ю поглядывая на посошных мужиков,
которые колгатились, строя какие-то укрепления:  таскали бревна, рыли землю.
Может, кто из  казаков и  согласился бы даже  бесплатно,  задаром поработать
вместе с ними, но гордость воина, насмешки друзей не позволяли сделать такой
шаг. Зато  теперь,  вырвавшись на  простор, они улыбались  морскому ветерку,
подставляя ему лица, расстегивали полушубки, перекидывались шутками.  Словно
не на войну, не в разведку ехали казаки, а на свадьбу в ближайшее селение.
     Ермак искоса посматривал на своих конников, растягивая  губы в усмешке,
но  не показывал вида,  что и ему радостно  от морского  простора и ощущение
свободы  переполняет,  пьянит,  кружит  голову,  заставляет  забыть  прежние
невзгоды, освежает душу, наполняет новым незнакомым чувством.
     Они  разделились  с остальными сотнями,  бросили жребий,  кому по какой
дороге ехать, и вот его сотне досталась ближняя к морю.
     --  Слышь, атаман, изба  впереди, -- подъехал к нему  Яков Михайлов, --
только не как наша из бревен, а из камней сложена.
     И точно, на берегу в сотне шагов от воды стояло неказистое строение  из
белесого камня, обнесенное  таким же каменным  заборчиком высотой в половину
человеческого  роста. Во дворе на шестах висела длинная сеть, а у самой воды
лежала перевернутая вверх  днищем здоровущая  лодка. К ней были прислонены и
весла, а рядом -- плетенная из прутьев пустая корзина.
     -- Рыбаки, видать... -- вслух высказался кто-то из казаков.
     -- Точно, а кому тут еще и быть?
     -- Двое -- вперед! -- скомандовал Ермак. -- Осмотрите все получше.
     Два казака поскакали к домику, держа пищали наготове, один вошел внутрь
и  вскоре  вытолкал  наружу  коренастого человека  в засаленных, с заплатами
кожаных штанах и такой же куртке. На нем была широкополая шляпа.  Незнакомец
не носил бороды, но густая  рыжая щетина  указывала, что он дня два  как  не
брился.
     -- Кто такой? -- спросил Ермак, подъехал к нему вплотную.
     -- Нихт ферштейн, -- ответил тот, разводя широко руки.
     -- Не  понимает он, -- пояснил кто-то из казаков, -- можно, атаман, я с
ним покалякаю? Малость знаю по-ихнему.
     -- Хорошо. Спроси, кто он и чего тут делает, -- приказал Ермак.
     Казак, вызвавшийся быть толмачом, повторил вопрос, и незнакомец  что-то
быстро заговорил, показывая рукой в сторону моря.
     -- Говорит, рыбак он и живет здесь один, -- пояснил толмач.
     -- Где же семья его? Как это мужик один живет?
     -- В  другое  селение отвел, говорит. Как  русские, мы о  есть, пришли,
сразу и свел семью.
     -- А сам, чего остался? За нами приглядывать?
     -- Рыбачить остался...
     -- Почему рыбы не видно? Вы, ребята, видели в доме где рыбу?
     -- Нет, -- отвечали казаки, что заходили в дом, -- не видно.
     -- Вот-вот. Рыбы нет. Лодка несколько дней лежит  на  берегу и никто  в
море  ее не сталкивал.  По следу старому видно. И  руки у  него  чего-то  не
рыбацкие. Белые руки.
     Надобно подвесить  рыбака этого и  огонек под ступнями  развести. Тогда
мигом заговорит. Как, ребята, думаете?
     -- Правильно,  атаман,  -- дружно  поддержали его  остальные казаки. --
Поджарим рыбачка  хренова! Пущай  то же  самое  повторит,  когда ножками  по
уголькам сучить зачнет!
     После этих слов глаза незнакомца  забегали и  неожиданно он кинулся меж
казаков, перескочил через ограду и, забежав в дом, захлопнул за собой дверь.
Казаки, было, растерялись, не  ожидая от  пленника подобной  прыти, но затем
дружно расхохотались, показывая руками на дверь.
     -- Гы, гы, гы, -- подрагивал всем  телом Гаврила Ильин,  -- куды же ты,
родненький,  побежал? Никуда  ты от  нас не  денешься.  Все  одно  достанем,
выкурим.
     --  Тащи хворост,  мужики,  --  Ермак понял, что  не  ошибся, опознав в
мнимом рыбаке вражеского лазутчика.  Теперь  его надо было  во что бы то  ни
стало выкурить из дома и привести в  лагерь. -- Не захотел пятки парить, так
всему придется подкоптиться.
