- Вот плыву  себе к родичам, и одни мертвяки по берегам лежат. Что это
за времена пошли, я говорю,  И чего люди не живут по своим улусам, не растят
детей,  не  радуются жизни?  Двое  моих  сыновей погибли,  и  теперь  мне на
старости лет надо кормить себя и внучат и  старуху  свою,-- продолжал старик
без перерыва, словно боясь, что его могут перебить и не дать договорить.
     Зайла,  осознав,  что  от  приплывшего  старика  ждать  плохого, верно,
нечего, подошла поближе к  берегу  и улыбнулась. Старик неторопливо выбрался
из своей долбленки и, кряхтя, сделал несколько шагов  на полусогнутых ногах,
опираясь на весло, служившее ему вместо костыля.
     -- Откуда вы плывете?-- осторожно обратилась Зайла к нему.
     -- Ой, есть такое селение, купцы его Бабасанами зовут, там  я и живу. А
плыву аж до бобровой речки,  где живут мои дальние родичи.  Да  я уж говорил
тебе об  этом.  А  зовут меня  все старым Назисом-рыбаком. Всю свою жизнь на
этой реке прожил и на ней, верно, и помру.
     -- Дедушка Назис,-- тихо обратилась к нему Зайла,-- помогите мне вынуть
его из лодки,-- и она показала  рукой на  Едигира,-- он не мертвый, он после
сражения  не приходил в себя. Я боюсь за него...-- голос ее  дрогнул, и  две
слезинки скользнули по щекам.
     --  Э-э-э...  живой,  говоришь...  Однако  впрямь  дышит,--  Проговорил
старик,  наклонив  свое ухо  к  груди  Едигира.--  какой панцирь  богатый,--
зацокал  он  тут  же языком  в восхищении,  словно ребенок, который не умеет
скрывать свои чувства.-- Кто он? Бек? Хан?
     Но Зайла словно не слышала новых его вопросов, а вошла в воду и взялась
за ноги Едигира, пытаясь извлечь его из лодки.
     Старик засуетился  и ухватил лежащего за плечи, потянул к себе. Вдвоем,
тяжело  дыша, они подтащили  Едигира к  самому  костру и положили на  песок.
Зайла быстренько принесла шкуры и тряпки, взятые в селении, чуть обогрела их
на разгоревшемся костре и подоткнула под грузное тело любимого.
     Старик внимательно наблюдал  за ее  действиями и  неожиданно  произнес,
слегка склонив голову:
     -- Однако ты, девка, не наших краев будешь... Так говорю?
     -- Почему вы так решили, дедушка Назис? -- засмеялась Зайла.
     -- Меня,  старого,  трудно  провести. И говоришь  ты  не так, как  наши
девки. И шкуры  трясешь по-другому и...-- он замялся,-- одно слово, красивая
ты девка, а такие в наших селениях не живут, точно говорю. А таких белых рук
я отродясь не встречал. Царские руки...
     --  Вы уж скажете, царские...-- Зайла даже покраснела от столь  лестных
слов в свой адрес,-- до царицы мне далеко пока.
     Но  старик,  казалось,   и  не  слушал  ее,  а,  сказав  что-то,  мигом
переключился на другое и спешил поделиться увиденным.
     -- Вот и муж твой, или кем он тебе доводится, тоже не простой  охотник,
И  по панцирю вижу и лицо другое,  Где-то я его  встречал, а вот  где, и  не
упомню уже теперь... Стар совсем стал, глаз не тот...
     -- Не знаю,  как  и  помочь  ему,--  горестно  произнесла Зайла, отирая
выступившую из раны на голове кровь,-- боюсь, что не сохраню его.
     -- Да-а-а,-- протянул Назис, о чем-то раздумывая,-- кем бы он ни был, а
все ж таки человек. Надо с  него панцирь  снять и  кольчугу тоже. Тепло  ему
нужно. Давай-ка, дочка, снимем с него все вооружение.
     С этими словами Назис опустился на колени и  принялся умело освобождать
тело бездыханного сибирского  хана  от  доспехов. Зайла  помогала  ему всеми
силами, не показывая,  что ей  до жути страшно за жизнь  этого человека.  Но
дрожащие руки, прерывистые движения выдавали ее с головой. Рыбак,  вероятно,
отметил это про  себя, но ничем не  показал, а, все так же горестно вздыхая,
постепенно стянул с Едигира и панцирь, и кольчугу.
