крепко держат оружие.
     -- Не об этом речь, -- прервал его Кучум, -- у него своих забот хватает
и воевать с нами он и не думает, иначе не направил бы послов. Но нам нужны и
друзья. Одним в этом мире жить трудно.
     Карача-бек согласно кивнул головой, но промолчал.
     -- Мы -- в  центре сибирской земли и нам надо собирать вокруг себя всех
живущих по сибирским рекам князей. Они должны понять, что вместе мы сильней.
Но им надо забыть о прежних раздорах и покориться нашей воле.
     -- Пойдут  ли они на это,  -- в задумчивости проговорил  Карача-бек, --
северные князья привыкли жить сами по себе и наша дружба им не нужна. К тому
же половина из них платит дань московскому царю.
     -- Да, длинные руки  у царя Ивана. Вон куда дотянулись. Но если они ему
платят дань, то пусть и нам дают. Московский царь далеко, а мы -- рядом.
     -- У Московского царя сильное войско. Он покорил  уже многие  ханства и
княжества  и лучше  не  становиться  ему  поперек  дороги, --  возразил хану
Карача-бек.
     -- А я пока  не хочу ссориться с московским царем.  Он хозяин на  своей
земле, а я -- здесь на этой земле.
     -- Чтобы иметь друзей, надо платить, -- не сдавался  Карача-бек,  --  и
нам надо направить послов в Московию, уведомить о своей дружбе.
     --  Все, что  можно  отправить, мы отправили в  Бухару хану Абдулле, --
громко  и  не  сдерживаясь, рассмеялся Кучум,  -- правда, послов  можно  еще
нагнать и забрать у них меха. Объясним, что ошиблись.
     --   Зачем,--   Карача-бек   говорил  с  ханом   как   с   неопытным  в
государственных делах ребенком и,  это злило Кучума,  -- в Московию отправим
то, что должны послать северные князья. Только вместо них поедут наши послы.
     -- Это как? -- уставился на Карачу-бека Мухамед-Кул. -- Отобрать?
     -- Зачем отобрать. Их надо сделать нашими подданными. Мы будем охранять
их от врагов, а они пусть платят нам  за это.-- Кучум, выслушав его, надолго
задумался и, помолчав, кивнул:
     -- Да, у моего визиря голова  работает хорошо. Лучше и не придумаешь. А
чтобы северные князья  особо не возражали, отправим к ним  наших послов, а с
ними и воинов для  большей  убедительности.  Ты, Мухамед-Кул, поведешь их. Я
так решил. Через два дня и выступите. Иди, готовься к походу.
     Радостный юноша  так и  подпрыгнул,  не  прощаясь, выскочил  из  шатра.
Кучум,  не  сдержавшись,  улыбнулся  вслед  ему.  Но  Карача-бек,  оставаясь
спокойным, негромко заметил:
     -- Молод он еще сотни водить.
     -- Молодость быстро проходит. Пусть  покажет  себя в деле. Тебя же хочу
послать  в  Казанское ханство. Нам  нужны мастера по оружию. То, что сделали
наши кузнецы, никуда не годится. После двух выстрелов стволы  разрывает. Как
хочешь, а мастеров из Казани привези.
     -- Хорошо, мой господин, все выполню.
     -- Семью привез в Кашлык?
     -- Да, мой господин. Они здесь.
     --  Мне  доносили,  будто русские люди  стали  строить свои крепости на
склонах  гор, что  русские  зовут Уралом.  Побывай у  них.  Осмотри все сам.
Сколько их и надолго ли пришли. Понял?
     -- Все сделаю.
     -- Тогда,  прощай. И  выступай, не мешкая. Оставшись один, Кучум ощутил
некое беспокойство от предстоящих  событий,  которые сам же и торопил. Но не
мог  он, сидя  в  шатре,  ждать, когда  окрепнут соседи и  придут под  стены
Кашлыка. Надо торопиться самому, пока жизнь не станет торопить тебя.
     Он вышел из шатра и прошел на обрыв, вгляделся в противоположный берег.
Там пасся табун коней, и все излучало покой и безмятежность.

        "* * *"

     Утром  Мухамед-Кул,  сопровождаемый  двумя  десятками  своих   нукеров,
половина из которых были  такие же юноши, дети местных беков и мурз, оглашая
пробуждающийся  от сна лес громкими криками,  покинули городок. В  ближайшем
улусе к  ним присоединилась  сотня Януша, находившаяся на отдыхе. К  полудню
они достигли городка Атик-мурзы, где их поджидал сам мурза с тремя сыновьями
и родичами, а вместе  с ним  было еще  полторы сотни воинов. Вечер застал их
неподалеку от Девичьего городка.
