к стоящему
рядом Караче.
     -- Зимой  лес  плохо  горит, за  крепость  нечего бояться,-- тот словно
угадал мысли хана и продолжал: -- Надо в усулы за подмогой посылать.
     -- Без тебя не знаю,-- сверкнул глазами Кучум,-- а пройдут ли гонцы?
     --  Ночью отправим старого  Ата-Бекира.  Эта  лиса  с закрытыми глазами
везде проскользнет. В крайнем случае приврет что-нибудь, коль схватят.
     -- Да и схватят, так не велика потеря,-- сплюнул под ноги Кучум.
     Наполненные  смолой  еловые ветки  вспыхивали яркими факелами,  и пламя
перебрасывалось на соседнюю крону.  Но  стволы огню не поддавались, и вскоре
лишь  едкий дым вился  клубами,  направляемый ветром в  крепость,  заставляя
людей кашлять, тереть покрасневшие от дыма глаза.
     Захлебнулась  и  атака  сибирцев,  которые  отошли   в  глубь  леса  на
безопасное от пожара  расстояние,  укрывшись за глубоким оврагом, куда огонь
не мог перекинуться. Едигир был доволен исходом боя.
     -- Ночью надо отправить охотников, чтоб забрали оружие и сняли кольчуги
с  убитых,-- говорил  он Качи-Гирею и Умар-беку, сидящим возле  него у  ярко
пылающего костра.
     -- Ночью можно и в крепость прорваться,-- высказал смелое предположение
Умар-бек.
     -- Нет, многих положим,  а чего добьемся? Возьмем их измором. Сколько у
нас убитых?
     --  У  меня лишь трое  легко  ранены,--  сообщил  один.  Другой  кивнул
головой, подтверждая, что и среди его людей обошлось без потерь.
     -- Вот  и ладно,--  потер ладони  Едигир,-- так и  воевать  надо. Пусть
воины шалаши ставят и  греются по  очереди.  Направьте побольше народа, чтоб
валили  деревья.  Будем засеки на дорогах делать.  Не  выпустим  их из  этой
ловушки ни одного. Я это им обещаю! -- потряс он кулаком в сторону крепости.
     К ним  подошла,  мягко ступая  по  неглубокому  снегу,  Зайла-Сузге  и,
стряхнув снег с шапки Едигира, наклонилась к нему,  прошептала так,  чтоб не
слышали остальные мужчины:
     -- Когда за сыном поедем?
     --  Подожди  малость,--  смущаясь  своих  беков,  Едигир  отодвинул  ее
рукой,-- столько ждали и еще подождем.
     -- Тогда отпусти меня одну,-- не сдавалась она.
     --  Нет,-- хан был неумолим,-- сейчас  они  всполошатся, как  блохи  на
обгорелой шкуре, и начнут рыскать по округе. Не искушай судьбу...
     -- Иркебай идет! -- раздался крик дозорного.
     Тот,  успевший уже  обсушиться, медленно подходил к костру,  а  за  ним
четверо  воинов вели со связанными  сзади  руками  пленного Алтаная. Лицо  у
ханского башлыка было бледно от потери крови, и он с трудом шел, стараясь не
упасть на глазах врагов. Смерти он  не боялся, ведь всю сознательную жизнь и
ходил и спал с  ней в обнимку.  Раз пришло  время,  значит, так тому и быть.
Единственное, о чем жалел, что не погулял вволю и  умрет не  в родном  ауле,
где лежат все мужчины его рода.
     И Едигир и Зайла-Сузге узнали старого  башлыка, и каждый  воспринял его
пленение по-своему: Едигир с радостью, что ближайший сподвижник его главного
врага  находится у него  в  руках;  Зайла  с грустью подумала,  что  так  же
связанного могли  привести к этому  костру и ее  брата, а выбирать  меж двух
любимых ею мужчин не так-то легко.
     "Зачем эта война мужчинам? -- подумалось  ей.--  Неужели  когда-то люди
начнут жить без убийств и не будет страданий?"
     ...Когда  Кучуму доложили,  что  Алтанай  или  погиб  в  подготовленной
коварными  сибирцами ловушке на  реке, или взят в  плен,  то он в бессилии с
ожесточением заскрежетал зубами.
     --  Что же я  без тебя делать стану, старый  вояка? На кого  опереться,
кому довериться?
     Они  находились  в  шатре  вместе  с  Карачой-беком  и  двумя  шейхами,
неторопливо и сосредоточенно перебирающими четки.
     -- Аллах велел мстить за гибель ближних,-- не поднимая глаз, проговорил
один из них.
     -- Всех идолопоклонников надо вырезать под корень, пока они не признают
истинной  веры  и не  примут слова пророка  нашего  Магомета:  "Поклоняйтесь
Аллаху, бойтесь его  и повинуйтесь  мне".  А кто не примет  этих  слов,  тот
познает смерть,-- степенно добавил второй, помоложе.
     Карача взглянул на Кучума и отметил про себя, что теперь у хана остался
лишь один советник и исполнитель, он, Карача-бек, а значит, близок тот день,
когда  он  из  безродного  улусника  станет  главным человеком  в  Сибирском
ханстве. Чуть  помолчав,  не  желая  перечить  шейхам,  которым  никогда  не
возражал и сам Кучум, он заговорил туманно и намеками.
     -- Наш народ живет в  темноте и неверии в божественное. Им ближе лесные
боги, которых можно и наказать и попросить о мелкой  услуге.  Темным народом
легче управлять.
