атно.
     -- Скажи ему, что мы забираем его с собой.
     -- Я уже говорил, что он обо всем знает.
     -- Тогда пусть он выйдет к нам.
     --  Но  вы должны  поклясться,  что не причините ему  зла и, когда  все
закончится, он вернется обратно.
     -- С чего это я должен клясться?! -- вскипел Айдар.
     -- Тогда вы не получите его,-- усмехнулся воин.
     -- Мы возьмем его силой, -- и Айдар положил руку на саблю.
     -- Зачем он вам нужен мертвый? Живым вы его не получите.
     -- Тогда отчего он боится смерти?
     -- Он не боится смерти, но шаман должен умереть сам. Так  всегда бывает
у нашего народа. Его никто не может убить. Ты даешь клятву?
     И Айдар понял, что иного выбора  нет. Шаман ему был нужен именно живой.
Мухамед-Кул ждал у городка их возвращения. Вздохнув, Айдар произнес:
     -- Клянусь, что мы не сделаем ничего плохого вашему шаману.
     -- Поклянись здоровьем  своей  матери,  -- уставив  на него  немигающий
взгляд, приказал воин.
     Айдару ничего не оставалось, как произнести и эти слова, хотя внутренне
он весь сопротивлялся подобной  клятве, нарушив которую, подвергал опасности
не только себя, но и самого близкого ему человека.
     После этого  два молодых  воина вывели их шалаша, поддерживая под руки,
шамана, который взглянул на Айдара чистыми, как у ребенка, глазами.
     -- Чужеземца не интересует,  почему я согласился  идти с вами? -- и, не
дожидаясь ответа, продолжал.-- Боги сообщили мне, что ваш народ сильнее и мы
должны ему покориться. Они  не хотят, чтоб пролилась кровь безвинных. Но так
будет не  всегда.  Придут  другие,  более  сильные  люди,  и вы  уйдете.  Но
сейчас... я выполню все, что потребуете.
     Айдар не поверил словам  старого шамана,  решив, что  он  тянет  время,
чтобы подстроить очередную ловушку,  огляделся по сторонам, но никого вокруг
не было, только  лес продолжал все также монотонно шуметь, да тоненький звон
ручейка говорил о том, что они находятся на этой земле, а ни в каком-то ином
потустороннем  мире.  Он  тряхнул  головой,  как  бы  сбрасывая  наваждение,
приказав воинам  отправляться  в  обратный  путь.  Он  шел рядом  с шаманом,
которого вели  под  руки  не  проронившие  ни  слова  юноши.  По  дороге они
подобрали тихо постанывающего Рашидку, положили  на  носилки,  сложив  копья
так, чтобы удобно  было нести, и осторожно двинулись по тропе, ведущей через
болото.  Уже в темноте они вышли к оставленным лошадям и  там заночевали.  А
утром вернулись к городку, где их с нетерпением поджидал Мухамед-Кул.
     Увидев шамана,  молодой  башлык  радостно улыбнулся и,  зацокав языком,
спросил:
     -- Ты и есть главный шаман хана Немяна?
     -- А ты племянник  хана, что недавно пришел в наши края? -- вопросом на
вопрос ответил ему шаман.
     Мухамед-Кул  удивленно посмотрел на  него,  а потом,  покачав  головой,
проговорил:
     --  Значит,  я не  ошибся,  ты-то нам  и нужен.  --  Чуть помолчал,  но
юношеская натура взяла верх и, не удержавшись, робко добавил, -- откуда тебе
известно, кто я?
     Шаман долго смотрел на затянутое тучами небо, на воинов, столпившихся в
стороне, и с интересом разглядывающих его, а потом, скрестив  руки на груди,
тихо ответил:
     --  Ты слишком молод, чтобы поверить  моим словам,  но я знаю все,  что
случится  в  твоей  дальнейшей   жизни.   Тебя  ждет   нелегкая  судьба,  ты
прославишься,  как отважный воин, и люди  долго будут помнить о тебе, но  на
тебе прервется твой род. И это мне известно. Для тех, кто общается с Богами,
не бывает  тайн на этой земле. Судьбы людей  так  же легко читать, как следы
зверей на снегу.  Правда, одна судьба  прямая, как след  сохатого, а иная --
подобно заячьим  петлям.  Но суть одна  -- все они обозначены на небе и надо
лишь иметь зоркие глаза, чтоб разглядеть их.