     Вместе  с  Мухамед-Кулом  в  поход  шли и его молодые друзья --  родичи
знатных  беков:  Айдар -- сын Кутая и Дусай -- сын Шигали-хана. Для них  это
тоже был  первый поход,  и они намеревались показать свою удаль  и доблесть,
омыть сабли кровью врагов.
     Айдар ехал по правую руку от ханского племянника и зорко посматривал по
сторонам,  время от времени поправляя  шлем  на голове, гордо оглядываясь на
идущие следом  сотни. Его пухлые щеки со следами юношеского румянца не  были
иссечены ветрами походов, но в  глазах  светилась  радость  от  предстоящего
сражения,  а тонкие ноздри втягивали  дурманящий запах  конского пота, столь
привычный воину. В голове рисовались картины схваток и победного возвращения
обратно, когда за стены ханского городка их выйдут встречать все жители  и с
восхищением будут разглядывать  победителей. Себя же он видел едущим впереди
своей сотни с перевязанной левой рукой, с  пятнами крови на одежде.  "Герой,
каков  герой",-- будут показывать  пальцами старики, а девушки, ах, девушки!
-- прятать в цветастые платки смущенные лица, посверкивая темными глазами. И
Айдар  улыбался, представляя радость  встречи,  пришпоривал коня,  но тут же
натягивал повод, когда оказывался  впереди Мухамед-Кула, зорко следившего за
строем.
     По левую руку от ханского племянника  ехал  на белой невысокой  кобылке
вялый и медлительный Дусай, чей отец, Шигали-хан,  доводился дальним родичем
тестю Кучума и год назад вместе с  несколькими нукерами перебрался в Кашлык,
бежав от мести ближайших соседей. Он правильно рассчитал, что сибирский хан,
остро нуждающийся  в  поддержке, и такой же пришелец  как он  сам, будет рад
каждой сабле, поднятой в его пользу. Посылая старшего сына, Дусая, в поход с
ханским  племянником,  Шигали-хан  надеялся  стать  со  временем наместником
Кучума  на вновь завоеванных северных землях. Сам же  он, опытный  рубака  и
наездник,  посчитал  ниже  своего  достоинства  участвовать  в  походе,  где
башлыком  был поставлен безусый  юнец,  ханский  племянник.  Под его началом
Шигали-хан сражаться не станет. Вот, если  бы башлыком поставили  его...  Но
Кучум  посчитал, что поход  будет легким и непродолжительным. Хан не  верил,
будто северные  князья  смогут оказать сопротивление его  сотням,  потому  и
послал  Мухамед-Кула башлыком,  впрочем, приставив к нему опытных воинов для
присмотра.
     Мечты Дусая не были столь честолюбивы как у Айдара. Он думал лишь,  как
быстрее  вернуться из похода и отправиться со старыми воинами  на  соколиную
охоту за утками, где можно  вечером у костра вволю слушать рассказы стариков
о  злых  духах,  о  набегах,  оставшись  без пристального внимания отца. Тот
постоянно  посмеивался   над  медлительностью   и  нерасторопностью   Дусая,
придумывал  обидные  прозвища,  а   он,  скрывая  обиду,  делал  вид,  будто
безразличен к упрекам и насмешкам, что еще больше лило Шигали-хана.
     Единственное  живое существо,  которое любил  и  доверял,--  его  белая
кобылка, с ней  он  были  неразлучен последние  два года. Холодными вечерами
Дусай укрывал ее теплой  попоной, подкармливал вкусными лепешками. И кобылка
платила ему тем  же, всегда радостно  встречая своего хозяина. Дусай никогда
не  пользовался шпорами  и ногайкой, а  чтобы  подбодрить, нежно шептал ей в
ухо: "Быстрей, милая, быстрей!" -- и та, послушная хозяйской воле, стелилась
в стремительном беге, переходя с тряской рыси на галоп, и  не отставала даже
от рослых жеребцов, словно понимая, что хозяин ее не должен быть последним.
     Совсем об ином думал Мухамед-Кул, полузакрыв глаза, дремал, покачиваясь
в седле,  слегка  наклонившись вперед.  Он почти  не  спал  в  прошлую ночь.
Возбуждение от предстоящего похода, в  котором  он, Мухамед-Кул, впервые сам
поведет  в  качестве  башлыка  сотни  в  набег, не  давало  ему заснуть.  Он
несколько  раз выходил из своего шатра, зябко  кутаясь  от порывов холодного
ночного ветерка. Рядом стоял шатер Кучума, откуда слышалось время от времени
глухое покашливание дяди. Тот,  верно, тоже не спал, занятый своими мыслями.
