и сам  не ожидал  столь легкой победы  над
мощным  соперником, горделиво  совершил круг почета над полем боя,  где  еще
вчера люди  поражали  насмерть друг друга,  а сегодня  он,  Карга,  оказался
победителем,  и  смело  опустился   на  замерзший  труп  воина,   брошенного
соплеменниками. Родичи Карги, видевшие его поединок с волком от начала и  до
конца,  огласили  окрестности  сибирской  столицы  громкими   торжествующими
криками, едва не разбудив безмятежно спящего неподалеку  под корнями вековой
сосны старого медведя.
     Воронья стая  устремилась вниз продолжить  пиршество, с  благодарностью
поглядывая  на смелого и мужественного вожака. А старый ворон делал вид, что
не  замечает  их восхищенных взглядов, и  как ни  в чем  не бывало продолжал
прерванное  занятие. Все-таки  жизнь  не  так  и плоха, думал  он,  усиленно
работая клювом, особенно когда ты оказываешься в выигрыше.
     И лишь молодой ворон-первогодок забился под  еловую разлапистую ветвь и
дрожал  каждой  клеточкой  худенького тельца, не решаясь вернуться обратно в
родную стаю, для которой он стал навсегда изгоем.
     Молодой Баянда, верно, не особо спешил  обратно в  свои улусы и выказал
желание  проехать  вместе с Едигиром  и Зайлой-Сузге по ближайшим  селениям,
чтоб найти укрывшегося где-то Сейдяка. Иркебай подробно объяснил, куда они с
покойным ныне братом отправили няньку Анибу и наследника. Но могло произойти
и так, что  в случае  непредвиденной опасности  они  скрылись,  уйдя в более
безопасное место. Потому поиски могли и затянуться.
     Олени легко понеслись вдоль речного берега под громкие ободряющие крики
Баянды, который сам правил упряжкой. Следом ехали еще четверо нарт с воинами
на  случай  неожиданной  встречи  со  степняками,  хотя вернувшиеся  лыжники
донесли об уходе тех за пределы Сибирского ханства.
     Они мчались по той самой тропе, по которой совсем недавно шли  уходящие
из  Кашлыка  воины  Кучума.  В  первом же селении  к ним  навстречу выбежали
заплаканные  женщины  и сообщили, что  степняки  отняли у  них  весь скот  и
забрали  всю мало-мальски  пригодную  одежду, То же самое  повторилось  и во
втором  селении, и  в третьем...  Словно черный смерч пронесся  по сибирским
улусам, оставляя после себя опустошение, а где-то и смерть.
     Так в поселке,  стоящем  на берегу реки Вагай,  посреди селения "лежали
пятеро  порубленных  саблями  мужчин,  что попытались отстоять  свое  добро.
Плакальщицы  громко  причитали,  перечисляя  заслуги  погибших  и  проклиная
ненавистных  сартов.  Тут  же находились  жены погибших  и  испуганные  всем
происходящим  дети. Шаман ударял в бубен, прося богов принять  души погибших
за  правое  дело.  Но  не только это несчастье постигло вагайцев. Обозленные
степняки  забрали  с   собой  десять  девушек   в   отместку   за  оказанное
сопротивление,  и  к  плачу   родственников  погибших  присоединились  крики
потерявших своих сестер и дочерей.
     Зайла-Сузге отвернулась  от  печального зрелища, сознавая и свою  в том
вину. Ведь  именно ее брат был  причиной  всего случившегося.  Едигир искоса
глянул на нее и, ничего не сказав, махнул Баянды рукой, чтоб ехали дальше.
