егались в
стороны, освобождая  проход для солнечных лучей. Ласточки низко носились над
рекой, ловя  на  лету  мошкару, мелькая  белыми грудками. Стихали  испуганно
кузнечики,  как  только  черные  тучи  заволакивали  небо,  и  тут же громко
принимались стрекотать с  прежней  силой,  едва  тучи  разбегались и длинные
лучики проникали в заросли травы, высвечивая иной, незнакомый мир, обитатели
которого мало интересовали человека.
     Казачий струг неспешно шел вдоль левого низменного иртышского берега, и
Ермак, сидевший на корме, всматривался в прозрачную воду.  На какое-то время
его глаза различили неподвижно застывшую у лежащей на дне коряги серую щуку.
Она  казалась  плохо  обструганным  осиновым  бревнышком,   зацепившимся  за
корневище,  но  поблескивающие  глаза  выдавали  ее. К берегу  плыла  стайка
беззаботных чебачков, и Ермак лишь улыбнулся, представив себе, как они будут
улепетывать через мгновение, столкнувшись с ожившей внезапно хищницей.
     Глядя на темную гребенку  леса,  тянувшегося по вздыбленному холмистому
правому берегу,  словно  частокол крепости,  Ермак  думал, что  когда-нибудь
обязательно уйдет в этот вечный сумрак, где станет спокойно жить, охотиться,
не будет ответственности ни за чьи жизни, не  нужно будет воевать, нападать,
обороняться и можно быть самим собой.
     Ишим  и Алтанай неистово нахлестывали коней, спеша побыстрей  добраться
до  отцовского лагеря, разбитого в  излучине между Иртышом и  Вагаем. Там же
находился  их старший брат Алей.  На  зиму  они готовились  отойти дальше  в
степи, но сообщение, которое везли братья, могло многое изменить.
     -- Отец, --  закричал Ишим, врываясь  в  шатер  к Кучуму, --  казаки на
одной большой лодке вчера днем отплыли от Кашлыка.
     --  Куда они  направились? -- безразличным тоном спросил старый хан. Он
уже жалел, что разрешил сыновьям  следить за  всеми передвижениями  казаков,
чтоб не быть застигнутым ими врасплох.
     -- Они направляются в нашу сторону.
     -- И только на одной лодке? Странно... Куда же они могут плыть?
     -- Может, они готовятся напасть на нас? -- предположил Алей.
     -- Вряд ли... Они бы выступили всеми силами. С ними ли Ермак?
     -- Кажется, там, -- неуверенно отозвались братья, переглянувшись.
     Кучум  безошибочно  вычислил, через какое время казаки  могут оказаться
вблизи его лагеря, где встанут на ночлег.  Выходило, что через три дня, если
расчеты его правильны. Но он не  мог ответить, зачем и куда они направились.
Вдруг он понял, куда плывет казачий струг.
     -- Где ты видел отряд Сейдяка? -- спросил он старшего сына.
     -- В двух чакрымах отсюда. Уже несколько дней они стоят там.
     --  По-моему,  казаки  плывут  к  ним.  Верно,  хотят  соединиться,  --
неуверенно заговорил Кучум. -- Но если так, то нам придется плохо.
     -- Как Ермак узнал, что Сейдяк стоит здесь?
     -- Мы  видели  как в Кашлык  приплывал  небольшой  рыбачий  челнок,  --
сообщил Алтанай.
     --  Так я и думал. -- Кучум встал и положил руку на плечо Алея.  --  Ты
сможешь незаметно идти по берегу вслед за русскими?
     -- Конечно, отец. Мои воины хорошо знают эти места.
     -- Тогда выступай сегодня же... Да поможет тебе Аллах.
     ...Старый Назис поздно вечером, с трудом сгибаясь, вошел в  жилище, где
укрылась Зайла-Сузге. Она не спала и тут же спросила рыбака:
     -- Чем ты так озабочен? Плохие вести?
