чтобы  на  себе
по болоту мешки таскать. Я -- воин.
     -- Помолчи, Куян*,  наказание есть наказание. Мы бежали из боя и теперь
год каждый мальчишка может помыкать  нами  и использовать на  черной работе.
Сами виноваты.-- Вздохнул, прервав юношу, старший из них.
     -- А не ты ли  первым бежал, а мы уже увязались за тобой? Не ты ли  был
старшим в бою, а  мы, простые воины, должны были следовать за  тобой?  А? --
самый  молодой, судя по  всему, был и самым острым  на язык и,  верно, долго
копил в себе горечь против старшего.
     --  Помолчи, Куян,  словами  делу  не поможешь,--  лениво махнул  рукой
другой,  отирающий  пот  с лица  шапкой,-- год  придется вытерпеть,  а  там,
глядишь, и простит хан.
     -- Из-за таких, как этот... -- взвился юноша.
     -- Ах,  ты, песий  сын,-- вскочил на  ноги старший и выхватил  из ножен
кинжал,-- сейчас я погляжу как сверкают твои пятки, а не то...
     -- А то, что? -- спросил, поднимаясь на ноги и  медленно вытягивая свой
кинжал, молодой парень.
     --  А не то не погляжу,  что у тебя  пятеро старших братьев  и  намотаю
кишки на твою глупую башку. Братья  твои только спасибо мне скажут, что убил
труса.
     -- Это  я-то  трус?!  -- крикнул юноша  и прыгнул на обидчика, выставив
кинжал  перед  собой. Но  тот ловко увернулся, откинувшись корпусом  назад и
чуть выставив вперед  правую ногу. Нападавший, запнулся, покатился по земле,
выронив кинжал.
     Старший  тут  же  подобрал его  и, выставив  два клинка, мягко пружиня,
приближался к сидевшему на земле растерявшемуся парню.
     -- Не хочется  за тебя второй  мешок тащить, а  то  бы оставил тебя тут
навсегда и  никто  бы  слова плохого  не  сказал.  Труса  разрешено  убивать
всякому.
     -- Сам  трус! --  зло выкрикнул тот  и заплакал, прикрыв обеими  руками
голову.
     -- Оставь его,-- крикнул так и не поднявшийся с земли второй парень, --
заставь лучше мальца тащить свой мешок.
     -- Хорошая мысль,-- отозвался тот,-- так и поступим. Слышал?
     Но юноша  униженно рыдал, не поднимая головы, и лишь плечи вздрагивали,
опускаясь к земле все ниже и ниже.
     Едигир,   наблюдая  за  всем  происходящим  из-за  деревьев,  сперва  с
интересом следил, чем же закончится стычка между незнакомцами. Из  разговора
ему стало ясно -- перед  ним бежавшие с поля боя воины,  наказанные  советом
старейшин за трусость на год  выполнять  самую грязную и непосильную работу,
которую не поручали даже женщинам. И он брезгливо поморщился, вспоминая, как
сам  не раз  наказывал  трусов. Некоторые  вели  себя достойно  в  следующих
сражениях, осознав вину, но иные... иные  так и не садились на боевых коней,
оставаясь рабами. У них отбирали оружие, расплетали косицу воина и втыкали в
левое ухо женскую серьгу. Таким не позволяли заводить себе жен -- кто  может
родиться от труса -- только трус; их не пускали к общему котлу на праздниках
и они, подобно собакам, питались объедками  от угощения.  Даже  ребенок  мог
обидеть такого человека, отобрав у него последнее. Да что ребенок, собаки  и
те  понимали   униженное   положение   трусов,   и  порой  стая   неожиданно
набрасывалась на кого-нибудь из них и, если добрый человек не отгонял собак,
то они загрызали свою жертву насмерть. Хоронили трусов подальше от селения в
глубоком овраге. И даже  родственники, родная  мать, не смели прийти,  чтобы
пролить горестную слезу над прахом.