     Лишь на другой день добрались они до небольшого селения, где должен был
находиться Сейдяк,  Однако никто  не  спешил  на  звон  колокольцев,  издали
извещав  ших   о  прибытии  гостей.  Сердце  Зайлы  зашлось   от  нехорошего
предчувствия, и она первая кинулась внутрь городка, несмотря на протестующие
возгласы  мужчин.  Городок словно  вымер. Везде  виднелись  следы  сапог,  а
кое-где  и  кровь  на  затоптанном  снегу. Возле  центральной  полуземлянки,
выделяющейся  среди  других  солидными размерами, лежали  два  трупа мужчин,
сжимающих в неподвижных руках луки. Колчаны, валяющиеся  рядом, были  пусты.
Судя  по всему, они  выпустили  все стрелы,  и  лишь после этого были убиты.
Большая собака с разрубленной головой и оскаленной пастью валялась на пороге
другой землянки.
     Зайла заметила, как мелькнула чья-то голова в даль нем конце селения, и
смело поспешила  туда. Когда Едигир и Баянды с оружием  наготове добежали до
нее,  то  она  уже вытаскивала за  руку древнюю  старуху, прижимающую к боку
грязную тряпицу, пропитанную кровью. Она тихо стонала  и испуганно озиралась
по сторонам, а увидев спешащих к ней с обнаженными саблями мужчин, упала  на
колени и запричитала:
     -- Я ничего не знаю, ничего не  видела... Я  старая и слепая женщина...
Не надо меня убивать... У меня ничего нет...
     -- Видела ли ты здесь маленького мальчика, что привезли некоторое время
назад? -- закричала ей прямо в заросшее седыми волосами ухо Зайла, считая ее
глухой.
     -- Ничего не видела, ничего не знаю...-- отшатнулась от нее старуха.
     -- Принесите ей поесть,-- приказал Едигир подошедшим следом воинам.
     Те поспешили обратно к нартам и вскоре принесли несколько кусков жирной
осетрины  и  пресные лепешки.  Старуха,  увидев еду,  жадно схватила рыбу и,
шамкая беззубым  ртом, принялась  торопливо глотать  большие  куски, даже не
разжевывая их. Едигир и его  спутники отвернулись,  не желая смущать  бедную
женщину. Но та, казалось,  и не  замечала их  присутствия, а лишь смотрела в
увлажнившиеся глаза Зайлы-Сузге, которая почернела лицом и уже приготовилась
к худшему.
     Наконец, женщина насытилась и спрятала пару  оставшихся кусков рыбы  за
пазуху, проглотила последний,  бывший  у  нее во  рту, и неожиданно блаженно
улыбнулась, проведя ладонью по бескровным губам.
     -- Мальчика Сейдяк звали? -- проскрипела она негромко.
     -- Да, да!  -- вскрикнула  Зайла-Сузге и  притянула  старуху  к себе.--
Скажи, он жив?!
     --  С  ним еще женщина  была, Анибой звали, продолжила та, словно и  не
слышала вопроса.
     -- Правильно, Аниба,-- закивала головой Зайла. Видно, старуха  была или
в самом деле глухая, или тронулась умом от пережитого потрясения.
     -- Увезли  их всех день  уже прошел...  День прошел, ночь прошла, а  их
увезли. А я  никому не нужна,--  вдруг  захохотала та,--  меня в жены  никто
брать  не хочет.  Возьми  меня в жены. Я  буду  тебе детей качать,  нянчить,
будешь ко мне ночью приходить, любовь дарить стану тебе одному,-- обратилась
она вдруг  к Баянды, который стоял сразу за Зайлой и выделялся своими яркими
расшитыми цветной кожей одеждами.
     Молодой бек отшатнулся от полоумной, но она вырвала свою руку из ладони
Зайлы и бросилась к Баянды, обняла того костлявыми руками.
     -- Ты такой красивый и  я красивая.  У нас добрые дети будут,  пошли ко
мне во дворец. Я спою тебе песню любви...
     Баянды сбросил с себя ее руки и, хватая открытым  ртом холодный воздух,
помчался изо  всех сил,  словно за ним гнались злые  духи, к  своей упряжке.