     -- Увы, моя госпожа. Рыбаки сообщили мне, что  дети хана Кучума видели,
как казаки отплыли от Кашлыка.
     -- И что с того?
     -- Они тут же поскакали по направлению к Вагаю.
     -- Ты думаешь, они могут устроить засаду?
     -- Конечно.  Они не упустят такой возможности. Выследят их и нападут во
время ночевки.
     -- Что  же делать?  --  вскочила она на ноги.  --  Ермака  надо  как-то
предупредить. Может, ты отправишься в Кашлык? Поднимешь казаков?
     -- На их тяжелой лодке не нагнать атамана. Уже день прошел.
     -- Твоя лодочка более быстроходна?
     -- Само собой.  Она легка как перышко. Русские на своих  лодках никогда
не догонят меня.
     -- Можно  ли найти человека, который согласится нагнать струг Ермака. Я
награжу его.
     -- Вряд ли... Ближайшие селение,  где можно найти гонца, находится вниз
по течению, а пока мы плывем туда, то лишь потеряем время.
     -- Тогда отправляемся прямо сейчас, -- все доняла Зайла-Сузге.
     -- Госпожа тоже поплывет со мной?
     -- Да.
     -- Искать гонца?
     -- Нет. Мы поплывем вслед  за казаками. Ты же сам сказал,  что не стоит
тратить время впустую. Я готова.
     -- Госпоже лучше остаться. Собирается сильная гроза.
     -- Нет. Я еду с тобой.
     -- Ой, не к добру все это, -- вздохнул Назис, но возражать не стал.
     Узкая  долбленка, направляемая  опытной рукой старого  рыбака,  шла меж
вздымающихся волн, подгоняемая дующим в  спину ветром.  Назис что-то  ворчал
себе  под нос, но Зайла-Сузге,  сидевшая в носу, не слышала  за плеском волн
его слов, погруженная в свои собственные мысли.
     После встречи  с человеком,  которого она  все  еще  любила,  в  сердце
осталась непонятная горечь. Даже не от того,  что он изменился, стал другим,
а потому что в который раз оказалась перед выбором. Она не могла  допустить,
чтоб ее сын погиб в очередной стычке, охраняя чей-то караван или неся службу
в войсках  бухарского хана.  Лучшая участь  виделась ей. Сейдяк, став  ханом
Сибири,  не  только  во  многом обезопасил  бы  себя,  но и  занял  при этом
достойное  его  происхождению положение.  Тогда  она  смогла бы  жить рядом,
нянчить внуков и спокойно встретить скорую старость.
     Однако, другой, не менее дорогой  ей  человек, должен  был пожертвовать
собой, чтоб обезопасить сына.
     Оставался  еще  и  брат, которого она не  видела  после возвращения  из
Бухары,  хотя Назис рассказывал ей о нем.  Говорили,  будто бы  Кучум  почти
утратил  зрение,  плохо  ходит,  но  все  еще  уверенно  держится  в  седле.
Многочисленные сыновья находятся при нем и навряд ли он обрадуется тому, что
Сейдяк займет ханский холм. У старого хана совсем другие планы.
     А что  может  сделать  она,  слабая женщина?  Заставить их  помириться,
протянуть  друг другу руки? Но это труднее сделать, чем  унять разыгравшуюся
бурю.
     Только тут она заметила, что волны взлетают на огромную высоту, увлекая
за собой легкую долбленку, и Назис с трудом удерживает ее на волне, усиленно
выгребая коротким веслом между валами вздымающихся вверх водных громад.
     --  Дальше  плыть  нельзя!  --  крикнул  он  изо  всех  сил,   стараясь
перекричать  все  усиливающуюся бурю.  Она  не расслышала  его  слов  и лишь
прикрылась  рукой от  водяных  брызг, окатывающих ее с головы  до ног. Назис
попытался  повернуть лодку к  берегу и тут же волна накрыла  их,  подбросила
лодку вверх, перевернула и швырнула в сторону от берега.