     -- Возьми-ка у меня медный кувшин  в лодке, набери  водицы и поставь на
огонь,  а  я пока в лес схожу,  поищу  травок разных. Все поняла,  дочка? --
ласково обратился он  к  Зайле.-- Выходишь своего любимого. Как не выходишь,
коли любишь так. Я хоть и глазами худо вижу, да сердцем чую все покамест.
     Тяжело переводя дыхание, он  отправился в лес, а Зайла набрала в медный
кувшин воды и поставила на огонь.
     Старик  вернулся не  скоро. Уже  два раза  подбрасывала  Зайла  ветки в
костер и начала беспокоиться: не случилось ли что со старым рыбаком. Наконец
он, неслышно ступая, подошел к костерку, неся в руке пучки травы и коренья.
     --  Вот,  бабка  моя  завсегда  эти травки  и корешки заваривает,  коль
болящий кто из родни  или  соседей бывает, Повезло  тебе, девка, ай повезло,
что я рядом плыл. А коли бы не остановился? Как бы ты тогды мыкалась? А?
     -- Аллах велик, потому и помог моему горю,-- проговорила Зайла и тут же
спохватилась, что сказала лишнее.
     Старик повернул  к ней голову,  неторопливо внял старую баранью  шапку,
вытер ею испарину на плешивой макушке и тихо сказал:
     -- Сразу я, девка, понял, что не  наших кровей ты будешь. А теперь ты и
сама о том дала знать. Вот и купцы, что к  нам ездят, тоже все своего Аллаха
поминают. Ничего в  том  плохого нет, но выходит,  что  и воин этот калечный
тоже из степняков будет?
     --  Нет,  дедушка, нет,-- едва ли не закричала Зайла, испугавшись,  что
единственный помощник может покинуть ее,-- то ваш хан, Едигир. Помогите ему,
заклинаю вас всем,  что дорого и свято на этой земле, помогите,  не бросайте
нас.
     --   Хан  Едигир,  говоришь...--  в  глубокой  задумчивости  проговорил
рыбак,-- то-то и говорю, что видел его где-то... Да, дела,  однако, пошли...
Как не помочь? Тут дело такое, что и немощному врагу помогать надо. Ладно, я
вас не видел, а вы меня не встречали.-- И старик сам принялся готовить отвар
из принесенных им трав,
     Когда  в кувшине забулькало и закипело, то Назис вылил отвар в глиняную
чашку, дал ему остыть и с помощью Зайлы  вылил весь  напиток в  рот Едигиру.
Потом он  притащил из лодки здоровенную рыбину,  чем тут же привлек внимание
лохматых собак, терпеливо лежащих на песке, и велел запечь ее в золе.
     Через какое-то время по телу Едигира пробежала  слабая дрожь, и он чуть
приоткрыл глаза. Зайла, заметившая это, кинулась к нему, но старик остановил
ее, прошептав:
     -- Погоди, дочка, рано еще... Погоди...
     Меж тем  он, сняв  с  ног Едигира  сапоги,  принялся мять  и  растирать
ступни, а  потом  и вовсе  повел себя  странно. Корявыми  старческими руками
выгреб из костра несколько угольков и, подкидывая  их на ладони,  чуть подул
на один, чтоб он  окрасился розовым цветом  и быстро  поднес уголек к ступне
больного хана, То  же  самое  он проделал и с другой  ногой, меняя время  от
времени уголек.
     Зайла,  увидевшая  это, кинулась  было к Назису, чтоб помешать,  но  он
остановил ее, покачав головой:
     -- Не  мешай, говорю,  худа хану своему не  сделаю. То старый  способ в
себя человека привести. Надо, чтоб дух его обратно в тело вернулся.  Видишь?
--  Он  показал  седой  бородкой на  хана,  который  вновь  открыл  глаза  и
осмотрелся вокруг.
     Назис сел  у него в головах, положив старческие узловатые руки на лоб и
чуть прикрыв ему веки. Тихое бормотание услышала Зайла, похожее на песню или
заклинание. Старик  слегка раскачивался,  сидя на  песке, при  этом  напевая
странную песню, слов которой нельзя было разобрать.
     Зайла,  закончив  разделывать  рыбину  и  отдав  внутренности  собакам,
подошла ближе. Но  все же  не  могла  понять,  о  чем бормотал старик.  Лишь
несколько слов разобрала; "река", "небо", "горы"... И тут Едигир потянулся и
явственно произнес:
     -- Зайла... Почему не приходишь ко мне...
     Она  кинулась  к  нему  на  грудь, но старик  сердито  зашикал  на нее,
взмахнув рукой:
     -- Уйди,  глупая, то  не тебя  он зовет, а душу свою. Рано еще, рано...