Старуха перевела взор на Едигира и заплакала.
     -- Не вели меня убивать... Я и так мертвая...
     --  Пойдем отсюда,-- мягко произнес  он, обняв  за плечи Зайлу-Сузге,--
богам не угодно, чтобы мы отыскали  своего сына. Это я во всем виноват. Меня
наказывают боги. Мне нужно было умереть, и все бы было иначе.
     Уже  садясь на  нарты, он обернулся в сторону  одинокой фигуры  стоящей
посреди селения старухи и сказал ни к кому не обращаясь:
     -- Неужели кого-то  из нас  ждет такая же  участь?  Лучше  умереть, чем
стать полоумным.
     Баянды  сидел  на своих  нартах  и, раскачиваясь  из стороны в сторону,
неустанно повторял:
     -- Плохой знак, ох какой плохой знак, что она выбрала именно меня. Надо
срочно ехать к шаману, пусть он снимет с меня ее заклятие. Она заразила меня
своим безумием, и я могу не доехать.
     -- Вот  еще,-- проворчал Едигир,-- веришь  в  россказни,  будто безумие
передается.-- Он больше объяснял это Сузге, которая с удивлением смотрела на
молодого бека, казалось бы и впрямь впавшего в безумие.
     Но  Баянды,  не слушая  никаких объяснений, завернул оленей и погнал их
без  остановки  обратно.  Даже в  селения для ночевки заезжать  не  захотел,
опасаясь нового сглаза,  и все спали прямо  в лесу. Доставив их  в лагерь на
берег Шайтанки,  Баянды  отказался от  угощения, а погнал к своим  селениям,
погромыхивая колокольцами. Остальные упряжки понеслись следом за ним.
     С Едигиром осталось в  лагере два  десятка воинов, в том  числе пленные
Алтанай  и  его  племянник. К молодому  Сабанаку приехала Биби-Чамал, и  они
много времени  проводили вместе.  Воины посматривали на них с улыбкой, и это
больше  всего  злило  Сабанака,  который   не   желал  смириться  с  участью
невольника. У Алтаная никак не заживали раны, полученные в последнем бою,  к
тому же он сильно  простыл после купания  в ледяной воде и совсем не выходил
из землянки,  куда его  поместили  вместе  с  племянником.  Едигир  предался
любимому своему делу, охоте, и  Зайла-Сузге целые дни проводила  одна, между
молитвами  и  гаданиями. Камни говорили ей, что сыну предстоит долгий путь в
теплые края, на ее родину, и уже  никогда не обнимет  она  его, не прижмет к
своей груди.  Зайла  разбрасывала ни  в  чем  не повинные  камешки по шатру,
заливалась  слезами, упав на подушки, а наревевшись вволю,  опять отыскивала
их  и  начинала гадать  снова.  Но... камни  упорно показывали,  что сыну  с
матерью уже никогда не соединиться.
     За  этим  занятием и застал  ее как-то Едигир, вернувшийся неожиданно с
охоты.  Он взглянул в  ее заплаканные, покрасневшие глаза, отшвырнул меховым
сапогом камешки и мягко попросил:
     -- Не терзай себя. Когда вижу тебя такой, то хочется вскочить на коня и
мчаться за твоим братом, чтоб раскроить ему голову и освободить нашего сына.
     -- Ты не посмеешь убить его, ведь он мой брат.
     -- И надо было оставаться рядом, с ним! Чего ты от меня вообще хочешь?
     -- Ничего я от тебя не  хочу, но  во всех моих несчастьях виноват ты, и
только ты!
     -- Очень интересно... Продолжай, я послушаю,-- Едигир уставился на нее,
будто увидел впервые.
     -- Ты бы мог помириться с моим братом, если бы захотел этого...
     -- Это как  я  мог  бы помириться  с ним?! Умереть?  Стать его  слугой?
Бежать в тайгу?! -- Глаза Едигира зажглись нехорошим огнем.