     Мухамед-Кул невольно поднял глаза на серый небосклон, и ему показалось,
что  он  действительно в  образовавшемся  меж  облаками  просвете  разглядел
ниточку следов, тянувшихся там.  Ему  стало  жутко от того,  что кто-то  мог
знать о  нем  все, что он узнает лишь  через много  лет. Но даже ни это было
страшно само по себе,  а то, насколько предопределена, по словам шамана, его
жизнь,  поступки... Выходит, он как бы  не принадлежит сам себе, а  является
лишь исполнителем чьей-то чужой воли.
     Ощутив неприятную дрожь  и холодок во всем теле, он упрямо сжал губы и,
четко выговаривая слова, тихо произнес:
     -- Нет, старик, я совсем не желаю знать, что со мной станет через много
лет. Все в  руках  Аллаха. Но я не завидую тебе, несущему такой груз. Как ты
можешь с ним жить?
     -- А я и не живу на этой земле. Ты  видишь лишь мое тело. Я пришел сюда
на короткий миг и всегда готов вернуться обратно. Но говори, зачем ты позвал
меня, хотя и это мне известно.
     -- Коль так, то скажи своему хану, не желающему признавать власть нашу,
чтоб покорился.  Ни ему, ни нам не  нужна кровь,  которая может пролиться. А
это будет так, если он ответит отказом. Клянусь бородой пророка.
     -- Хан Немян  тоже не желает смерти  своих людей, а потому пошли к нему
гонцов и он примет их.
     Мухамед-Кул удовлетворенно кивнул  головой и подозвал  к  себе  сотника
Янбакты.
     -- Возьми с собой двух человек и отправляйся в городок...
     -- Улы патша приказывает мне умереть? -- спросил тот.
     -- Совсем нет. Скажи Немяну, что я хочу говорить с ним. Пусть выйдет из
городка, я подойду к нему один и без оружия.
     --  Все будет исполнено, мой  царевич,--  и  улыбка заиграла на широком
лице сотника,  -- но не доверяй ему до конца.  Что-то  не нравится мне  этот
старикан,-- кивнул он в сторону шамана,-- как бы не обошли они нас сзади.
     -- Не  беспокойся, я прикажу  воинам внимательно наблюдать  за  лесом и
держать луки наготове.
     --  Так я  пошел?  --  и  Янбакты,  мягко ступая  и  поскальзываясь  на
раскисшей земле, отправился в городок, с двумя нукерами, повелев им оставить
в лагере оружие.
     Ждать Мухамед-Кулу пришлось недолго. Он видел,  как открылась калитка в
крепостной  стене,  и  Янбакты вошел в нее. А  вскоре на  склон холма  вышел
приземистый человек в богато расшитом халате. Мухамед-Кул догадался, что это
и есть хан Немян.
     --  Ничего  пока  не предпринимайте,-- повернул  он  голову  к Дусаю  и
Айдару, стоящим рядом,  -- но, если со  мной что-то случится,  то... решайте
сами, сотни пойдут за вами.
     С  трудом взобравшись  по  раскисшему  склону,  Мухамед-Кул  подошел  к
ожидавшему его хану Немяну. Они оценивающим взглядом осмотрели друг друга.
     -- Твои люди сказали мне, что вы захватили шамана, -- первым проговорил
хан Немян.
     --  Да,  это  так,-- кивнул головой Мухамед-Кул,--  и  он  просил  тебе
передать, что лучше, если ты признаешь власть хана Кучума.
     -- Мне не интересно знать, что думает этот старик, -- с кривой усмешкой
презрительно обронил тот. -- У меня есть своя голова на плечах.
     -- Тебе видней, но тогда будет бой.
     -- Еще никому  не удавалось взять  мой городок. Этой землей владели мои
предки,  и  я  не  собираюсь  уступать  какому-то  там...  -- и он  произнес
несколько слов, значение которых Мухамед-Кул не понял.
     -- Не надо оскорблять людей, которых нет рядом,-- сжав губы, проговорил
он. -- Мы пришли с миром и уважаемому выбирать, воевать или....
     -- И это ты  называешь прийти  с миром?! -- хан  Немян махнул в сторону
сгрудившихся  на  другой стороне оврага  сотен,  уже построившихся в  боевые
порядки.
     -- Одно твое  слово и мы уйдем, -- Мухамед-Кул заметил, что внутри хана
Немяна происходит борьба.
     -- А если я соглашусь принять ваши условия, каковы они будут?
     -- Ты обязуешься платить дань нашему хану и не выступать против него.
     -- Пусть будет  так,-- хан Немян  с трудом  подбирал слова. Ему нелегко
было  побороть в себе воина и согласиться на унизительный мир, но верно,  не
так  уж были  прочны стены его городка, коль он соглашался на мир с Кучумом.