     Казаки кинулись  искать  по берегу сухие сучья, обломки каких-то досок,
как вдруг раздался выстрел, и пуля просвистела у Ермака над головой. Он и не
успел  заметить, когда открылось маленькое оконце под самой  крышей и оттуда
высунулось  длинное дуло  пищали. Но  тут  же раздался  второй выстрел  -- и
казак, что нес охапку хвороста к дому, упал грудью на  землю и уже больше не
встал.
     --  Э-э-э,  да  их  там   несколько  человек,   --  загомонили  казаки,
откатываясь от окна и поспешно вытаскивая свои ружья. -- Во, напоролись.
     -- Чего делать будем, атаман? --  крикнул из-под самой  стены дома Яков
Михайлов, внимательно поглядывая наверх.
     --  Выкуривать!  --  с  силой  шлепнул себя плетью  по  голенищу Ермак,
досадуя, что упустил пленного. -- Прячьтесь  за  стену и палите  по очереди.
Остальным подтаскивать хворост.
     Казаки мигом разобрались: и человек  двадцать, заряжая ружья, делали по
выстрелу из-за стены, метя в окно, отходили в сторону, уступая место другим.
Остальные,  обойдя  дом  с  противоположной стороны, торопливо  подтаскивали
собранные по побережью ветки, обломки мачт.
     Пальба стояла  непрерывно  и  с чердака  уже  не раздавалось  ни одного
выстрела.  Обороняющиеся  боялись и  голову показать.  Может,  они  и  вовсе
спустились вниз или укрылись в подвале.
     -- Надо бы бревно поискать да дверь высадить, пока тут огонь разведешь,
с час не меньше пройдет, -- подсказал Яков Михайлов.
     -- Точно, -- согласился с ним Ермак, -- ребята, ищите бревно.
     Человек пять отправились по берегу,  высматривая бревно, которое  можно
было  бы  использовать  как  таран. Они  долго  не  могли  подыскать  ничего
подходящего и почти скрылись из глаз казаков. Но вдруг до тех, кто остался у
рыбацкого дома,  долетели  относимые  ветром выстрелы, и все увидели бегущих
обратно товарищей, а следом за ними мчались галопом десятка два всадников.
     -- Немцы! Или свей!  -- Засуетились казаки  и их взгляды  обратились на
атамана,   который,  нахмурившись,  смотрел  в  сторону  бегущих.  Вот  упал
сраженный саблей один, другой, остальные  бросились в разные стороны и стали
не видны от дома.
     -- На коней! -- закричал он,  не  узнавая  свой голос. -- У кого пищали
заряжены, целься лучше и стрелять наверняка. Остальные, за мной! -- И первым
выскочил на береговую косу утрамбованного  песка, и в первый раз  вспомнил о
царском панцире, что сегодня надел перед выступлением.
     Нападающих  было  в несколько  раз меньше,  но  они держались уверенно,
скакали  строем  попарно, и ему  вспомнились рассказы братьев Мезецких,  как
ведут  себя  в  бою  поляки и  немцы. Все они были  закованы в латы, а  лица
скрывали  опущенные  вниз  забрала,  отчего казалось,  что  на  тебя несутся
неведомые  неземные существа, явившиеся из морских глубин.  Ермак,  выставив
вперед  копье,  низко  пригнувшись к гриве коня, скакал первым. Казаки, чуть
поотстав  от атамана, старались рассыпаться привычным широким  строем,  чтоб
охватить врага, закружить,
     завертеть  его и  достать сбоку, со спины. Но  их противник был готов к
подобному, потому что они  вдруг рассредоточились,  раздвинулись, не  сбивая
строя, только слышались команды на незнакомом языке.
     -- Немцы! Точно немцы, -- крикнул кто-то  из-за  спины  и, обернувшись,
Ермак   увидел   того   самого   толмача,  что   совсем  недавно  допрашивал
ускользнувшего от них пленника.
     -- Бери того,  что  слева, --  крикнул он  толмачу  и рванул коня  чуть
правее,  сшибся  с  передним  всадником,  не  ожидавшим удара  и не успевшим
прикрыться длинным щитом. Копье Ермака угодило ему в грудь и переломилось  у
самого  наконечника.  Стальные  доспехи  он  вряд  ли  пробил,  но  всадник,
перевернувшись через голову, полетел на землю и тяжело шлепнулся, ударившись
головой  о  камень.  "Один  готов",  --  отбросил Ермак  бесполезное  копье,
выхватил саблю.  Рядом проскочил другой воин с перьями на шлеме и остроносой
мордой на  забрале. Он пытался достать Ермака копьем в голову, но  тот легко
увернулся и полоснул саблей по вытянутой руке. Сталь скрежетнула по железной
рукавице,  копье  выпало  из  руки  противника,  раненая   рука  обессиленно
опустилась вниз.