     Зайла даже испугалась его гнева,  ведь раньше ей не приходилось  видеть
любимого таким. Но это не остановило ее. Она думала лишь о  сыне  и пыталась
найти выход там, где его не было.
     --  Если бы  ты хотел дружбы, а не войны, то  давно  уже принял ислам и
привел к  истинной  вере  своих темных людей.  И брат  не  стал бы воевать с
тобой.  Вы  правили  бы  ханством  вместе. Оно столь  велико,  что...--  она
подбирала нужные слова, но, не найдя их,  тряхнула  головой и  закончила: --
что хватило бы на всех.
     Услышав это,  Едигир неожиданно рассмеялся,  а потом взял ее за  плечи,
поставил на ноги перед собой и, внимательно вглядываясь в заплаканные  глаза
и отчеканивая каждое слово, сказал:
     -- Запомни раз и навсегда: двум медведям в одной берлоге не ужиться.
     -- Но ведь вы с Бек-Булатом...
     -- Он был мой  брат, и то всего ты  не  знаешь. Даже если бы я поступил
так,  как  ты предлагаешь, то рано или поздно  все  кончилось бы  все  равно
войной. Страшной войной. Мне рассказывали купцы, которые бывали в  Московии,
как там белый царь  собирает под свою руку все города и селения. И мне ближе
и понятнее его  желание быть хозяином на своей земле, чем делить каждый улус
по уделам  между  знатными беками  и  мурзами.  Будь мы все едины,  никто не
носягнул  бы  воевать  с  нами. А сейчас у меня сли  было  уме воинов,  чтоб
мечтать о едином ханстве от Иртыша и до Оби.
     Зайла-Сузге  поначалу  слушала его  внимательно,  но потом вырвалась  и
отошла в сторону.
     --  Ты  забываешь, с  кем говоришь,-- кинула  она  ему  в лицо  гневные
слова,-- ведь я, как  и мой брат, происхожу из рода Чингиз-хана.  Вот он  бы
приковал тебя на цепь к сырому бревну, как ты поступаешь со своими пленными,
и кормил бы только соленой рыбой. Ты был  и останешься  сибирским  медведем,
который  ленив и  нечистоплотен. Все, что ты  умеешь  делать,-- это набивать
собственное брюхо, дрыхнуть с утра до вечера...
     Едигир слушал вначале ее речь с усмешкой, но  последние слова настолько
разозлили  сибирского  хана,  что он, не помня себя, наотмашь ударил тыльной
стороной ладони Зайлу по губам и выскочил из шатра, бросив на ходу:
     -- Дрянь! Подлая дрянь!
     Тут  ему  попались  на  глаза  собаки  Белка  и  Черныш. Увидев  широко
шагавшего Едигира,  они  испуганно шмыгнули  в сторону  и  негромко тявкнули
вслед ему.
     "Даже собаки против меня,-- отметил он,-- все против. Никому я здесь не
нужен,  и,  пока  я хан, еще пытаются лебезить  и  заискивать,  а как только
освободится ханский холм, как тут же всадят кинжал в спину".
     У костра сидели,  мирно беседуя,  рыбак Назис и пленный Сабанак. Старик
повернул  голову в сторону  приближающегося  Едигира,  которого  он  отличал
всегда по стремительной походке, и спросил:
     --  Когда  на  рыбалку  соберемся,  великий  хан?  Но тому  послышалась
насмешка в словах Назиса, и он грубо ответил:
     -- Больше мне думать не о  чем, как только о твоей рыбалке. Отправлялся
бы лучше к своей старухе, а не сидел бы тут у меня на шее.
     --  Как  великий хан скажет,--  тихо ответил  тот и, низко  согнувшись,
заковылял к своей землянке.
     -- А ты,-- кивнул Едигир Сабанаку,-- собирайся, поедешь со мной.
     -- Вместе с бревном?