     Зайла-Сузге  взмахнула  руками,  пытаясь  уцепиться  за  лодку,  но  ее
отнесло,  закрутило,  накрыло  с  головой.  Вынырнув   на  поверхность,  она
попробовала  определить, где находится  берег, и увидела, как уносит вниз по
течению перевернутую лодку  и голову старого  Назиса,  барахтающегося  среди
волн.  В  следующий момент  волна опять накрыла  ее,  потащила вниз, на дно.
Усиленно  работая  руками,  Зайла-Сузге  снова   оказалась  на  поверхности,
выплюнула воду  изо  рта,  попыталась  крикнуть, но  вода погасила  ее  крик
очередной волной. Тогда  во вспыхнувшем  ярко сознании мелькнула мысль,  что
теперь  ей уже не нужно выбирать  между  любимыми людьми.  Она  сделала  все
возможное. Теперь они должны будут сами  решать, как им поступить  дальше. И
река понесла ее тело  туда, где  высился в ночной мгле неприступный  ханский
холм, где она была когда-то счастлива и любима.



        "ПОЗНАНИЕ ПОДВИГА"

     ... Казачий струг  укрылся от налетевшей грозы, свернув в устье  Вагая.
Гребцы измотались  за  день, а хлещущие сверху потоки воды вымочили всех  до
нитки. Быстро натянули  походные шатры,  укрылись под ними,  стали  выжимать
сырую одежду. Разводить костер в такую грозу ни у кого не было желания.
     -- Чего панцирь  не снимаешь?  -- ткнул  пальцем в грудь  Сабанака Яков
Михайлов.
     -- Зачем? -- отозвался тот. -- Ему сохнуть не надо. Пусть...
     -- Спать как в нем станешь? -- не унимался Яков. Ему нравился спокойный
и подвижный Сабанак, который не  гнушался любой работы  и всегда  соглашался
пойти в караул, когда другие падали от усталости. Вот и сейчас он подшучивал
над ним по старой привычке, не желая обидеть того.
     --  Так мне  спать не  хочется пожал  плечами  Сабанак,  --  в  карауле
останусь.
     -- Смотри не  усни,  -- сладко  зевнул есаул. -- Возьми с  собой Гришку
Ясыря. Вместе веселей будет.
     -- Хорошо, -- согласился он и вылез из шатра под проливной дождь.
     Гроза  то утихала, то  накатывала с новой  силой  и при вспышках молний
длинные тени  падали  от  корявых стволов росшего  по  берегу  тала. Сабанак
невольно втягивал голову в плечи, не давая дождю попасть за воротник.  Он не
пошел звать  Гришку Ясыря, который все  одно бы заснул под  деревом  даже  в
такой дождь. Он привык к одиночеству. Так было даже спокойнее.
     Неожиданно  он  увидел  в  вспышке ударившей сверху  молнии  громадного
зверя,  направляющегося к шатрам, где спали казаки. Он походил на волка,  но
был гораздо крупнее  и выше его. Сабанак потянул саблю из ножен  но  она  не
поддавалась, а может быть, он слишком  нервничал. Тут зверь повернул морду в
его  сторону и он увидел  полыхнувшие  зеленым  холодным светом глаза, жутко
смотрящие прямо на него. Несмотря на холодные потоки воды, Сабанак вспотел и
подумал, что  это явно  не  простой зверь. Ему не раз приходилось слышать от
стариков, будто есть люди, которые принимают звериное обличье и  нападают на
людей, душат их, утаскивают на дно реки. И этот зверь походил больше на того
самого оборотня, нежели на настоящего волка.
     Наконец, Сабанаку удалось вытащить саблю и он взмахнул ею  перед собой.
