подобных  переходов,  --  пояснил  он удивленному
Сабанаку, --  лучше  я проведу время в молитвах,  -- и  уселся, подобрав под
себя  ноги,  на  небольшой коврик, сняв его с седла. Он  повернулся лицом на
восток, провел ладонями по лицу  и стал молиться, полуприкрыв глаза. Сабанак
же  счел  за лучшее  отправиться  к себе, но успел заметить, как  из  толпы,
продолжавшей  оставаться  на   берегу,  выбирались  по   одному  мужчины  и,
полупригнувшись, направлялись к лесу, постепенно убыстряя шаг.
     "Что ж, -- подумал он со вздохом, -- хан сам сделал выбор. Остальное от
меня не зависит. Будь, что будет..."
     Он  не  помнил, сколько времени провел  в своем жилище, когда на берегу
раздались крики.  Выскочив наружу, увидел как со стороны леса, держась рукой
за грудь, выскочил один из воинов, что пришли с шейхом. Спотыкаясь, он бежал
к привязанным у изгороди  коням. По его груди  расползлось  большое кровавое
пятно...
     -- Все... Выбор сделан, -- прошептал  Сабанак, -- обратного пути у меня
нет. Хан помог сделать мне выбор...
     Шербети-шейх увидел  раненого воина, вскочил на ноги и сделал несколько
шагов к нему навстречу, но в  это время  из  леса вылетела длинная стрела  с
белым оперением  на конце и вонзилась тому в  спину. Тяжело взмахнув руками,
воин  упал. Шербети-шейх  что-то выкрикнул в бешенстве, вскочил  на  коня и,
нахлестывая  его, поскакал прочь из селения. Никто его  не преследовал... До
Сабанака лишь долетели слова проклятия,  которыми старый шейх заклеймил всех
жителей селения, а значит, и его тоже.
     Обойдя  труп убитого, Сабанак подошел  к селянам, которые встретили его
радостными  криками:  "Слава  нашему  господину!  Славься  его  имя!"  Назис
торопливо освобождал  от пут пленников, гладил по щеке своего внука. Сабанак
тем  временем  нетерпеливо поглядывал в сторону леса, ожидая,  когда  оттуда
вернутся мужчины. Наконец на опушке леса показался Сахат, а за  ним следом и
остальные. Все они несли доспехи, снятые с убитых воинов.
     -- Теперь они не сунутся, -- потряс в воздухе дубиной Тузган, --  мы им
показали...
     --  Молчи,  дуралей, --  дернул  его сзади  за  одежду  Назис,  --  вот
теперь-то они как раз и заявятся большим отрядом и всех нас поубивают.
     --  Где шейх, --  коротко спросил  Сахат -- Удрал? Так я  и думал. Надо
было  его привязать к  дереву  и  сжечь...  В  нем все  зло. Так  сказал наш
шаман...
     Теперь   они  уже  считали  Сабанака  своим  и  не  скрывали  от   него
существование  шамана. А  он смотрел на этих доверчивых и наивных людей и не
знал, как ему поступить. Если он явится к Кучуму с повинной и даже если  тот
его  и  простит, даст новый улус, то  все начнется сначала. В лучшем случае.
Будь он на месте хана, то  такого человека, непременно, посадил в яму вместе
с  другими ослушниками и держал там до смерти. А кто помешает хану поступить
именно так? Был бы жив  его дядька Алтанай, он заступился бы  за племянника.
Нет, в Кашлык возвращаться ему нельзя. Как нельзя оставаться здесь,  ожидая,
когда тебя схватят и поволокут на суд к хану Кучуму. Можно, конечно, бежать.
Но куда? Обратно в Бухару? А кто его  там ждет?  Кто поможет?  Нет, и там он
никому не нужен.
     --  Господин,  -- тронул его кто-то  за  плечо, обернувшись, встретился
взглядом с  Сахатом, --  ты остаешься с нами? Или... Мы тебе не неволим.  Ты
хороший человек и зла на тебя не держим. Решай сам.
     -- Я  решил, --  неожиданно  для себя  ответил Сабанак, --  я остаюсь с
вами. Но вы будете во всем слушаться меня. Согласны?