     Сочувствие Едигира было полностью на стороне молодого  парня, который и
воином-то стал, судя по всему, первое лето, и бежал из битвы вслед  за своим
сотником. Подумал, что такого сотника, он,  не раздумывая, посадил бы на кол
перед строем в назидание остальным, а мальчишку простил. То, что  он кинулся
на опытного воина с кинжалом, говорило о бойцовском характере.
     Решив, что более удобного момента не будет, Едигир вышел из-за деревьев
с натянутым луком и громко крикнул:
     -- Эй, ты, храбрец, может со мной хочешь силами помериться? Я готов!
     От неожиданности те вздрогнули и повернули головы назад. Только  юноша,
плачущий  на  земле,  чуть приподнял голову и, безучастный  к происходящему,
остался в той  же позе. Зато вскочивший на  ноги рукой  потянулся  к луку за
спиной, но так и застыл после грозного окрика Едигира:
     -- Эй, не балуй, а то...
     --  Чего  тебе  надо? --  недобро спросил,  посверкивая узкими  глазами
бывший сотник, выискивая взглядом, есть ли подкрепление за спиной Едигира.
     -- Брось оружие, -- приказал тот.
     -- Кто ты такой? И почему приказываешь?
     --  Трусу  и  ребенок  приказать  может,--  усмехнулся  Едигир,-- брось
кинжалы, кому говорю.
     -- Ладно, -- нагнулся  тот, делая вид, будто собирается положить оружие
на землю, но сделав резкий скачок в сторону, подхватил  за шею  сидевшего на
земле молодого парня, прикрываясь им, как щитом.
     Едигир  лишь  усмехнулся,  краем  глаза отмечая, как стоявший в стороне
другой парень выхватил из колчана стрелу и прыгнул за дерево, прикладывая ее
к луку.
     -- Я же вас предупредил, -- крикнул Едигир,  и стрела, пискнув, подобно
лесной осе, воткнулась  в ступню стрелка.  Взвыв, он бросил лук  на землю  и
схватился за ногу.
     Кинжал, прорезав воздух рядом с головой Едигира, упал в ближайший куст.
Тут же стрела пронзила растопыренную пятерню бывшего сотника и пронзительный
крик  огласил  лес. Парень, освободившись от его  объятий, ударил кулаком по
лицу, а потом еще с размаху ногой в пах, злобно выкрикивая:
     -- Вздумал за моей спиной спрятаться! Не выйдет! Теперь-то я поквитаюсь
с тобой! За все поквитаюсь! -- и удары  сыпались  на бывшего сотника, он уже
упал на землю, прижимая к груди пробитую стрелой руку.
     --  Никогда не смей бить раненого,-- крикнул  Едигир, отбросив за плечи
парня.-- Понял?
     Но тот, словно молодой волчонок, оскалив зубы,  кинулся с  кулаками  на
Едигира. Но получив удар в живот, перегнулся пополам, застонал, прислонясь к
дереву.
     --  Все?   Успокоились?  --  спросил  с   усмешкой  Едигир,  обводя  их
взглядом.-- Теперь говорите, кто  вы и откуда будете. Не хотели по-хорошему,
пеняйте на себя.
     -- Мы  войны  хана  Аблата,--  прохрипел  сквозь  зубы  бывший  сотник,
которому удалось вытащить из ладони жало стрелы, и  теперь  он пытался унять
сочившуюся кровь,-- а ты, кто?
     --  Воины? Да какие вы воины! -- бросил небрежно Едигир.  -- А кто я --
вам  знать  не обязательно. Скажите  спасибо, что живыми оставил.  Далеко до
вашего улуса?
     -- Не очень... -- ответил самый молодой.
     -- Ведите меня к своему хану, -- приказал Едигир, да мешки с орехами не
забудьте. Вояки!