Зверь оскалился  и глухо  зарычал, тяжело  ступая,  пошел  на  него.  Первым
порывом было желание убежать, но сзади была река, а путь  к  шатрам  отрезан
приближающимся страшилищем.  И  тогда, подняв над головой саблю,  он рубанул
того по огромной башке, по открытой пасти, уже дышавшей ему в лицо. Но сабля
прошла сквозь  оскаленную  морду и ткнулась в землю. Он замахнулся снова, но
зверь вдруг исчез. Сабанак кинулся к шатру, потянул ближайшего к нему казака
за ногу.
     -- На караул айда, -- проговорил негромко прерывистым голосом.
     Казак сел, протер глаза, не понимая, куда его зовут. В темноте не  было
видно его  лица,  но  для  Сабанака  это было и неважно. Лишь бы  кто-нибудь
оказался сейчас рядом с ним.
     -- Чего случилось, Сабанак? -- послышался голос атамана.
     -- Зверь рядом ходит, -- не раздумывая, сообщив тот.
     -- Что за зверь? Кучум что ли?
     -- Может, и он. Страшный такой и глаза горят...
     --  И мне  не  спится. Неспокойно чего-то,  --  Ермак  нащупал  сапоги,
выглянул из шатра. -- Ничего не слышишь? -- спросил вдруг он.
     -- Нет, -- откликнулся Сабанак.
     -- Вода хлюпает. Будто идет кто через речку.
     -- Сейчас гляну,  --  он  пошел вокруг шатра и увидел неподалеку темные
фигуры людей, выбирающихся на берег с копьями и саблями наперевес, он громко
вскрикнул и кинулся обратно.
     Ермак уже бежал к нему навстречу с саблей в руках.
     -- Вставайте!  К бою!  --  закричал  он и рубанул  кинувшегося  на него
воина,   отбил  удар  другого.  --  Отходим  к   стругу,  --   указал  рукой
выскакивающим из шатров полуодетым казакам.
     Несколько человек бросилось сталкивать с берега струг в воду, отбиваясь
от  все  прибывающих  татарских  воинов.  Остальные,  встав  плечо  к плечу,
сдерживали натиск, оглядываясь назад,  ожидая пока столкнут  тяжелый струг и
можно будет взобраться на него.
     Ближним к берегу бился Яков Михайлов, не успевший даже натянуть сапоги.
Перед  ним угрожающе  размахивал  копьем высокий  татарин,  но  Яков отбивал
удары, ловко орудуя саблей, и постепенно пятился к реке, где уже покачивался
на волнах спасительный струг.
     -- Да  отцепись  ты от меня, --  крикнул он наседавшему воину, тут ноги
его  разъехались на  мокрой  земле и он упал на  спину. В тот же миг  острие
копья ткнулось ему в грудь, пройдя тело насквозь.
     --  Есаула  убили! --  громко закричал  Гришка Ясырь, увидевший это,  и
налетел  на татарина,  рубанул  с оттяжкой  по  шее,  бросился к  Михайлову,
приподнял его, потащил к воде.
     Ермак  отступал  рядом  с Сабанаком. Они видели, что  почти все  казаки
забрались на струг и  ждут их, не отплывая. Но  татары наседали с  небывалым
бешенством,  не давая подойти им к воде. Тогда атаман, увидев, что  с левого
края врагов меньше, крикнул казакам, бывшим на струге.
     -- Плывите вдоль берега, мы там пробьемся!
     Струг  потихоньку  отчалил  и  поплыл  к  устью  Вагая. Ермак  подобрал
оброненное  кем-то копье  и,  прикрываясь  от  сыплющихся  на  него  ударов,
отбросил оказавшихся  у  него  на пути двух юнцов,  скалящих  злобно зубы, и
побежал  в  противоположную  от  берега  сторону.  Сабанак  кинулся  следом.
Татарские воины не сразу сообразили, куда побежали казаки, и чуть отстали от
них.