     -- Согласны!!! -- дружно ответили ему.
     --  Тогда  давайте выберем есаула, кто будет  взамен меня, если со мной
что-то случится. Я считаю, что им должен стать Сахат.
     -- Верно! Пусть Сахат будет твоим есаулом! -- отозвалась толпа.
     -- А  теперь слушайте  меня внимательно и запоминайте все, что  я скажу
вам.  Шейх скоро  вернется.  Может, не сегодня, не завтра, но вернется, чтоб
отомстить за убийство его воинов. Неужели мы  будем,  словно  покорная овца,
ждать, когда опустится занесенный над ней нож? Нет, нам нужно уйти туда, где
нас не смогут найти,  в  глухую тайгу, в болота. И там построим себе жилища.
Дальше...
     -- Сабанак сделал небольшую паузу,  вгляделся в лица селян, которые без
страха  воспринимали его  слова и,  казалось,  готовы были  выполнить  любое
приказание. У него потеплело на душе и он подумал, что жизнь еще не кончена,
у него есть еще дни в запасе и он отомстит хану, который столь несправедливо
с ним обошелся.
     -- Дальше... -- продолжил он. --  Всем мужчинам  наготовить  как  можно
больше стрел, отправим несколько  человек  в соседние селения, чтоб выменять
оружие. Отдавайте последнее, но помните: если у  нас будет оружие, мы сумеем
выжить,  а  без  него... Ничего не  жалейте в  обмен на оружие.  И  вот еще.
Стариков  и женщин  с детьми  лучше  пока  отправить  к их  родственникам  в
соседние селения, где бы они смогли укрыться. Не все выдержат переход.
     --  Я никуда не пойду, -- заерепенился рыбак  Назис, хотя он и был едва
ли не самым старым человеком среди соплеменников, --  лучше я умру от стрелы
сарта  или погибну  в  болоте, но  идти в  чужое  жилище  на старости лет не
согласен, -- и он гордо выпятил костлявую грудь.
     -- Пусть каждый решает сам.  У кого хватит сил --  останется. А нет, то
лучше уйти к родичам. А теперь все готовьтесь выступить завтра в путь, идите
собираться. Пусть останется только Сахат.
     --  Нас слишком мало, -- проговорил охотник,  как  только они  остались
одни, -- нужно объединиться с жителями других селений.
     --  А  они согласятся? Зачем их  срывать с обжитых мест?  Только  время
напрасно потеряем на уговоры.
     -- Господин,  верно, не знает,  но раньше  вокруг нас, до прихода  хана
Кучума, было много селений. Ясак собирали небольшой, и все  жили без опаски.
Но потом  многие ушли в урман, осели  на болотах. Пока нас не  трогали, и мы
жили спокойно.  Но  недавно взбунтовались  карагайцы, даже прогнали  ханских
нукеров. Недовольных  очень  много. Пусть не все пойдут  с  нами, но  я знаю
нескольких охотников,  что давно поговаривают  о том, как бы уйти подальше в
лес, где  никто  не сможет заставить их платить столь большой ясак. Даже два
десятка человек, и то пригодятся. Послушай меня, господин.
     -- Хорошо, -- подумав, согласился Сабанак, -- отправим к ним гонцов. Но
главное сейчас -- решить, куда мы отправимся. Я плохо  знаю эту землю и хочу
услышать, что бы ты предложил.
     -- У  нас очень мало лошадей, да и  те  заморенные. Зато в каждой семье
есть лодка, а  то  и несколько. Направимся двумя отрядами  -- по суше  и  по
воде.  Уходить  будем в  верховья реки.  Там  реже  показываются даруги, что
собирают дань.  Правда, будет трудно найти незаселенное место и, может быть,
придется выкупать землю, но зато безопасней.
     -- Я  согласен,  --  ответил Сабанак,  --  только  ответь Мне,  что  вы
собираетесь делать со своим шаманом?
     -- Об этом не беспокойтесь. Я схожу за ним. Он отправится с нами.
     -- Хорошо, до завтра, Сахат.
     -- До завтра, наш господин.