Все давно  привыкли к внезапным появлениям хана  посреди ночи на  сторожевых
башнях  городка и  никто  не  знал,  когда  он  спит,  а  когда  бодрствует.
Мухамед-Кулу  хотелось  зайти в шатер к  нему,  рассказать о  своей радости,
бурлящей  и  опьяняющей,  поблагодарить, но... Что-то  останавливало.  Может
воспоминания о гибели  отца, а может робость перед немигающими глазами хана,
чей взгляд не мог выдержать ни один из его приближенных.
     Про Кучума шептались, будто он читает мысли, видит насквозь человека и,
страшно подумать, может наслать взглядом своим любую болезнь. Мухамед-Кул, в
котором  детская боязнь сочеталась  с  почтительностью  к  старшим,  избегал
смотреть в глаза сибирскому хану.
     Вспоминался  ему давний  рассказ,  услышанный  им  от  пастухов,  будто
приходилось многим  путникам  встречать  хана, блуждающего ночью  по  речным
поймам в одиночестве, когда накануне видели его совсем в ином месте за много
переходов  отсюда. Будто мог он обернуться волком и, незаметно подкравшись к
конскому табуну,  свалить вожака, порвать клыками горло и, выпив всю  кровь,
исчезнуть, как не бывало.
     И сам  Мухамед-Кул нередко замечал, как  вздрагивали кони при появлении
возле  них  Кучума,  начинали  испуганно прядать  ушами,  храпеть,  норовили
сбросить с себя седока и умчаться подальше в луга.
     Не  только кони,  но  и  люди ощущали неловкость  в его присутствии  и,
сказав несколько слов приветствия, спешили  уйти подальше от всепроникающего
ханского взора:
     Только  один  Карача-бек,  казалось,  нимало   не   заботился  о  чарах
сибирского правителя, которые вовсе  не действовали на него. Или  он сам мог
читать людские  мысли  и был равен Кучуму в  этом,  а может и  превосходил в
чем-то, касающемся власти над людьми. Но  робости перед ним он не испытывал.
Это ставило Карачу-бека, если ни  в  один ряд,  то  на  второе место во всем
ханстве после Кучума.
     А случись что-то с самим ханом, именно  он,  Мухамед-Кул, должен занять
его место, стать правителем Сибири. Да, но  разве будут испытывать подданные
ту  же робость или даже страх перед ним? Станут ли отводить взгляды, потупив
в  землю  глаза? Будет ли  его слово законом для всех и каждого? Нет! Нет! И
тысячу раз нет!!!
     -- Кони устали! -- громко крикнул кто-то сзади Мухамед-Кула и вывел его
из  глубокой задумчивости,  заставил  вздрогнуть. Он  резко  натянул повод и
повернулся лицом  к  кричавшему  всаднику.  То был пожилой  сотник  Янбакты,
пришедший в  Сибирь вместе  с Ахмед-Гиреем  и  опекавший  Мухамед-Кула после
смерти отца.  Ему позволительно  было то,  что  другим  молодой  царевич  не
простил бы.
     -- Значит, привал?
     -- Да, мой улы патша, пора делать привал, -- ответил тот, не побоявшись
назвать  его  "улы патша", наследником ханства. А ведь многим  это  могло не
понравиться. У хана везде свои люди и до его ушей порой доходит то,  чего не
дано слышать простому смертному.
     -- Что это за место? Чей городок? -- Мухамед-Кул указал рукой в сторону
видневшихся  на крутом  иртышском  берегу  укреплений.  --  Почему  никто не
выходит встречать нас? Или мы не на своей земле?
     -- То земля нашего достопочтенного хана, мой царевич. А добрались мы до
Кызлар-туры  --  Девичьего  городка.  Там  содержаться  знатные  девушки  из
семейств  местных мурз и беков. Им запрещено выходить замуж и будут они жить
в городке до конца дней своих.
     --  Не  здесь ли  погиб  мой отец? -- помолчав,  спросил юноша,  и  две
небольшие  складки  прорезали  его   широкий   лоб,  не  изборожденный  пока
отметинами жизненных невзгод.
     -- Да, неподалеку отсюда, -- помедлив, кивнул головой Янбакты.
     -- Был ли ты в то время с моим отцом?
     -- Да, мой царевич, я был рядом с ним и поднял его еще живого с земли.
     --  Почему ты  никогда не рассказывал  мне об  этом,  сотник?  Или,  ты
думаешь, я не должен отомстить за смерть отца?