     Уставшее солнце уже проглядывало  сквозь нижние ветви молодого сосняка,
когда все четверо вышли  к хорошо укрепленному  городку, стоящему  на берегу
многоводной реки. Впереди Едигира  тяжело  вышагивали его пленники, медленно
переставляя ноги. Он шел чуть  сзади, держа наготове лук и неся отобранное у
них  оружие.  Он  не  знал  правильно  ли  поступает,  отправившись с ними в
селение, но иного выбора у него просто не было.
     С башни их окликнул караульный:
     -- Стойте! Почему без оружия? Кто с вами?
     -- Это ты у него спроси,-- зло огрызнулся бывший сотник.
     --  Зови своего хана!  -- крикнул Едигир, положив оружие перед собой  и
отступая на шаг.
     -- Кто  его  просит?  -- тут же отозвался с  башни  караульный.--  Если
каждый проходимец будет нашего хана требовать, то ему отдыха не будет.
     -- Вот с  башни  слезешь я тебе  на ухо скажу,  а если  не поймешь,  то
вместо тебя твое ухо к хану отправлю, -- ответил Едигир рассмеявшись.
     Караульный  не  стал  пререкаться и его  сапоги застучали  по  ступеням
деревянной  лестницы. В городке послышались крики, бряцанье оружия, и вскоре
в воротах показались два плечистых воина с копьями в руках. Они приблизились
к  Едигиру,  внимательно  осматривая  его,  но  ни один не  глянул на бывших
воинов, которые стояли,  униженно втянув головы в плечи,  словно ждали тычка
или удара.
     -- Хан Аблат послал нас узнать, кто ты и почему хочешь  его видеть. Что
ему передать?
     --  Скажите,  что  прибыл  человек  из  Кашлыка,-- сдержанно  отозвался
Едигир.
     Воины переглянулись  и знаком показали, чтобы он шел  с ними. Когда они
прошли   по  скрипящему  шаткому  настилу  внутрь  городка,   их   встретили
настороженные взгляды обитателей. Мужчины вышли с оружием в руках, а женщины
придерживали малышей,  прячущихся за  них. В  центре  селения  стоял ханский
шатер, а  перед  ним в окружении воинов -- невысокий плотно сбитый старик со
скрещенными на груди руками. Видимо, это и был хан Аблат.
     Сопровождающие Едигира  воины  подошли  к  хану и один  .из  них что-то
прошептал ему на ухо хану. Тот  молча слушал, не спуская внимательных глаз с
Едигира. Движением руки отпустив воинов, он обратился к Едигиру:
     -- Кем ты послан на нашу землю и с чем пришел?
     -- Я пришел сам по себе и принес плохие вести...
     -- Говори,-- ободрил хан Аблат, видя замешательство пришельца,-- плохие
вести тоже  вести.  Рано  или  поздно мы о них узнаем. Разве не  так?  Лучше
узнать их от друга, нежели от  недруга. А ведь ты нам друг, иначе не  пришел
бы сюда.
     -- Я --  друг... Хан  прав, плохие  вести имеют длинные  ноги и  всегда
обгоняют добрые. Но может тебе известно, что в Кашлыке правит иной хан и имя
ему Кучум?
     Хан Аблат утвердительно кивнул:
     -- Да, наши  соседи сообщили мне об этом.  Я скорблю о погибших воинах,
Едигире и брате его Бек-Булате. Они были великие воины.
     Услышав свое  имя,  Едигир вздрогнул, хотел было назваться и  объяснить
хану, кто он такой,  но что-то  удержало  его  от  этого. Он  лишь  горестно
вздохнул, подтвердив:
     -- Теперь их души обитают в царстве теней и глядят на  нас оттуда. Но я
поклялся отомстить за их смерть. Они погибли  за землю наших отцов и, пока я
жив, пришельцы не  будут спокойно ходить по этой  земле. Клянусь прахом моих
предков.