     Утром от берега селения отчалила вереница лодок,  до верха  нагруженных
всяческим скарбом, а по берегу двинулись селяне верхом на лохматых лошадках,
гоня перед собой немногочисленную  скотину. Впереди ехал Сабанак,  оглядывая
окрестности. Некоторые места он  помнил еще с  тех пор, как  они шли здесь с
сотнями  хана Кучума, набранными  в Бухаре. Мог ли он тогда представить, что
через  несколько лет будет ехать впереди отряда  робких селян,  признавших в
нем своего господина? За  что  судьба так зло  посмеялась над ним? У него до
сих пор нет семьи, нет сыновей, которым он мог бы передать свое имя, и будут
ли... Вспомнились слова из корана: "Каждому человеку  назначили мы неизменно
судьбу его..." Значит, человек не в  силах противостоять судьбе? Зачем же мы
сопротивляемся ей? Не лучше ли смириться?
     Зоркие  глаза Сабанака  различили сидевшего в передней  лодке старика с
длинными седыми  волосами. Верно, это и был шаман,  которого обещал привести
Сахат.
     Но  вот  он  увидел,  как от противоположного  берега  отчалила  черная
долбленка  и  двинулась  навстречу лодкам,  следующим  из  селения.  Сколько
Сабанак не напрягал глаза,  но не  мог различить, кто  же  управляет ей. Она
остановилась ненадолго возле  их флотилии, а затем повернула в ту же сторону
и пошла в общем строю.  Когда в полдень  сделали привал и  лодки пристали  к
берегу,    Сабанак    увидел    вылезавшего    из    долбленки    уродливого
человека-коротышку,  который  низко  поклонился ему.  Он  узнал виденного  в
Кашлыке  Халика, что  смешил  Кучума "Ну вот, -- подумал он, -- с шаманом  и
уродом-коротышкой обещает  мне  судьба  дальнейший  путь, верно,  я заслужил
этого".



        "БЛАЖЕНСТВО СТРАЖДУЩИХ"

     Семен Строганов, вернувшись в свой городок после  свидания  с братьями,
долго  не мог найти  себе места  и ходил, словно неприкаянный, по  огромному
двору, грозно посверкивая глазами на попадающихся дворовых.
     -- Чего слоняешься без дела? -- напустился он на приказчика Антипа, что
два раза уже как  повстречался ему. -- Поди, давно  на  варницах не был, все
здесь околачиваешься?!
     -- Да что ты, хозяин, -- поднял  тот,  как бы  защищаясь,  обе руки, --
всего третий день лишь как воротился...
     -- Вот и отправляйся сызнова  туда,  -- не оборачиваясь, бросил на ходу
Семен  Аникитич.  Антип  почесал  в  затылке,  с  укоризной  поглядел  вслед
осерчавшему на что то хозяину и потащился дальше.
     Семен же велел седлать коня и снарядить с собой небольшой отряд охраны,
запастись  припасами  на  пару  дней  и, никому  не объясняя  причину своего
отъезда,  шумно выехал из городка через небольшие скрипучие  ворота, которые
тут же закрыли подобострастно глядящие на хозяина охранники. Семен покосился
на  косолапых  мужиков, вчерашних  хлебопашцев, подумал,  что  им  привычнее
держать  в  узловатых наработанных ладонях вилы или косу, нежели  копье  или
саблю. Народишко в городке менялся  едва  ли  не каждый год,  то притекая по
десятку человек на  день, то внезапно  исчезая,  не спросив  оплаты, а потом
появлялась  в  чусовских лесах  еще одна  шайка  воровских людей,  грабившая
обозы,  одиноких  охотников вогулов, промышлявшая нехитрым разбойным  делом.
Вскоре и она исчезала с той же быстротой как народилась. Уходили, видать, то
ли на  Каму, то ли дальше на Волгу, а вслед за ними объявлялись новые шайки,
и люди сообщали  иные  имена  разбойных  атаманов, чтоб через год забыть и о
них. И так едва ли не каждое лето...
     Конь вынес его  по узкой  лесной тропе к речному каменистому обрыву над
Чусовой,  видневшейся далеко внизу свинцовым отливом излучины, переходящей в
большую  петлю  речного  русла.  Лишь  небольшой  кусочек  воды  можно  было
различить сквозь широкопалые ветви  темных елей,  соседствующих с величавыми
соснами,  уцепившимися  мощными  корнями, как  орел  когтистыми  лапами,  за
каменистый склон.