Когда  он  закончил свои заклинания, то  Едигир дышал уже ровно  и, наконец,
совсем открыл глаза, попросив:
     -- Пить...
     Ему дали напиться, потом накормили испекшейся рыбой,  закутали в шкуры.
Но  странные перемены заметила Зайла в любимом: он видел ее и в то  же время
не  реагировал  на ее  присутствие.  Словно  не узнавал ту,  которую звал  в
забытьи. Зайла тихонько обратилась со своими сомнениями к Назису. Тот развел
руками и прошептал:
     -- Тут моей силы не хватит. Я что мог, то и сделал, вернул душу в тело.
Сам вижу, что не узнает он тебя...
     -- Но ведь он звал меня, произнес мое имя,-- горячо зашептала она.
     -- Имя  одно, человек другое. Долго  его души не  было, могла  напутать
что-то. А может, и не его душу вернул в тело. Вон их сколько сейчас блуждает
по свету после сражения. Другая и залетела к нему...
     -- Как другая?!  --  поразилась Зайла, хоть и не могла понять,  как это
чужая душа может поселиться в ее Едигире.
     --  А...-- протянул рыбак,--  часто, ох часто такое  бывает. Другие всю
жизнь могут с чужой душой прожить. И ничего. Тут шибко сильный шаман  нужен,
А я что могу сделать? Ищи шамана.
     Зайла  немного успокоилась и решила,  что  коль  Едигир  жив и пришел в
себя,  то с остальным будет проще. Сейчас главное спасти его, увезти отсюда.
И она попросила старика помочь ей заделать дыру в лодке.
     Осмотрев отверстие,  старик все так же поцокал языком и достал из своей
лодки кусок  смолы и еще какие-то принадлежности. Разогрев смолу  на костре,
он быстро и аккуратно замазал дыру и похлопал ладошкой по борту лодки.
     -- Все готово,  айда садись, можешь плыть. Не спрашиваю, куда ты везешь
его, то ваше дело, а мне к  родичам своим пора.  На тебе  еще рыбину, а  там
сама промышляй.-- И он  кинул под ноги  Зайле еще одну увесистую серебристую
остроносую рыбу.
     Они  присели возле костерка,  думая каждый  о  своем и время от времени
взглядывая на Едигира, который находился  все еще как бы в  забытьи, смотрел
куда-то вдаль, не говоря ни слова.
     Зайла подошла к нему и прошептала на ухо несколько  ласковых слов. Он в
недоумении поглядел на нее, отстраняясь как от чужого человека.
     -- Плыть надо, милый,-- показала она на лодку,-- пошли...
     Он встал на  ноги и, тяжело покачиваясь, медленно ступая босыми ногами,
направился к  воде. Его остановили, помогли одеться и  затем  уже усадили  в
спущенную на воду лодку, погрузили вооружение. Зайла кликнула приблудившихся
псов и махнула рукой Назису:
     -- Прощай, дедушка. Не свидимся больше...
     -- Как  знать,-- откликнулся он,-- мир большой, а мы маленькие козявки.
Не нам судить.
     Солнце клонилось  к левому иртышскому берегу,  в зарослях  камыша  били
крыльями  набравшие  сил  за   лето  гуси,  иная  птичья  братия,  собираясь
откочевать на  юг. Медведи ходили по  лесу  грузно  и неторопливо, отыскивая
подходящее место под берлогу.  И рыба стала сонной и дремотной, предчувствуя
приход зимы и холодных дней,  когда вода  будет покрыта панцирем  льда и  ей
предстоит терпеливо дожидаться весны.
     И только двое людей в маленькой  лодке  молча  плыли навстречу холодной
зиме и ветру, вверив свою жизнь утлому суденышку и могучей реке.


        "ДЕНЬ ГРЯЗНЫХ ХАЛАТОВ"

     Недалеко от богатого улуса  знатного  Соуз-хана располагались поселенцы
незнатного Карачи-бека. Его редко видели в  Кашлыке, и дружбы ни с кем он не
водил. Может, неловкость от незнатности рода и бедности хозяйства  своего не
позволяла гордому Караче-беку  часто выезжать в  гости и на  охоту, где  все
окрестные  мурзы и  беки  блистали  богатыми одеждами, статными  лошадьми  и
свитой.  Поговаривали, что дед  их  рода был простым караванщиком и, накопив
деньжонок, купил небольшой улус у  отца Едигира, а потом за  какие-то услуги
ханскому  роду был освобожден от податей. Худородный Карача хорошо помнил об
этом и не претендовал на признание своей персоны богатыми соседями.