     Хан Аблат внимательно  слушал его, не перебивая. Затем опустился сам на
толстый войлок, лежавший у входа в шатер, и пригласил сесть Едигира.
     -- Я не спрашиваю твое имя и ты вправе не называть его. Буду звать тебя
просто Ярсулы -- Яростный воин. Ты не против?
     Едигир, не поднимая глаз, кивнул  головой, отметив про себя, что хан ни
так  прост, как может показаться  на первый взгляд, и с ним надо держать ухо
востро.
     -- Хорошо,  мой хан, мне  нравится мое новое имя. Свое  старое я  давно
забыл. Пусть будет Ярсулы.
     -- Так  вот,  Ярсулы,  мой  народ  --  слабый народ.  Нет, и у нас есть
храбрые  воины  и соседи долгие годы  не нападают на нас, зная  силу нукеров
моих. Но еще отец завещал мне не отдавать своего, но и не зариться на чужое.
Я понятно говорю?
     Едигир опять  молча кивнул  головой,  смотря прямо  перед  собой.  Было
трудно понять слушает он говорившего или занят собственными мыслями.
     --  Мой отец  был мудрый человек  и  его уважали все соседи. Даже враги
слушались его советов.  Какие же  они враги,  коль дочерей своих отдавали  в
жены нашим  нукерам? Так жили  мы долгие годы. В мире  и  согласии. Чего еще
желать? Никто не гибнет в бою,  жены не оплакивают мертвых  мужей,  не нужно
прятаться  в лесах и болотах от врага. Ты внимательно слушаешь  меня, Ярсулы
-- Яростный воин?
     И опять не ответил Едигир, не совсем понимая, куда клонит хан Аблат. Он
уже  начал жалеть, что пришел в городок, а не остался в лесу наедине с собой
и своими мыслями. Слова говорившего вызывали в нем какое-то щемящее чувство,
словно  он  присутствовал  на  собственных  похоронах,   наблюдая   за  всем
происходящим со стороны.
     --  Враги перестали быть  врагами и  мой  народ должен был процветать и
множиться. Но несколько зим назад наш шаман сказал, что многие женщины стали
рожать  больных  детей. Я  удивился и не  поверил.  Отчего ребенок рождается
слабым? Когда плохая еда, а еды все эти годы у нас было вдоволь. Никогда еще
мы  не питались так хорошо и сытно. Нукеры  мои стали  вдвое толще и щеки их
лоснились от  жира.  Каждый из них имел жен столько, сколько мог содержать и
прокормить.  И... --  Хан  тихо хихикнул,--  сколько было сил  у каждого.  А
весной на мой народ  пришла  черная  смерть:  люди  покрывались  коростами и
слепли. Умерли почти все дети. Мы не успевали сжигать трупы. Воинов осталось
лишь  половина  и  они, шатаясь,  ходили возле  своих жилищ.  Шаман  не спал
несколько ночей, пытаясь изгнать черную смерть. И он прогнал  ее, хоть через
несколько  дней умер сам.  Молодой шаман,  принявший  бубен из его слабеющих
рук, сообщил мне, что это только начало бед, которые духи подземного царства
послали на мой народ.
     Хан Аблат остановился, переведя дух, и слуга поспешно подал ему пиалу с
напитком, поставив  такую  же у ног Едигира. Отпив несколько глотков, утирая
губы рукавом халата, хан продолжал:
     --  Пока мы  боролись с  черной  смертью, соседи захватили  наши рыбные
места  и добывали  нашу  рыбу.  Они стали охотиться  на  наших тропах,  видя
слабость нашу. Я направил к ним своих нукеров, чтобы напомнить кто есть они,
и кто есть я. Но ночью головы посланцев были переброшены к нам через ограду.