     Чусовая  отсюда,  сверху, казалась  тихой  и кроткой,  словно  покорная
невеста у  ног  победителя.  Но  Семен  знал,  какой  мощью  встречает  река
неосторожного пловца, втягивая его  вовнутрь,  бросая на  скалистые  берега,
играя  с  ним,  как   кошка  играет  с  полузадушенной  мышью,  чтоб  потом,
натешившись вволю,  утащить  на  дно и, так же играючи, продолжить величавый
бег,  очаровывая  нежностью  своей,  вкрадчиво  приглашая  войти, окунуться,
помериться силами.
     Нет,  Семен  Аникитич знал ее норов, хитрость и своенравие. Но от этого
еще больше испытывал гордость и уважение  к  реке,  на которой  родился, чью
воду  пил  долгие  годы,  умывался, плескал  в  баньке  на  каменку,  вдыхая
бархатистый пар, снимающий тяжесть и усталость.
     Чусовая... Кто дал  ей  такое имя? За  что  названа она тихим, пугливым
именем, предвещающим  опасность,  несущим  предупреждение?  Русский  человек
издавна  складывал губы  трубочкой,  выдыхая  через них  с шипением  воздух,
поднимая при этом указательный палец кверху. "Чу!", "Чудно!", "Чур меня!"  И
Чусовая  одним  названием  своим  предупреждала,  остерегала,   призывая   к
чуткости, осторожности.
     Столь  же  чуток и  опаслив  был  народ,  проживающий  на  ее  берегах,
пришедший сюда задолго до  русских. Но не столько богатства лесов влекли их,
сколько   руды,   выступающие    тут   и   там,   хитро   подмигивая   людям
красновато-рыжими  и  зеленовато-изумрудными буграми, многоглазьем россыпей,
притаившихся меж перелесков. Именно  они  и тянули, звали людей,  чтоб найти
их,  извлечь  из  земли,  переплавить  и  выковать  ножи,  кинжалы,  топоры,
наконечники  для  копий. Старые  штольни встречались довольно кучно,  совсем
рядом с Чусовой, зияя дырами провалов, обильно поросших зеленой травой, а на
кучах  отвальной породы  кустились  розовым цветом  душно  пахнущие  розовые
соцветья Иван-чая, безошибочно указывающие любому места прежних выработок.
     На них-то, эти  соцветья розоватых, нарочито нарядных цветов, и обратил
внимание Семен  Строганов  много лет  назад,  когда  еще  с  отцом ездил  по
отдаленным варницам, и  в пути они  частенько  натыкались на старые штольни,
окруженные  розовым  полукружьем подрагивающих  от легкого  ветерка  цветов.
Заросли Иван-чая  словно приглашали  заглянуть внутрь,  раздвинуть, отыскать
темные  ямы,  уходящие  глубоко  под  землю.  Семен,  оставаясь   один,  без
отцовского  присмотра,  выискивал  наиболее  глубокие,  отлого  идущие  вниз
штольни и на четвереньках забирался в темный,  сумрачный  лаз, с  дрожью  во
всем теле проползал по  нему, ощупывая  руками  осклизлую  поверхность стен,
подсвечивая себе смоляным факелом, подбирая обломки красноватой руды.
     Отец,  увидев  его  измазанную в  земле  одежду,  благодушно  ворчал на
младшего сына-последыша,  грозил толстым пальцем, чтоб прекратил шалость, но
в  душе  понимал  неуспокоенность  мальчика  и не  чинил  особых препятствий
обследованию им старых  штольней, надеясь, что  со  временем сын  одумается,
прекратит пустые занятия.