Да он  и понимал, что  уйдут эти сотни, а следом придут другие, и так  будет
раз за разом, пока он не умрет в бою или не согласится подчиниться. Захватив
Кашлык, Сибирский хан показал свою силу и почти все ближайшие князья  и беки
признали  его власть.  Хан  Немян остался  один  из немногих,  кто не сделал
этого, но видно пришло и его время...
     -- Тогда ты должен дать аманата.
     Пусть один из твоих сыновей идет с  нами. Ему нечего опасаться, если ты
будешь выполнять свои обещания. До тех пор и он будет в безопасности. Можешь
приезжать  в  Кашлык, когда тебе заблагорассудится, и  там видеться со своим
сыном. Но не забудь захватить с собой ясак. Все сроки давно прошли.
     Хан  Немян как-то сник телом и разом  постарел. Казалось, еще немного и
он кинется на Мухамед-Кула с голыми руками, вложив в бросок всю накопившуюся
злобу и  ненависть к  чужаку, явившемуся  незваным на его землю. Неимоверным
усилием воли он переборол обуревающие его чувства и согласился:
     -- Коль песня начата,  то надо  пропеть ее  до конца. Мой сын  придет к
вам.
     --  Хан не хочет  пригласить  меня к  себе? --  Мухамед-Кул  и  сам  не
понимал, зачем  он  спросил это. Но,  видимо, так  устроен победитель -- ему
хочется  увидеть как выпьет  всю  чашу унижения  до дна побежденный им.  Ему
совсем не  хотелось идти  в  городок,  откуда он  мог не  вернуться живым. А
потому даже обрадовался, услышав в ответ:
     --  Не  годится  столь  большому  человеку входить  в  дом  слуги  его.
Приглашения не  будет, -- и круто повернувшись,  хан Немян зашагал  обратно,
низко опустив голову.
     Мухамед-Кул не  стал дожидаться, когда  в сопровождении  Янбакты выйдет
юноша,  сын  хана Немяна, следом за которым  слуги вывели  покрытого попоной
гнедого жеребца.  Воины  радостно встретили  своего башлыка  и только хмурый
Айдар, покусывая тонкий ус, презрительно кинул:
     -- Я бы давно выпустил кишки из этой трусливой собаки.
     -- Ты можешь и сейчас это сделать, -- устало махнул рукой Мухамед-Кул и
отдал приказ сотникам готовиться в дорогу.
     В  это время  со  стороны городка  до них донесся пронзительный девичий
крик.  Повернувшись,  он увидел  как  оттуда  выбежала  хрупкая  девушка  и,
заламывая руки, что-то кричала вслед удаляющемуся ханскому сыну.
     -- Кто это? Его  невеста?  --  спросил он  стоявшего поблизости от него
шамана, который один из всех пребывал в отрешенности от всего происходящего.
     --  Нет, его  сестра.  Но  ей  не о чем беспокоиться.  У  ее брата  все
сложится  хорошо, --  и шаман  беспрепятственно  направился к опушке густого
ельника и скоро совсем исчез из вида.
     Через несколько дней сотни Мухамед-Кула благополучно достигли  Кашлыка,
но хана Кучума уже там не застали.
     Сдав охране  привезенного с собой аманата, Мухамед-Кул в тот  же  вечер
был  возле стен Девичьего  городка и  отыскал  сидевшего  на берегу  старого
Назиса.
     -- Я пришел, чтобы выполнить свое обещание.
     -- Да,  ты  из  тех людей, кто  всегда выполняет свое  слово,-- ответил
Назис,-- скоро  Серая Сова навсегда оставит свое дупло. Она ждет тебя. -- И,
сложив морщинистые  ладони  у рта,  рыбак резко несколько раз крикнул. Через
некоторое время из-за стен городка раздался ответный крик.
     -- Серая Сова готова покинуть свое дупло.



        "О странствующих таинственных"
        "людях"

     Безродные,  изучившие  счастливые признаки  у человека,  их  слабости и
знающие обиход твоего народа есть опасные люди.
     Храбрецы в стране, которые не  жалея жизни, могут  сражаться  со слоном
или тигром за вознаграждение - это наемные убийцы.
        "Лишенные любви к родным, жестокие, изменчивые - отравители."
     Странствующий  монах, ищущая пропитания бедная вдова, нищие  -  это все
бродячие шпионы.
     Царь должен их направлять каждого в своей стране к советнику, домашнему
жрецу, полководцу, наследнику  престола,  главному стражу ворот,  охранителю
гарема, главному сборщику податей, блюстителю  наказаний,  начальнику лесных
племен.  И  они  должны  удостовериться  в  отношении  указанных лиц,  в  их
преданности, пригодности к делу и усердии.