     Сшиблись остальные казаки с  латниками, орудуя  копьями  и саблями.  Но
лишь одного латника удалось им вышибить из седла. Тех спасала прочная броня.
Казаки   же  ловко  уворачивались,  соскальзывая  под   брюхо  своих  коней,
проскакивая  мимо смертоносных длинных копий.  Однако, двоих казаков латники
сумели достать, сбросить на землю. Прорвав казачий строй, они скакали теперь
прямо  к домику. Оттуда забухали выстрелы и трое из немцев тяжело откинулись
назад, начали сползать с седел. Но не успели казаки перезарядить пищали, как
немцы  были у  дома,  засверкали  сабли,  длинные мечи.  Казаки  защищались,
выставив пищали. Ермак и остальные казаки поспешили им на выручку и увидели,
как распахнулась дверь, из  дома выскочили два человека, среди которых был и
недавний  пленник,  забрались на  коней  позади  латников,  и те поскакали в
сторону Ревеля.
     Когда  Ермак  подскакал к  рыбацкому  дому,  то  увидел  двух  казаков,
лежавших на песке с разрубленными  головами, другие в растерянности смотрели
на мертвецов, держа в руках разряженные пищали.
     -- Откуда они  только взялись? -- с недоумением спросил  кто-то в общей
тишине. -- Налетели, как с неба упали...
     -- Немцы... -- уважительно добавил другой. -- То тебе не ногаи.
     --  Атаман,   догонять  будем,  пока  недалеко   ушли?   --   сдерживая
разгоряченного коня, спросил Яков Михайлов.
     --  Нам  разведывать велено, а не  гоняться  за разными там...  Сколько
убитых?
     -- Восьмерых положили, гады.
     -- А мы ихних сколько?
     -- Ты одного из  седла вышиб, да ребята двоих подстрелили. Значит, трое
всего.
     -- Это  в первый-то день... Н-да... И сразу восемь человек потерять.  А
дальше, что  будет? -- Ермак  как и все  был ошеломлен  той уверенностью,  с
которой немецкие латники впятеро меньшими силами напали на них, увели из-под
самого носа своих лазутчиков и, пройдя словно
     раскаленный нож  через масло, скрылись. Сталкиваться с чем-то  подобным
ему пока не приходилось. Он оглядел приунывших казаков, тихо проговорил:
     --  Вечная  память товарищам нашим, -- широко перекрестился,  --  здесь
хоронить станем или в лагерь отвезем, чтоб батюшка отпел?
     -- В лагерь, в лагерь. По-христиански похоронить надо, а не как собак в
землю зарыть, -- зашумели казаки.
     --  Ладно,  делайте носилки,  везите  в  лагерь. Подбери  людей себе  и
оставайтесь  здесь, -- кивнул он Гавриле Ильину.  --  Всем пищали зарядить и
едем дальше.  Да держитесь орлами,  а не курицами мокрыми, --  прикрикнул на
казаков, заметно приунывших после первой потери.
     --  А  не зря те двое  в  домике сидели,  -- высказал свое  мнение Яков
Михайлов, когда они ехали по прибрежной косе, построившись по два  в ряд. --
Явно высматривали чего-то. Так я думаю.  А  как они  пальбу  учинили, то те,
рыцари, на подмогу им и пришли. Значит, неподалеку хоронились.
     --  Может  быть, может  быть,  --  вполголоса  отозвался Ермак, думая о
чем-то своем.
     --  Слышь, Тимофеевич, не  нравится мне все это. Ненашенская земля. Все
не так.
     --  Где она нашенская земля? На Дону? На Волге? Там ногаи, крымчаки под
боком. В Москве? Кому ты там нужен...
     -- И сам не знаю. Но не по душе мне война эта.
     -- Не раскисай, как кисель. Повоюем и обратно подадимся.
     За  два  дня,  что  они  провели  в  разведке,  латники  им  больше  не
встречались.  Наверное,  те двадцать человек были  отправлены из Ревеля  для
наблюдения  за  русским войском и обнаруженные  казаками  скрылись в городе.