     -- Мужчина не воюет с  женщинами. Это ниже его достоинства. Не пристало
и тебе думать о том. Зачем шевелить прах умершего?
     Янбакты говорил, не опуская  глаз, и  они сверкали, как два огонька, на
покрытом слоем пыли лице сотника.  В них  было предупреждение и тревога. Это
Мухамед-Кул  прочел отчетливо. А  хотелось расспросить юз-башу о многом,  но
рядом  гарцевали любопытные  до чужих тайн  нукеры, подтянувшиеся поближе  к
ним, и Мухамед-Кул хрипло выкрикнул:
     --  Всем  спешиться!  Привал!  Разобраться по  сотням. Янбакты назначаю
начальником ночной стражи.
     Со всех сторон послышались радостные крики и несколько сотен ног  глухо
застучали по земле. Звон  стремян, бряцанье  уздечек, конское ржание,  запах
пота и дыма от  запылавшего на берегу  первого костра -- как все это знакомо
бывалому джигиту, для которого жизнь делится на две половины -- в седле и на
земле.
     "С седла до рая достать легче", -- шутили старики.  -- "По  земле зверь
пешком  ходит,  а  человек  верхом  ездит",--  поддакивали бывалые  воины.--
"Седло,  что  баба, как залезешь,  так и слазить  не хочется",-- откликались
безусые юнцы.
     Следом    за    боевыми   сотнями    подошли   неторопливые   кашевары,
передвигающиеся  на нескладных повозках  со  сверкающими  медными  казанами.
Кто-то из  шутников  огрел  плетью  казан по  широкому боку  и  тот  жалобно
отозвался, загудел и умолк.
     -- Так  ему!  Чтоб не отставал, не  мешкал! -- закричали  воины, почуяв
роздых и обильный ужин.-- Жрать охота, а они едва тащатся!
     Кашевары  лениво  переругивались с  воинами,  устанавливая  на  треноги
пузатые  котлы,  раскладывая  под   ними  сухие   щепки.   Лагерь   загудел,
зашевелился,  как  муравейник,  замелькали  озабоченные  лица  десятников  и
полусотников, снаряжающих воинов в караул,  из леса послышались глухие удары
топоров,  а табунщики  уже гнали  расседланных лошадей на пастбище. Воинский
лагерь скорее напоминал торговый караван,  нежели слаженный организм,  каким
станут сотни в момент атаки, послушные взмаху руки мен-баши. Сейчас это были
просто  уставшие  люди, радующиеся отдыху и,  казалось,  забывшие о  смерти,
навстречу которой отправились в очередной раз.
     К Мухамед-Кулу подлетел неутомимый и вечно бодрый Айдар и, взволнованно
размахивая руками, выпалил:
     -- Я такое узнал! Там Кызлар-туры -- Девичий городок!
     -- И что из этого? -- отозвался царевич, презрительно закусив губу.
     -- Мы можем пробраться туда. Разве не ясно?
     -- Остынь, Айдар. Мы в походе.
     -- Никому не запрещено оставаться в походе мужчиной.
     -- Вот и будь им.
     -- Я не узнаю тебя, Мухамед-Кул. Или мы вместе не бегали  на игрища, не
уводили в лес девушек? Что изменилось?
     -- Многое. Пойдем мы -- пойдут и остальные. А утром их не собрать.
     --  Пойдем, когда  стемнеет,  никто и не  увидит. Возьмем с собой  лишь
Дусая.
     --  Он  скорее  завалится  спать,  чем  потратит  ночь  на девушек,  --
рассмеялся царевич, -- или ты его плохо знаешь.
     -- Да что нам Дусай!  Пусть  спит  себе,  а мы отправимся вдвоем, -- не
унимался Айдар.
     Они  не  заметили  как сзади к  ним подошел юз-баша,  услыхав последние
слова Айдара.
     -- Молодые люди никак собираются в Девичий городок? Так я понял?
     -- Не твое дело,-- зло огрызнулся  Айдар,-- ты нам  не  начальник.  Тут
есть и поглавнее тебя.
     --  Юз-баша  знает  свое место.  Но осмелюсь напомнить, что наш хан под
страхом смертной  казни запретил показываться в городке кому бы то  ни было.
Под страхом смерти, -- добавил он, разделяя отчетливо слова.
     -- Вот и не показывайся, -- вконец разозлился Айдар, -- а нам не мешай.
     --  Можно, я  сообщу что-то важное  моему  господину?  --  обратился  к
царевичу Янбакты. -- Мне бы хотелось, чтобы он один слышал это.
     Айдара, словно плетью перепоясали поперек спины.  Он кинул злой  взгляд
на сотника, но счел за лучшее промолчать и отойти.