Тогда я собрал  всех  нукеров,  чтобы вести их  против коварных соседей.  Но
сабли их заржавели в ножнах, луки перестали быть гибкими и стрелы  не летели
дальше десяти  шагов. Подпруга не сходилась под  брюхом раскормленных коней,
которых не коснулась черная смерть. И все-таки я повел их в бой. Половина из
них убежала  после первой  стычки. Я  жестоко  наказал трусов.  Ты видел  их
сегодня. Соседи, увидев нашу  слабость, осадили  городок и мы едва выдержали
осаду. Мне пришлось пожертвовать  дорогой посудой и богатым оружием, лишь бы
откупиться от  них. Но они  не вернули  нам рыбных  мест, не  ушли  из наших
лесов.  Знаю, поведи я завтра своих воинов на битву,  они опять  повернуться
спиной к врагам. И нас  всех могут взять  в плен и сделать рабами. Таков мой
рассказ. Что скажешь, Ярсулы -- Яростный воин?
     -- Я скажу, что сытый волк --  не опасный волк. Его не надо бояться. Ты
и  твой отец разрешили жить вашему народу без забот и в достатке. А человек,
как зверь,  гибнет от жирной пищи. Человек так устроен. Боги дали ему жизнь,
но они  дали  и  смерть.  Правда, не  указали, где  середина  между жизнью и
смертью. И никто этого не знает, кроме самих богов.
     -- Мне нравится, как ты говоришь, пришелец.
     -- Я не  знаю,  сколько мне отпустили боги  зим и лет, но я видел много
смертей. Видел  смерть  друзей и  врагов. Не упомню,  кого больше.  Голодный
всегда побеждает сытого. Из степи пришел голодный враг и  победил мой народ.
Теперь  я странник  и  пришел к  тебе. Я  думал попросить  у тебя воинов для
большой войны...
     --  Я понял это, как только  увидел тебя. Печаль  и  ярость написана на
твоем лице. Ты -- вестник смерти. Но мой народ уже отдал  все, что мог, богу
войны, и мне нечего больше дать.
     -- И я понял, какое несчастье  постигло твой народ, большое горе пришло
на твою землю.  Может даже большее,  чем  на  мою. Я понял  это, когда  один
справился с тремя мужчинами. Их даже нельзя назвать  мужчинами, а уж воинами
и подавно.
     --  Знаю  и не  обижаюсь  на  твои слова. Боги  наказали  нас.  Женщины
перестали рожать джигитов. Но я бы  предложил  тебе остаться и  взять в жены
любую  из наших  девушек. Можешь  взять столько, сколько захочешь. Пусть они
зачнут  от  тебя  таких  же  яростных  воинов. Останься  у нас  и дети  твои
освободят земли предков, изгонят пришельцев. Ты согласен, Ярсулы?
     Едигир посмотрел  на сидящих рядом с ханом Аблатом  нукеров. Ни один из
них не выдержал его пристального взгляда и, как по сигналу, опустили глаза к
земле.  Он  пробежал  взглядом  по рядам  землянок,  возле которых сидели  в
молчании  женщины, прижимая  к  себе  чумазых, перепачканных в  золе  детей;
внимательно  оглядел  мужчин,  стоящих чуть  в  стороне от  ханского  шатра,
опирающихся на копья, и обратился к хану:
     -- Что будет, если я скажу "нет"?
     -- Ты не скажешь "нет". Я слишком много рассказал тебе.
     -- Значит,  отныне  я твой пленник? -- Едигир не  удержался от улыбки и
положил  руку на  сабельную  рукоять.  -- Но так  ты  мало  чего  добьешься.
Пленный, что раб, другом быть не может. А я тебе нужен как друг.
     -- Ты все правильно понял, Ярсулы, насильно мил не будешь. Но я не могу
отпустить тебя сейчас. Поживи  немного у нас. И не как пленник, а как гость.
Мы даже  твое оружие оставим  тебе, но из городка  --  ни ногой. Понял меня,
Яростный воин?