     -- Как скажу, так и поедешь. Не бойся, сейчас тебя раскуют.
     Когда они  уезжали, то следом  бросилась Биби-Чамал, рыдая  и заламывая
руки. Зайла-Сузге даже не вышла из шатра.
     Едигир  вместе с Сабанаком через несколько  дней достигли улуса Баянды.
Хан и сам  себе не мог  объяснить, почему он отправился  именно сюда и зачем
захватил пленного. Удивился их появлению и хозяин.
     -- Что-то случилось? -- осторожно поинтересовался он.
     --  Пока ничего, но если и  дальше  будем так  же жить, то добра  ждать
нечего. Надо поговорить...
     -- Пойдемте в жилище.
     Едигир пропустил вперед себя Сабанака, который все еще не  понял, зачем
его взяли с собой, но  покорно  вошел и  сел на указанное ему место. Немного
помолчав, Едигир спросил Баянды:
     --  Бывал ли ты за Каменным поясом? Тот удивленно воззрился на  хана  и
подал гостям пиалу с мясным бульоном.
     --  Угощайтесь  с  дороги.  Сейчас подадут жареное  мясо.  За  Каменным
поясом,  говоришь,--  переспросил, будто не расслышал,-- не приходилось.  Но
отец мой не раз ездил туда. Одна из его жен была из тех мест.
     -- Может, и в Московии бывал твой отец?
     -- Нет,  в  Московии ему бывать не приходилось, а  вот  сами  московиты
приходили в наши земли,  когда был  жив еще  мой дед. А почему  хан  об этом
спрашивает?
     Едигир ответил не сразу. Поглядел на молчавшего Сабанака  и обратился к
нему.
     -- Я знаю,  что ты другой веры и пришел  к нам  с войной. Может, тебя и
удивит то, что я предложу, но подумай прежде, чем отвечать. Я знаю, что твой
хан вернется, и война не закончена.  Кто из  нас победит, сказать трудно. Но
пока я хочу отправить тебя вместе с Баянды к белому царю. Почему я отправляю
именно тебя? Во-первых, ты  все равно вернешься сюда. Тебя  ждет Биби-Чамал.
Во-вторых,  ты честный человек,  и  я тебе  верю. Ты успел  уже  побывать во
многих странах  и знаешь,  как вести  себя в долгом  путешествии.  И  может,
когда-нибудь ты поймешь, что я  был прав, ища дружбу у белого царя. А сейчас
иди и оставь нас одних. Ответ дашь завтра.
     Баянды  слушал Едигира с немалым удивлением, но ничем не показывал это.
Лишь тонкие брови его изогнулись причудливой дугой.
     --  Так зачем хан желает отправить меня и этого сарта к Ак-царю? Так  я
понял твои слова.
     --  Ты все правильно понял, бек. Я  приказываю тебе, пока я  еще хан на
этой  земле, ехать в  Московию. Повезешь подарки. Только до твоих  улусов не
добрались степняки.  Собирать  дань в этом  году не  с кого. Потому вся  моя
надежда на тебя.
     --  Теперь  мне  понятно, почему  ты обратился ко  мне,--  расхохотался
Баянды.
     -- Если Ак-царь чем-то останется недоволен и посадит мою голову на кол,
то винить  мне нужно  будет лишь себя самого. А  если он  милостиво встретит
меня, то пользу получишь ты, хан. Славно придумано!
     --  Может, ты и прав. Но больше мне не к кому обратиться.  Собери  все,
что у тебя есть, и отправляйся. На словах передай белому царю, что мы просим
у  него помощи. Пусть пришлет сюда свое  войско. Объясни, что  дань мы будем
платить хорошую,  сколько  он скажет.  Царь Иван--мудрый  царь  и все поймет
правильно. Расскажи все  без утайки, как мы сражались с  сартами. Скажи, что
они ушли лишь на время. А  если Кучум займет  ханский холм,  то дань  белому
царю посылать не станет. Пусть царь Иван поймет это и даст  нам войско. Хотя
бы пять сотен. Мы будем ему хорошо платить.