Зато часто  натыкались они на пустые домики,  где не  было  ни  единой живой
души.  Изредка   виднелись   в   море  паруса  ад  небольшими  лодками,  что
направлялись в сторону Ревеля и близко к берегу не подходили. Лишь  к вечеру
навстречу  им попались трое нищих слепцов, шедших положив руки на плечи один
другому, ощупывая  дорогу длинными посохами и чутко вслушиваясь в долетающие
до них звуки.
     Услышав топот казачьих коней,  они сошли с  дороги  и, низко  кланяясь,
протянули руки за подаянием, что-то лопоча на своем языке.
     -- Чего они говорят? -- спросил Ермак толмача Григория Пережогина.
     -- Подаяния просят. Чего же еще. Спрашивают, как к  Ревелю  пройти,  --
неохотно ответил тот. Вид убогих слепцов никак не поднимал настроение.
     -- Накормите  их, -- крикнул Ермак и, не останавливаясь, поехал дальше,
вглядываясь в узкую тропу, петлявшую вдоль побережья. От встречи со слепцами
стало   совсем   тоскливо   и  накатило   ощущение  собственной  ненужности,
никчемности на этой земле, куда они пришли воевать, непонятно за что, и вряд
ли кому из них война пойдет на пользу.
     "Если  бы Евдокия не  ушла от меня, ни за  что  не поехал  бы в чертову
Ливонию. Так бы и жил в казачьей станице", -- вздохнул он.
     Вернувшись к вечеру второго дня в  лагерь,  казаки узнали, что и другие
сотни,  разъехавшиеся  по  окрестностям  Ревеля,  сталкивались  с небольшими
конными отрядами закованных в броню рыцарей. Они смело шли на сшибку и легко
прорубались сквозь казачьи ряды,  неуязвимые  в своих  доспехах для сабель и
копий. Правда,  нескольких латников  сумели взять в  плен  и  свели в  шатер
воеводы  Ивана Юрьевича  Голицына,  где им  учинили  допрос. Все они грозили
карами  небесными  русскому  войску,  а один  проговорился,  мол,  в  помощь
осажденным спешит из Швеции  ихний главный воевода, который разгонит русских
как мух, слетевшихся на лакомый кусок.
     Ермак с интересом наблюдал,  как из  нескольких пушек, что были втащены
мужиками  на большой земляной холм, насыпанный  вручную за  несколько  дней,
начали пристреливаться по городским стенам, выбирая наиболее уязвимые места.
Хруст дробящегося под ядрами камня доносился даже сюда в лагерь.
     В ответ осажденные стреляли по русским пушкам, но  их  ядра не долетали
до  насыпного  холма  шагов на  сто,  взрывая  каменистую землю,  разлетаясь
мелкими осколками.  Но  на  всякий  случай  посошные  мужики  ставили  перед
пушкарями бревенчатую стену, укрепляя ее подпорками, оставляя лишь небольшие
бойницы  для жерл  орудий.  Ермак  насчитал  еще  четыре  холма,  насыпаемых
мужиками в разных местах поближе к  городским стенам. От работников шел пар,
они чего-то выкрикивали,  подбадривая  друг  друга, и поминутно косились  на
городские  бойницы,  откуда звучали  редкие  оружейные выстрелы.  Но  уже  с
десяток  убитых  мужиков  лежало  у подножия  холма,  но на  них никто  и не
смотрел, словно так то было и положено.
     Все  говорили о  прибытии в лагерь самого царя вместе со старшим сыном,
но  государь так  и  не  доехал  до  Ревеля, возможно, оттого,  что  заранее
предполагал неудачу его взятия. Главные осадные воеводы  --  Иван Васильевич
Шереметьев  (по прозванию Меньшой) и Федор Мстиславский -- ходили  по лагерю
понурые и со дня на день откладывали решающий день штурма.
     -- В Ревеле засело тысяч пятьдесят ратников, --  рассуждал на очередном
военном совете  князь Шереметьев, --  у многих  из них  пищали. Они перебьют
половину моих воинов еще на подступах к стенам. А там их с топорами встретят
немцы,  шведы, чухонцы. Ко мне  приводили  нескольких пленных: ругают нашего
царя, плюются, но на нашу сторону переходить не желают. Говорят, мол, против
русских драться будем сколь сил есть, но ворота не откроем.
     -- По моим сведениям, они  от  того такие  храбрые, что ждут из  Швеции
подмогу -- войско под предводительством  воеводы Делагарди.  Он ранее многие
битвы  выиграл.  Надо  решать: или встречу  ему  готовить, укрепления  рыть,
конницу супротив него выставлять, или  же город спешно  брать. Иначе стиснут
они нас, как баба чугун ухватом берет, зажмут с двух сторон.