     Но  Семен после смерти отца  не только  не оставил поиски, но  разыскал
сына старого пасечника Тимофея, Федора, что тоже был увлечен рудознатством и
даже  выплавлял в  кузнечном горне руду,  впрочем, без  особых успехов. Ножи
получались хрупкими, как  стекло, и с целого воза железоносной руды  он едва
мог  выплавить четверть пуда железа. А  потому  Семен  Аникитич  выписал  из
Москвы немца  Иоганна  Петерса,  назвавшегося  неплохим  рудознатцем.  Долго
торговались с ним  об условиях найма: тот,  кроме оплаты, требовал не только
хороший стол, но и чтоб шелковое белье ему поставляли с хозяйского двора, и,
упрямо сжимая тонкие  бескровные  губы, повторял: "Наин,  много... Пуштяк...
Ученый человек ошень дорог..."
     Семен  Аникитич  долго  спорить  не  стал, согласился на  все  условия,
размышляя, мол, договор -- одно,  а на деле -- другое, и привез немца в свой
городок.  Он  поселил  его  на  отдельной заимке,  где  возвели  из  кирпича
специальные печи, и двадцать  человек подручных мужиков заготавливали дрова,
жгли уголь, возили руду и были в полном подчинении у Петерса.
     Вот  туда  и  ехал  сейчас Семен Аникитич,  чтоб посмотреть  на первую,
отлитую на его  земле пушку,  которую Иоганн  Петере обещал подготовить  для
испытаний  неделю  назад.  Немец  и   впрямь  оказался  великим  искусником,
розмыслом,  как звали его мужики, и  повел дело  так, что  начали  плавить и
железную,  и медную руду,  отыскал  несколько новых рудных месторождений, да
так  увлекся  своим  делом, что  пока ни разу не  вспомнил о шелковом белье,
обещанном при договоре.
     Через час Семен въезжал в широкую лощину возле одного из многочисленных
притоков Чусовой, где на бережку стояло три дома, смоляным  духом выдававшие
малый свой  возраст. Из среднего приземистого строения,  больше  похожего на
сарай,  через  каменную  широченную   трубу  валил  густой  дым,   слышалось
позвякивание металла,  хлопанье мехов, выкрики  мужиков.  Петерс сам отбирал
людей на заимку, будто читал человека, как открытую книгу, угадывая наиболее
смышленых и расторопных. Он так поставил работу, что минуты простоя не было,
мужики  втянулись в  дело  и не жаловались на  загруженность и,  казалось, с
радостью выполняли все его распоряжения.
     Привязав коня к ближайшему  оградному столбу, Семен Аникитич заглянул в
сарай  и,  различив в  полумраке  долговязую фигуру немца, махнул ему рукой,
вызывая наружу. Тот, отдав коротко указания, вышел к  хозяину. Поздоровались
и, обменявшись взглядами, зашагали к  центральному дому, обошли его -- и под
навесом из жердей Строганов увидел прикрытую рогожей пушечку. Рогожный мешок
не смог укрыть ее полностью, и зев  жерла был уставлен  прямо на  них,  маня
хищной  округлостью,   сверкая   бронзовым   стволом.   Строганов   невольно
приостановился,  обошел  пушечку  сбоку,  сдернул рогожу,  похлопал рукой по
отполированному мастерами  стволу.  Ее установили на  обыкновенные  тележные
колеса, отчего она имела почти мирный вид, если бы не хищный оскал ствола.
     -- Испытывал уже? -- спросил Семен Аникитич немца.
     --  Наин. Тебя ждем, -- коротко ответил тот, жестко  выговаривая слова.
-- Мошно стрелять. Все зер гут.
     -- Ну, коль так,  то давай, стрельнем, --  Строганов широко улыбнулся и
увидел спешившего к ним Федора, что был первым помощником у немца-розмысла.
     -- Добрый день, хозяин, -- поклонился тот  и стянул  шапку. Хотя он  не
раз  бывал в  доме у Строгановых, где его принимали как своего, но оставался
все  таким  же подчеркнуто  почтительным. Его умные  серые глаза, которые он
прятал при разговоре, уставив их зачастую в землю, выдавали его, посверкивая
изредка холодком и отчужденностью.
     "Этот  себе цену  знает", -- думал про него Семен Аникитич,  --  тихоня
тихоней, а дай  ему  волю,  да деньжат чуть и... развернул  бы свое  дело, а
тогда бы уж не кланялся, не любезничал..."
     --  Хороша пушечка,  -- щелкнул  по