        "Из древнего восточного манускрипта"



        "ОБРЕТЕНИЕ"
        "НАДЕЖДЫ"

     Когда в  сопровождении шагавшего рядом с ним Ефима Звягина не  успевший
переодеться  Едигир, озираясь, вошел в горницу к воеводе, то первый, кого он
увидел, был широко улыбающийся Соуз-хан. Рядом с ним неловко поджав ноги под
широкую  скамью,  сидел  Карача-бек.  Ни слова  не  проронив,  Едигир сделал
несколько шагов и остановился перед воеводой, грузно  восседавшим на высоком
кресле.
     --  С  благополучным  прибытием,--  сказал  тот,--  мне  уже  обо  всем
доложили. Молодец! И раненых нет?
     -- Нет...  Устали  только,-- и он  замолчал, ощущая на себе пристальное
внимание гостей.  Но и те молчали и не спешили  вступать  в разговор.  Здесь
находился и толмач, через которого воевода вел беседу с гостями.
     -- Спроси-ка, не ихние ли людишки у нас варницы повоевали? -- обратился
к нему  воевода. Тот быстро  залепетал, переводя  сказанное. Соуз-хан еще не
дослушав,  поднял обе руки и  замахал, как  бы  отгоняя  от себя  назойливых
насекомых, запричитал:
     -- Зачем  нашим людям на русский крепость нападать? Мы тихие люди, рыбу
ловим, соболь, куница...
     --  Видел я этих  ловцов соболей,-- недовольно  усмехнулся  воевода, --
схватят наших людишек и в полон волокут, а потом  их ищи свищи. Я -- не я, и
шапка -- не моя! Кто там вас, косоглазых, разберет.
     -- Сказать им об этом? -- настороженно покосился толмач на воеводу.
     -- А  толку, что  скажешь? Все  одно,  отвертятся! Ты  их лучше спроси,
почему  никакой грамоты  или писульки  от своего хана не везут? Никак  через
наши земли едут. Толмач задал вопрос и Карача-бек поспешно ответил:
     -- Мы за товаром едем в Казань. Какая грамота у купца может быть?
     -- Понятно,  купцы,  значит. А чего покупать едут,  -- воевода  явно не
поверил тому, что услышал, -- видывал я купцов  всяких,  не  больно-то вы на
них похожи.-- В ответ гости пожали плечами, как бы говоря, тебе видней.
     Тогда воевода спросил Едигира:
     --  Случаем,  не  знаешь  гостей  наших?  Но  Едигир  покачал  головой,
уставившись себе под ноги.
     --  Ладно, иди,  отдыхай  покамест.  Гостей, -- кивнул  в сторону Ефима
Звягина, -- на  постой  определи, будь они трижды неладны. Принес их черт по
нашу душу, таких глазастых. Смотри, чтобы с моего двора ни  ногой в городок!
А  то навалится ночью сотни две вот таких  "купцов", а эти "гости" им ворота
откроют,--  и  он  бросил  недобрый  взгляд  на  не  перестающего  улыбаться
Соуз-хана, который тут же заговорил доверительно:
     -- Много денег с собой есть, могу девку вашу купить. В моем гареме была
одна с  ваших  краев, шибко  сладкий девка была...-- Но  потому, как воевода
грозно сверкнул глазами, тут же замолчал и испуганно посмотрел по сторонам.
     -- И где же та девка теперь?
     -- Брату подарил. Просил ее шибко, вот и подарил.
     -- Веди их с глаз моих, -- чувствовалось, что воеводе  нелегко давалось
спокойствие в разговоре, и Ефим Звягин, подталкивая в спину гостей, поспешил
увести их из горницы.
     Едигир  вышел   следом  и  в  сенях   столкнулся  с  замешкавшимся  там
Соуз-ханом.
     -- Будто раньше встречались  с уважаемым,  -- проговорил тот, поправляя
кушак. Его узкие глаза уже не улыбались, а смотрели настороженно исподлобья.
     Едигир, не проронив ни слова, прошел мимо, сильно толкнув его плечом, и
дойдя до конца воеводского подворья,  оглянувшись назад, остановился и долго
смотрел, как шли через двор Карача-бек и  Соуз-хан,  с любопытством озираясь
по сторонам.
     Он ждал нечто подобное  не сегодня, так завтра, но должен был встретить
людей  из  своей  земли  и  то,  что   это  оказались  его  давние  недруги,
подтверждало мысль Едигира -- он окончательно стал чужим и  ненужным  своему
народу.  Теперь  там  другой хан,  и  никто не  вспомнит  о нем  бывшем хане
Едигире, можно забыть свое имя. Теперь для всех он -- Василий, Тимофеев сын.