     -- Болтают, будто у них свой воевода из смердов объявился,  --  добавил
один  из осадных  воевод, -- они его Аннибалом прозвали.  Лют  и жесток  тот
мужик, как зверь какой. Нашенских ратников, кого в полон схватят,  по живому
ножами режут, кости от мяса отделяют.
     -- Тьфу ты,  -- топнул ногой Шереметьев, -- ты детей  малых иди попугай
россказнями  своими. Решать  надо,  на  какой день взятие назначать,  а  ты,
воевода, сказки сказываешь.
     Порешили  начать  взятие города на третий день  ранним  утром. Ратникам
накануне  выкатили  дубовые  бочки  старого меда,  воеводы  велели кашеварам
приготовить знатное  угощение.  Не умолкало  буханье  пушек,  к которому все
давно привыкли и обращали внимание не более, чем на зудение комара. Пушкарям
удалось пробить ядрами брешь в стене, стыкующейся с главными воротами Верно,
туда и направят утром воеводы основной удар.
     Казакам тоже велено было готовиться к взятию города: их построили утром
по  сотням  отдельно  от  остальных  ратников. Три священника  приступили  к
торжественному  молебну,  прося  Господа  послать  воинам  крепость  духа  и
восславить   русское  оружие.  Всех  причастили,  как   во  время   большого
престольного  праздника, окропили святой водой -- и первые  сотни под гулкие
удары  огромных,  обтянутых бычьей кожей  барабанов,  держа в руках  длинные
копья, неся на плечах лестницы, прикрываясь круглыми щитами, медленным шагом
пошли к стенам.
     Князь Голицын,  командующий  казаками, прохаживался тут же,  дожидаясь,
когда  прибежит  гонец  от  главного  осадного  воеводы,   подаст  сигнал  к
выступлению. Казаки  переминались  с ноги на ногу,  широко  позевывали и все
поглядывали  на  городские стены  и башни,  куда  уже подобралась, подползла
людская река,  откуда непрерывно хлопали оружейные выстрелы и  изредка ухали
пушки.
     -- Бежит, бежит, -- закричал кто-то, увидев спешащего к ним гонца.
     Но  Голицын  терпеливо  дождался,  когда тот  подбежал  к  нему, что-то
торопливо сообщил и тут же пустился бежать обратно.
     -- С Богом, -- взмахнул он лишь после этого рукой, -- пошли, ребятушки!
Покажем себя, постоим за царя-батюшку!  -- и первым,  вытянув  кривую саблю,
пошел в направлении города.
     Издали  было хорошо  видно, как передние ряды нападающих докатились  до
пролома возле главных ворот, начали карабкаться по каменным завалам. Зеленые
и  красные кафтаны  стрельцов смешались с серыми армяками, зипунами посошных
мужиков,  посланных разбирать завал, устанавливать осадные  лестницы. Но вот
серое  начало  постепенно  отделяться  от  общей массы,  заскользило вниз и,
набирая скорость, устремилось в сторону лагеря.
     --  Побежало  мужичье! -- зло сплюнул Гаврюха  Ильин, --  теперича весь
порядок порушат.
     И  точно. Сперва  заспешили вниз стрельцы в  зеленых кафтанах, затем  и
краснокафтанные медленно, постепенно стали откатываться от стен.
     -- Эх, нас не дождались! -- выкрикнул Гришка Ясырь.
     -- Найдешь еще  свою пулю, --  успокоил  его Яков Михайлов, -- не спеши
помирать, поживи малость.
     Казаки преодолели уже половину  пути до городских стен, когда навстречу
им стали попадаться мужики, тащившие на  носилках из жердей  с натянутой меж
ними рогожей раненых  стрельцов.  Те  громко стонали, ругали свеев,  немцев,
воевод. Князь Голицын  приказал сделать остановку и отправил молодого казака
к главным воеводам узнать, как им быть.
     --  Сказано, обратно возвернуться, -- закричал, не скрывая радости, тот
еще издали, -- сегодня более на стены не полезут.
     -- Ха! Война, мать твою за ногу! -- смачно выругался Ильин.
     -- Вот в чистом поле бы  с ними повстречаться, -- высказался кто-то. --
Тогда бы мы поглядели, кто кого. А за стенами сидеть всяк дурак смогет.
     --  Встречались  уже. Поглядели,  --  зло  отрезал  Ермак,  высматривая
храбреца.
     Больше  казаков  на  взятие города не  собирали.  Зато  князь  Голицын,
пригласив казачьих атаманов в свой шатер, жестко сообщил им:
     -- Неча задарма государев хлеб есть. Поди,  з