     Ермак  и  Сабанак  легко  проскочили заросли кустарника  и оказались на
берегу небольшой протоки,  впадающей в Вагай.  Они  вошли в воду по  колено,
когда  сзади  раздались  крики  и  их  преследователи  выскочили  на  берег,
угрожающе размахивая копьями.
     --  Быстрее  плыви -- крикнул Ермак и  сам  поспешил на  глубину, уходя
почти по колено в вязкое дно.
     -- Сейчас, сейчас, -- Сабанак брел следом, в нескольких шагах от  него,
и вдруг споткнулся, начал оседать. Атаман, -- прохрипел он и протянул руку.
     Ермак обернулся и увидел, что  в  спину  Сабанаку  угодило копье, одним
движением вырвал  его  и  потянул обвисшее тело  за собой. Он плыл, загребая
левой  рукой,  как вдруг из прибрежных  кустов  вылетело несколько стрел  и,
просвистев, впились  ему  в плечо. Он  заскрежетал зубами,  рука против воли
разжалась, выпустив Сабанака,  который тут же  ушел под  воду.  Ермак набрал
побольше воздуха в грудь и постарался нырнуть как можно глубже, пока не смог
достать до дна руками.
     Татарские воины  радостно закричали,  увидев  как  скрылись  под  водой
головы плывущих, и кинулись следом, чтоб выловить их. Но сколько не шарили в
темноте  копьями  по  дну, не  подныривали, но найти  ни того, ни другого не
удалось.
     Казачий  струг долго  не удалялся от  берега  и  гребцы всматривались в
темноту, поджидая Ермака и Сабанака. Никто не хотел верить, что они погибли.
Пытались подойти ближе к  берегу, но были встречены градом стрел и отошли на
середину  реки. Зарядов почти  не осталось, да и стрелять они не могли из-за
проливного  дождя.  Уже  начало  светать,   когда  казаки  наконец  решились
вернуться обратно в Кашлык. Они везли двух убитых, в  том числе есаула Якова
Михайлова, не досчитались еще пятерых.
     --  Неужели атамана в плен взяли? -- всхлипнул, ни к кому не обращаясь,
Гришка Ясырь. -- Он мне заместо отца и брата был... Жалко-то как...
     -- Не  хнычь, -- отвечали  ему хмурые казаки, --  не дался бы он живым.
Поди утоп в реке, а то и зарубили...
     Через неделю рыбаки вытащили на берег  тело утонувшего  воина в дорогом
стальном панцире и решили, что это и  есть казачий атаман, знаменитый Ермак,
погибший в ночном бою на Вагае. Его раздели, поделили вооружение меж собой и
похоронили с почестями на священном  кладбище, где лежали знаменитые вожди и
старейшины. В первую же ночь возле могилы видели здоровенного волка, который
громко выл, не боясь людей, подняв в небо страшную голову.
     Рыбак  Назис  выплыл,  держась  за  долбленку, и  через два  дня  нашел
утонувшую Заилу-Сузге, поплакав, отвез ее на древнее ханское кладбище, где и
предал земле.
     Матвей Мещеряк, оставшись за атамана, две недели не  уходил из Кашлыка,
все  надеясь, что  вот-вот раздадутся тяжелые и неторопливые шаги  Ермака, и
он,  подойдя  к нему, опустит руку  на плечо,  спросит: "Что, есаул,  тяжко?
Ладно, давай вместе  думать, как дальше  жить станем..."  Не было атамана. И
чем дальше он думал, тем более укреплялся  в мысли: надо уходить обратно  на
Русь. Еще одну голодную зиму им не пережить.
     А  тут  еще  пришла весть,  будто  татары  выловили  тело  атамана  и с
почестями  захоронили  его. Хотел поднять  остатки казаков  Мещеряк,  отбить
утонувшего атамана,  предать земле  по  своему обычаю, да  передумал.  Зачем
кровь проливать, когда ничего изменить уже невозможно.