     К тому же Карача-бек был невысокого роста и одно плечо от рождения было
выше  другого.  Но  сызмальства отец научил  его грамоте и письму, возил его
несколько раз  в  Казань,  Бухару и Самарканд, куда  ездил по своим торговым
делам, выполняя притом обязанности соглядатая-лазутчика.
     Во  время  одной  из  таких поездок отец заразился  риштой -- подкожным
червем-волосатиком. Вернувшись домой и  промучавшись более полугода, ослабев
от  борьбы  с  недугом, тихо  умер, оставив  сыну  десяток  лошадей  и  двух
невольников-ногайцев.  Жен своих он похоронил еще раньше,  а  детей, которых
они  рожали,  сгубила  черная оспа.  Вот и  остался Карача-бек полновластным
наследником нищего своего хозяйства.
     Но неусыпная гордость жила в молодом беке  и  что-то подсказывало  ему,
что день, когда он станет  знатным и именитым,  пока не  настал. Так  прошли
несколько  трудных  лет...  Когда  прискакали   гонцы   от  хана  Едигира  с
требованием идти в  Кашлык для  битвы с  появившимися  в  Сибирском  ханстве
степняками, то Карача-бек ничего  им не ответил,  а после  долго  размышлял,
прикидывая,  чем  может  закончиться его  выступление на  стороне сибирского
хана.
     Покрыть  себя  воинской славой  он не надеялся,  так  как  плохо владел
оружием  из-за хилости своего здоровья. Чужих советов хан Едигир не слушался
-- и тут  Карача-бек  не нашел бы применения  своим способностям. Ему больше
нравился  Бек-Булат своей  смекалкой  и гибкостью ума, но тот был  постоянно
окружен наушниками и советчиками и никому до конца не верил.
     После бессонной  ночи  Карача-бек решил не ехать  в Кашлык, а  в случае
чего сказаться больным.
     "Необходимо выждать  и  поглядеть,  какой  из ханов  окажется  умнее  и
сильнее,-- рассуждал Карача-бек сам с собой  в тишине старенького войлочного
шатра,-- а  уж потом  явиться  к победителю  с предложением службы своей.  А
сейчас... сейчас  и  Едигиру я мало  помогу  своей саблей,  и показываться у
степняков, заранее предав прежнего правителя, более чем не разумно".
     Через несколько дней Карача-бек  узнал об исходе битвы в устье Тобола и
понял, что его час пробил. Он отправил своих слуг, чтобы они доносили о всех
действиях и передвижениях хана Кучума. Пришло известие о гибели Бек-Булата и
исчезновении Едигира. Не теряя времени, Карача-бек наведался к своему соседу
Соуз-хану, прибывшему к себе в улус для излечения от раны в живот.
     Тот долго и с великой гордостью рассказывал гостю, которому обрадовался
чрезвычайно, как он получил в бою едва ли не смертельную рану.
     --  А   этот  Кучум,  как  его  прозвали  соплеменники,  очень  хороший
человек,-- рассказывал он  Караче-беку,-- я буду у  него главным  правителем
всех земель, и  мне же, вероятно, поручат собирать оброк со всех наших беков
и их подданных.
     Карача внимательно слушал, вслух восхищался подвигами Соуз-хана и время
от времени задавал ничего не значащие вопросы о  Кучуме. Из ответов больного
соседа, отличавшегося  изумительной способностью болтать  на любую  тему, он
вскоре   составил  сносное   представление  о  новом  сибирском  властелине.
Выходило,  что  человек  он  далеко  не  глупый  и  не из  робкого  десятка.
Карачу-бека особо поразило то,  что Кучум  ночью один с Ата-Бекиром вошел  в
крепость, не  побоявшись быть узнанным и убитым на месте, и практически  без
жертв взял сибирскую столицу.
     Понял  Карача и  то,  что  не хватало хану Кучуму  умных и дальновидных
людей,  кто  мог  бы  управлять  Сибирским ханством,  вести  торговые  дела,
собирать подати, устанавливать взаимоотношения с соседями.
     Что  касается  Соуз-хана,  то  он  воспринимал  его как  тщеславного  и
болтливого  человека,   озабоченного  главным   образом   ублажением  своего
ненасытного  желудка  и  умножением  богатств. Продержаться в управителях он
долго не сумеет. То было видно и слепцу.
     -- Когда  мой  благочестивый сосед собирается отправиться  в Кашлык? --
поинтересовался Карача.