     -- Но зачем все же ты посылаешь со мной сарта? Он не сбежит дорогой?
     -- Не сбежит. Он молод и любопытен. Ему  хочется посмотреть Московию. И
пусть царь  Иван поглядит на него и поймет, что  я  беспокоюсь не зря.  Царь
Иван, опытный воин и все поймет. Он должен дать нам войско!
     Утром Сабанак сообщил Едигиру, что он согласен ехать в Московию.
     -- Вот и  хорошо.  Я знал, что ты  согласишься. А Биби-Чамал я передам,
что ты вернешься, и она будет тебя ждать.
     В тот же  день  хан уехал  обратно к себе,  а  Баянды с Сабанаком стали
собираться в дальний путь за Каменный пояс, в страну Московию...
     На Шайтанке Едигир не застал Зайлы-Сузге. Впрочем, этого он и ожидал. С
ней вместе исчезли  Биби-Чамал и  старый Назис, а также обе собаки. Никто не
знал, куда они отправились.
     В сырой  землянке  умирал  башлык Алтанай. У  него  началась горячка от
полученных ран, и организм  никак не мог справиться с болезнью. Не  помогало
ни питье, ни мази, а шамана, который пришел лечить больного, он выгнал сам.
     Едигир подошел к нему и положил руку на горячую ладонь башлыка.
     -- Слышишь ли  ты меня? -- спросил  негромко. Больной приоткрыл глаза и
слабо качнул головой.-- Тогда ответь: придет ли еще к нам твой хан?
     -- Придет... Обязательно придет,-- прошептали губы башлыка.
     -- Я соберу новые сотни и прогоню его в степь.
     -- Придут другие...
     -- Прогоним и тех.
     Алтанай слабо качнул головой и едва заметно улыбнулся:
     --  Я знал немало  девушек,  которые  хотели  сохранить  невинность, но
слишком много желающих  овладеть молодыми красавицами. Вы молоды и богаты. К
вам  всегда  будет  много  женихов...--  Он  опять закрыл  глаза  и  надолго
замолчал.
     Молчал  и Едигир.  Спешить  ему  было  некуда, и он ждал, когда Алтанай
наберет сил. Ему не хотелось уходить, не высказав все до конца. А поговорить
больше было не с кем.
     Наконец глаза башлыка открылись, и мутным взглядом  он обвел  землянку,
остановился на сидящем рядом с ним Едигире.
     -- Мы позовем  русских воинов, и они помогут нам. Белый царь -- сильный
царь.
     -- Вы разные с ними по крови и по вере. Мы с вами одной крови... Едигир
видел,  что Алтанаю все  труднее и труднее  говорить. Он наклонился к нему и
спросил:
     -- Тебя  вынести на воздух? Хочешь? -- Алтанай  кивнул головой и  опять
закрыл глаза.
     Вошли четыре нукера и, подняв умирающего, понесли  наружу. Там положили
его на шкуру и встали рядом.  Собрались все, кто был в лагере. Алтанай дышал
неровно, и его широкая грудь  вздымалась  с  каждым  глотком воздуха. Правая
рука потянулась  к поясу, но, ничего не найдя там, замерла. Едигир понял это
движение и приказал:
     -- Принесите быстрее его саблю.
     Нукеры бросились исполнять приказание и вскоре уже сабля башлыка лежала
рядом  с  ним.  Алтанай  почувствовал  это и придвинул  оружие к себе, нашел
рукоять, сжал ее крепкой пятерней,  попытался приподнять вверх, но  она была
сейчас тяжела для умирающего. Последний вздох вырвался из его груди и улетел
в небытие. Тело распрямилось, полуоткрылся рот. Лишь правая рука с зажатой в
ней