     -- Понял, -- все с той же усмешкой кивнул Едигир, -- хотели щуку в реке
утопить, а она на дно  ушла. Отлежусь, огляжусь,  а там время  покажет,  кто
кому друг, а кто враг.
     -- Будь лучше другом. Врагов у нас и  так хватает. Мне нужны такие люди
как ты.
     -- Воины нужны всем. Не только тебе.
     -- Я думаю, мы поладим.
     -- Не от меня это будет зависеть. Как отнесутся к тому остальные воины.
     -- Они выполнят мой приказ.
     -- Хорошо. Мне спешить некуда. Я принимаю твое предложение.
     -- Проводите Ярсулы в его землянку,-- хлопнул в ладоши хан Аблат.

        "* * *"

     Землянка,  в которой  поместили Едигира, походила на жилище его народа.
Правда, у входа неотлучно  пребывали  два стражника,  сменяющиеся  с закатом
солнца. В  первый же  вечер в землянку вошла смуглая широколицая девушка  и,
смущенно улыбаясь, поставила перед пленным деревянное блюдо с вареной рыбой.
Сама девушка села в уголке, с любопытством разглядывая его.
     -- Как тебя зовут? -- спросил он, покончив с рыбой.
     -- Аниса. -- Ответила она и закрыла лицо ладонями.
     -- Тебя отправил ко мне хан Аблат?
     -- Нет, я сама попросилась унести тебе еду.
     -- Сама? А разве у тебя нет парня? Что он скажет?
     -- Был парень. Но теперь ему нельзя встречаться со мной после того, как
хан направил его  на  черную  работу.  Теперь он живет вместе с рабами и ему
нельзя жениться. Ты встретил его в лесу.
     -- Его зовут Куян? -- вспомнил Едигир.
     -- Да,  теперь его так зовут, Куян. А у него было очень  красивое  имя.
Почти как у тебя.
     -- Ты знаешь мое имя?!
     -- Да. Тебя в селении зовут Ярсулы.
     -- Вот как... Оно тоже недавно. Меня раньше звали иначе.
     -- Пусть  будет Ярсулы. Ярсулы и Аниса очень подходят друг к другу. Мне
нравится. -- Помолчав, девушка неожиданно заявила:
     -- Я могу остаться у тебя на всю ночь.
     -- Оставайся,--  равнодушно согласился Едигир,-- но ты останешься не со
мной настоящим, а с тем, кого зовут Ярсулы -- Яростный воин.
     И она осталась...  Едигир не помнил,  сколько ночей они провели вместе.
Он пребывал словно в ином мире, забыв о потере ханского холма, смерти друзей
и  даже о Зайле-Сузге. Аниса украла его у них, а  он украл ее для себя. Днем
она уходила в землянку своих родителей, а под вечер возвращалась обратно.
     Оставшись один,  Едигир  выбирался наружу и бродил без дела по городку,
наблюдая  и  приглядываясь  ко  всему  происходящему.  Он  уже  знал в  лицо
стражников на башнях и время  смены караула. Он мог бы легко выбраться ночью
в  лес, перемахнув через  невысокую ограду, но что-то  останавливало его. Не
было  желания бежать  и вновь скитаться по лесу в одиночестве,  словно дикий
зверь.
     "Может Аниса каким-то заговором приворожила меня  к себе?" -- рассуждал
Едигир.-- "Может, моя кровь в жилах течет не столь стремительно как раньше?"
     А вскоре кончилось недолгое сибирское лето и бежать из городка накануне
зимы просто не имело смысла.
     Сверток  с золотыми  монетами в колчане Едигир  обнаружил  еще во время
своих странствий  по лесу. Первоначально  он не придал ему особого значения,
как лишнему грузу, и даже несколько раз пытался выбросить, оставить на месте
ночевки,  но  каждый  раз  возвращался  за  золотом   обратно  и,  проклиная
собственную слабость, заталкивал сверток в колчан.
     Оказавшись пленным "