     Тот сообщил, что чувствует себя почти здоровым и через пару дней едет в
крепость.  На  предложение захватить с  собой и его, Карачу,  ответил полным
согласием, что сделает  это с радостью и даже обещал представить самому хану
Кучуму.
     С тем Карача-бек и покинул больного соседа, а вернувшись к себе, тут же
засел за  дело.  От отца  у него  остались несколько бесценных листов  белой
китайской  бумаги,  привезенных им с одним из  караванов. Разместив листы на
плотном  ковре  и  достав  письменные  принадлежности, Карача почти два  дня
потратил на составление подробной карты Сибирского ханства.  Он изобразил на
ней  все речки, леса, болота  и обозначил владельцев главных улусов, написал
по памяти их  имена и прозвища.  Свой  собственный улус он  изобразил  малой
точкой, впрочем не особо погрешив в истине: в сравнении с  тем же Соуз-ханом
его земли выглядели как просяное зерно на листе лопуха.
     Когда прискакал слуга от знатного соседа с сообщением,  что тот ожидает
его со всем семейством и свитой у ближайшей переправы, то карта  Карачи-бека
была уже плотно скручена и упакована  в кусок материи. Немедленно поспешив к
назначенному  месту,  он обнаружил  там около сотни человек,  разряженных  в
богатые одежды. Отдельно везли  пять  малолетних  девочек. "Подарок хану",--
догадался Карача.  Он занял место  в  середине пестрой свиты и  к вечеру уже
въезжал  по  заново отстроенному мосту через ров  в открытые  настежь ворота
Кашлыка.
     Кучум вышел к  ним почти  сразу,  пружинящей  походкой человека, хорошо
отдохнувшего и довольного всем происходящим. Тут уже собрались беки из южных
улусов,  расположенных  по берегам  верхнего  течения Иртыша. Они  давно  не
ладили  с  Едигиром и его  братом  по  разным причинам и  в прошлом сражении
участия не принимали, выжидая подобно Караче-беку.
     Если появление  Соуз-хана  было встречено  одобрительными  и радостными
криками,  то Карачу, явившегося  без  свиты и  нукеров, никто и не  заметил.
Когда все расселись и  принялись за угощение, Соуз-хан, светившийся радостью
и  гордостью за  столь  торжественный  прием его  персоны,  заметил  одиноко
стоящего  соседа.  Того  легко  было  спутать  с  простым воином,  настолько
заурядно  он выглядел в поношенной одежде. К тому же правое  плечо, поднятое
выше другого, делало его похожим на наказанного  невольника. И только глаза,
светившиеся  умом  и внимательно  глядящие на окружающих, выделяли Карачу из
толпы.
     --  Досточтимый хан,--  поспешил  исправить свою оплошность Соуз-хан,--
разреши представить тебе моего соседа, который...-- тут  он замялся, не зная
как отрекомендовать незнатного  Карачу, но потом нашелся и быстро добавил:--
который сам о себе и расскажет, коль тебе будет угодно.
     Кучум повернул лицо  к Караче-беку,  без интереса скользнул глазами  по
его нескладной фигуре и ради приличия спросил:
     -- Большой у тебя улус?
     -- Почти такой, как и у тебя, хан,-- не задумываясь, ответил тот.
     Кучум на какое-то  время растерялся, не зная дерзость ли он услышал или
что-то большее, и уже внимательнее всмотрелся в говорящего.
     -- Поясни нам, что ты имеешь в виду,-- произнес он спокойно.
     -- Мой улус принадлежит тебе, сибирский правитель,  а потому он твой. Я
же живу на этой земле, потому она моя. Все люди равны по  рождению, и какими
мы приходим на землю, такими и уйдем. Я пришел, чтоб служить тебе, и надеюсь
проделать земной путь рядом с тобой.
     Гул одобрения прошел меж сидящими. Все оценили ум Карачи-бека.
     --  Что ты умеешь кроме того, чтоб служить? --  уже с полуулыбкой задал
следующий вопрос Кучум.
     -- Отец научил  меня чтению и письму. Может, я  и плохой воин, но зачем
наливать в котел еще воду, коль он и так полон.
     -- Ты, верно, бывал в других краях, раз знаешь мудрость других народов?
     Карача перечислил те места, куда ходил с караванами отца.
     -- А можешь ли ты указать на бумаге, куда пролегали ваши маршруты?
     -- Я это уже сделал, мой хан,-- с поклоном ответил Карача и извлек свою
карту, которую специально готовил для этой встречи.
     Сидящие вокруг Кучума беки и мурзы вытаращили глаза от удивления. Никто
из  них  не  мог  похвастаться  подобным  умением,  и  за