     Сибирские  заливные  луга  лежали,  напитанные   влажными  предосенними
росами, спутывая  шаг, удерживая зверя и человека, ступившего на них.  Умолк
стрекот кузнечиков, молчала кукушка в прозрачном березняке и лишь безудержно
плавилась рыба в реке,  резвились  молодые щурогайки,  гоняясь за  мальками,
выскакивали на поверхность и тут же булькались обратно, уходя  на глубину. И
все. Снова тихо и гулко, пусто вблизи ханского холма.
     Так простояв две недели, последняя  казачья сотня погрузилась на струги
и на  прощание  выстрелили  в  воздух,  помянув  остающихся здесь товарищей.
Налегли на весла,  с каждым  взмахом  удаляясь все дальше от ханского холма,
упруго  сдерживающего  бег стремительного Иртыша. Матвей  Мещеряк  сидел  на
носу, вглядываясь в набегающую  на них крутоярь. А казаки, упершись сапогами
в днища стругов,  откидываясь назад с каждым взмахом,  провожали оставляемый
ими  навсегда  городок  низкими  поклонами  и  недолгими  взмахами  длинных,
взмокших  от  речной  воды  весел.  Сам  холм,   увенчанный   белой  короной
многослойных облаков, таял и уменьшался, оставаясь столь же притягательным и
желанным, таящем в себе силу и власть над страной, зовущейся Сибирью.



        "ПОЗНАНИЕ ПЛЕНА"

     Хан Алей,  узнав про уход казаков из Кашлыка, незамедлительно занял его
со своими нукерами и поспешил объявить всем князьям и бекам, чтоб везли ясак
и отправляли  к  нему  воинов на  службу.  Но не  прошло  и десяти дней, как
пожаловали  гонцы от  Карачи-бека, который  просил молодого хана о  встрече.
Визирь ждал его неподалеку, но приехать в городок сам не мог  из-за болезни.
Так сообщили  гонцы. Алей  выехал с  большими  предосторожностями, не  особо
доверяя хитрому Караче-беку,  и  вскоре  убедился,  что  поступил разумно, у
ближайшей  переправы его  ждала засада.  Не приняв  боя, повернул обратно  в
Кашлык. Подъезжая к шаткому мосту через глубокий ров, заметил, что на башнях
сидят лучники и целятся  в  него. Развернув  коней, ускакали  обратно в лес,
ушли вверх по  Иртышу,  где узнали  о стремительном  занятии Кашлыка  князем
Сейдяком. Вместе с ним был и Карача-бек, который уже не верил ни в силу хана
Кучума, ни  его  сыновьям,  посчитав за лучшее принять сторону направленного
могучей рукой бухарского хана Абдуллы молодого князя Сейдяка.
     Осенью  под  стенами Кашлыка проплыли суда русского воеводы  Мансурова,
посланные царем  Федором  на подмогу казакам. Но они проплыли без  остановки
вниз на Обь, где и зазимовали.
     Прошла  зима и пришедшие  с  Туры  рыбаки сообщили  о закладке русскими
воеводами острога на  месте старой сибирской столицы Чимги-Тура. А еще через
лето появились русские суда и  при слиянии Иртыша с  Тоболом вскоре на  горе
встали свежеструганные стены еще одного небольшого городка.
     Поздней  осенью снедаемый  любопытством  князь Сейдяк  пригласил к себе
Карачу-бека и, оставшись наедине, спросил:
     -- Думаешь, русские надолго пришли в нашу землю?
     -- Судя по всему, надолго. Сами они вряд ли уйдут.
     -- Может, запалить их городок? Перебить всех и останки сбросить в реку,
рыбам на корм?
     Карача-бек надолго  задумался,  посидел  так,  опустив глаза,  а  потом
заговорил:
     -- Вряд ли твои желания, уважаемый хан, соизмеримы с нашими  силами.