     Но жила еще в нем, не покидая, острая боль  несогласия  с происходящим,
которую  постоянно носил с собой и не мог избавиться,  как от старых стертых
сапог, она мучительно душила, терзала  его. Верно, он и  умрет с этой болью,
не сумев от нее освободиться. Пусть будет так...
     Он не  заметил  как чуть  не налетел на торопливо идущего ему навстречу
Тимофея.
     -- Батюшки, святы, живым вернулся! -- закричал тот, ткнувшись мокрой от
дождя  шапкой  ему  в  плечо,-- а мы уж  и не чаяли дождаться  тебя. Думали,
точно, или в лес обратно подался, или зарезали тебя басурманы.
     Едигир усмехнулся и с неожиданной для себя радостью прижал  его к себе,
выкатившиеся из глаз слезы смешались с каплями дождя, беспорядочно падающими
на лицо.
     -- Возьмешь к себе? -- спросил у Тимофея. -- А то к Алене в дом идти не
хочу.
     --  Отчего ж не  взять,  ты у  нас теперь герой,  сам воевода про  тебя
мужикам  говорил.  --  И они пошли  в дом, где когда-то он жил на постое. Но
неожиданно вечером пришла Алена, ворчливо заявившая с порога:
     -- Вернуться  вернулся,  а глаз не  кажешь. Али  чужие стали совсем? --
Едигир смущенно  заулыбался,  запустил  ручищи  под  шапку, не  зная, что  и
ответить,  а она продолжала. --  Собирайся, пошли! Щи  стынут. Дома обо всем
расскажешь. -- И под насмешливые взгляды мужиков Едигир  смущенно поднялся и
неловко зашагал вслед  за Аленой. Она без умолку  тараторила  на ходу и  про
дурную погоду, и про  свою  работу на воеводском дворе, рассказывая обо всем
понемногу и сразу.
     ... Оставшись одни в доме, куда их  отвел сотник, Карача-бек и Соуз-хан
огляделись, подошли к большой печке, жарко натопленной по случаю непогоды, и
долго разглядывали причудливые  изразцы,  Соуз-хан  даже заглянул  в  топку,
пытаясь определить, откуда идет тепло.
     -- Никак не могу понять, где костер у них тут? Карача-бек, которому уже
приходилось видеть печи, снисходительно посмотрел на него:
     -- Дрова сгорели, а тепло осталось, неужели не поймешь?
     Но  сколько  он  не  пытался  объяснить Соуз-хану  устройство печи, тот
только бестолково таращил  глаза, несколько  раз повторил  слово "шайтан", а
потом и вовсе утратил всякий интерес к таинственному сооружению.
     На кровать он  тоже отказался лечь, а постелил овечий  тулуп на  пол  и
устроился  прямо там.  Едва  собрались  спать,  как в дверь кто-то осторожно
постучал. Карача-бек вытянул из ножен  кинжал и, не слышно ступая, приоткрыл
ее. Выглянул в сени. Там стояли два мужика, смущенно улыбаясь, переминаясь с
ноги на ногу.
     --  Менять  хотим,  --  сказал один из них,  --  и протянул Караче-беку
мешочек соли.
     Тот взял,  лизнул ее, удовлетворенно кивнул  головой и знаком пригласил
пройти в горницу. А затем спросил, подбирая русские слова:
     -- Что надо? -- и потряс мешочком.
     -- Деньги, --  ответил  первый, --  меха  можно.  Карача-бек  глянул на
Соуз-хана как бы спрашивая у него одобрения, а потом  полез в кожаный кошель
и, вынув оттуда несколько золотых монет, поднес их близко к глазам мужиков и
тут же убрал руку, проговорив:
     -- Соль -- нет! Ружье надо, -- и для верности надув щеки, несколько раз
сделал губами "пуф-пуф". Мужики хитро переглянулись и спросили:
     -- Сколько?
     Карача-бек поднял три пальца, показывая, что даст три золотые монеты за
ружье,  но мужики  выкинули  десять пальцев.  Карача-бек -- четыре,  они  --
восемь, сошлись на  пяти.  После  чего мужики так же  незаметно исчезли,  не
забыв прихватить с собой мешочек с солью. Соуз-хану эта затея не понравилась
с самого начала, и он попробовал отговорить своего спутника от задуманного.
     -- Дались тебе эти ружья, в Казани бы купили. А тут неизвестно еще, чем
дело кончится.
     -- В  Казани  с нас по тридцать монет  за ружье возьмут,  а могут еще и
негодное подсунуть. А здесь, считай, даром берем