     -- Патша улы будет удивлен, если узнает, что в городке находится сестра
твоего отца, --  тихо произнес  Янбакты, но Мухамед-Кул услышал каждое слово
и, вскинув глаза на юз-башу, удивленно переспросил того:
     -- Как ты сказал? Кто живет в городке?
     -- Родная сестра твоего отца, твоя тетка,-- повторил тот.
     -- Но почему она здесь?
     -- То долгая история и не мне судить, как все вышло.
     --   Но   ведь   я   должен  знать!  Почему   от  меня  скрывали?   Что
предосудительного она совершила? За что находится под охраной?
     Об этом может рассказать она сама. Если пожелает.
     -- Она расскажет!
     --  Как  знать, -- развел руками Янбакты,  -- как знать. Про нее всякое
говорят.  С кем  захочет с  тем и  будет  говорить.  А нет,  так никто  и не
заставит.
     --  Наша  порода, --  откликнулся  Мухамед-Кул, --  узнаю.  Так что мне
делать? Я должен с ней говорить.
     -- Чтобы  ты делал без  своего сотника? Ох, молодость, молодость!  Твой
сотник  и  это  предусмотрел.  Чем  можно  тронуть  женское сердце?  Добрыми
подарками. Любая женщина на них откликнется, не устоит. Пусть патша улы чуть
подождет,-- с этими словами Янбакты поспешил к костру и вернулся с небольшим
кожаным мешочком, который подал в руки Мухамед-Кулу.
     Развязав  шнурок,  стягивающий  горловину  мешочка,  тот  увидел внутри
поблескивающие  матово-серебряные  браслеты,  а  меж  ними голубели  камешки
нанизанных на тонкий шнурок бус. Царевич ухватил двумя пальцами  одно из них
и  медленно потянул наружу. Камешки,  словно  ручеек, потекли,  заструились,
игриво дразня своим блеском, посверкивая гранеными боками.
     -- Хороши... -- Проговорил он уважительно.-- Ай, да Янбакты! Ну, хитер!
Ну, молодец!  Удружил.  Так  что,  теперь  можно и  в городок идти? За такие
подарки мы любую девушку наружу выманим.
     --  Ой,  не  спеши,  царевич.  Уж больно быстр.  Сперва надо стражникам
поднести, а потом  служанкам  твоей тетушки. И только потом они ей передадут
твое приглашение. Понял?
     -- Как не понять. Идем.
     -- Дружков своих  звать не  станешь?  -- с усмешкой спросил Янбакты, --
догоняя вышедшего  за  черту  лагеря  Мухамед-Кула. Но тот лишь зло  блеснул
глазами  и, ничего  не  ответив, зашагал  быстрее, сжимая  в руках мешочек с
украшениями.
     Подойдя к  караульной  башне городка, Янбакты громко свистнул,  а когда
сверху на смотровой площадке показалось  заспанное лицо караульного, крикнул
ему:
     -- Ночная сова покинула свое дупло?
     --  Ночной  сове  нездоровится, --  ответил тот,  --  и  начал медленно
спускаться по приставной лестнице.
     Мухамед-Кул  с  удивлением глянул на юз-башу,  но  не решился ни о  чем
спрашивать. А сотник лишь загадочно улыбнулся, собрав вокруг  узких  щелочек
глаз тонкие морщинки на смуглой коже.
     -- Всему свое время,  патша  улы,-- приложив палец к губам, -- скоро ты
сам все узнаешь.
     Меж тем отворилась небольшая дверца возле главных ворот  и  к ним вышел
охранник, позевывая и почесывая широкую грудь.
     --  Славен Аллах  наш  на небе и дела его на  земле, что прислал  таких
гостей. С чем пожаловали?
     --  Воистину так, -- поклонился  ему Янбакты, --  велик Аллах и не нам,
смертным, обсуждать  дела  его. Я  же привел к  патша кызы ее племянника,  о
котором она лишь слышала, но не имела счастья видеть до сих пор.
     --  Пожелает  ли  уважаемая  патша  кызы  говорить  с  ним,--  охранник
внимательно оглядел стоящего поодаль Мухамед-Кула,  и  взгляд его задержался
на кожаном мешочке, который тот теребил в руке.
     -- А ты не говори, кто к  ней пожаловал. Передай на словах, что приехал
человек из Кашлыка, и пусть  она сама решает, стоит ей встречаться с ним или
нет. А  в подтверждение своих слов передай ей вот это,-- и он, протянув руку
к  мешочку, вынул из  него  тонкий браслет, украшенный тремя  темно-зелеными
камнями.
     Охранник принял браслет в