     --  Может, ты и  прав,  Карача, но, только соединив  всех  людей  моего
ханства  в единый  кулак  и  дав им веру в единого и  всемилостивого Аллаха,
можно думать  о  единстве  ханства.  Пусть  они  верят  хоть  болотным, хоть
небесным или  иным духам, но Аллах должен быть един  для  всех,  а хан  есть
единственный наместник его на земле.
     -- Прости,  хан,  но и в твоем войске не  было единства, хотя  все  они
верили в Аллаха.
     --  Воздается только за  то, что сделано,--  все так  же  тихо  ответил
Караче старый шейх.
     -- Хан, твои верящие в  Аллаха  начальники предали тебя.  Сперва сбежал
молодой стервец Сабанак, а сегодня сдался в плен пьяница и бабник Алтанай. А
ведь ты им верил!
     -- Тьфу на твои поганые слова!  -- вскочил Кучум на  ноги.-- Я и сейчас
им верю,  и моли  своих богов, что ты пока еще  жив.  Еще  раз  услышу столь
грязные слова, прикажу отрезать твой поганый язык.
     -- Говорить  правду всегда труднее, нежели льстивые  слова,-- потупился
визирь,-- но раз мне приказано молчать, то  я  закрою свои уста.-- И  Карача
поднялся, приняв обиженный вид, чтоб выйти из шатра.
     --  Погоди,-- примирительно произнес Кучум,-- я не отсылал тебя, побудь
здесь. Нужно еще решить, как поступать дальше.
     -- Я  уже  сказал  Ата-Бекиру, чтоб  был готов ночью уйти из  городка и
пробираться за подмогой.
     -- А какой смысл сидеть нам в  этом вороньем  гнезде, продуваемом всеми
ветрами, и ждать, когда проклятые сибирцы возьмут нас  голыми  руками?  Если
они еще  не  перекрыли все дороги,  то завтра  непременно сделают это.  Надо
уходить отсюда.
     -- Но куда? -- с удивлением воззрился на него Карача.
     -- В степь,-- коротко бросил хан,-- нам  нужны союзники и их поддержка.
Пойдем  в  Барабу, к  ногаям,  туралинцам. У сибирского хана все  равно есть
враги среди соседей. Мы найдем для себя сильных друзей и позовем их  с собой
в поход. Сибирское ханство стоит этого. У меня еще нет  жены, а ведь мой род
очень знатный род. Все знают, что сам хан Чингиз был нашим предком. И если я
попрошу у  какого-то хана его  дочь, чтоб она стала моей женой,  то никто не
посмеет мне отказать.
     -- Хан прав,-- закивали  головами  шейхи, а Карача прикидывал, стоит ли
ему уходить с  Кучумом или лучше под благовидным предлогом остаться в родных
краях. Потому он никак не отреагировал на  пространную речь потомка великого
кагана, сотрясателя Вселенной.
     -- А тебя, мой визирь,-- усмехнулся Кучум, словно читал мысли Карачи,--
я оставлю здесь, чтоб ты  доносил мне, как у них идут дела.  Объяснишь им, а
сибирцы народ  доверчивый, что  я  хотел  предать тебя  смерти, и потому  ты
бежал. И, зная твой нрав, уверен, что ты внесешь раздор в их ряды,  действуя
хитростью, как прутом, когда его засунут в муравейник. Вот тогда я вернусь в
Кашлык. И приведу  с  собой новые  сотни воинов, которые поднимут  на  копья
любого, кто встанет мне поперек дороги.
     -- И когда же хан собрался уходить? -- Карача был поражен изменившимися
столь внезапно намерениями Кучума.
     --  Сегодня ночью. Как только  стемнеет.  Поэтому  Ата-Бекир пойдет  не
один, а со всеми моими нукерами.
     -- Может, будет лучше, если я уйду с тобой?
     --  Нет,  со мной  ты только  выберешься  из  крепости,  там дело твое.
Увидимся по весне, когда прилетят первые птицы на сибирские озера.
     -- Если я доживу до того времени...
     -- Все  в  руках Аллаха,-- и Кучум  повернулся  спиной к своему визирю,
давая  понять,  что  их разговор  окончен.  Сидевшие  молча шейхи  никак  не
отреагировали на заявление хана об уходе из городка. Может, они обсудили все
заранее, еще до прихода Карачи?
     "Все  они  одного поля ягоды. Разве  я  для  них  человек?  Просто раб,
которого  можно выгодно продать  или  заставить  выполнять какую-то  грязную
работу.  Как только я  оказался им не нужен, меня выгнали,  как  приблудного
нищего. С такой же легкостью  он мог отдать  приказ и о моей смерти. Он хан!
Великий хан из рода Чингиза! Ему  даровано все  и  все позволено! Поэтому он
так и ненавидит  род Тайбуги, который посмел противиться  ему.  Но я-то, как
щепка на большой воде,  не знаю, к какому берегу меня прибьет. Даже  если он
не  сможет сделать без меня ни одного шага, то и тогда  я  буду  всего  лишь
посохом в его руках. Захочет, призовет другого, а потом и его прогонит... Но
он  забывает одно, что  такие,  как я, нужны всем.  Без  меня не обойтись ни
одному хану,  и неважно, как мое имя; Карача-бек или Ата-Бекир. Кто-то может
сказать,  что  я  предатель.  Но  кого  я  предал?  Свой  народ?  Едигира  и
Бек-Булата? Но они не могут поделить ханский холм, а мне приходится выбирать
между  тем  и другим. Я  столь же слаб, как тот  рыбак, которого  они  силой
заставили  указать  место,  где он  встретил  Едигира.  Они  толкают нас  на
предательство,  а потом бросают, использовав до конца, как  пустой бурдюк от
вина".



        "СТОН МЕРЗЛОЙ ЗЕМЛИ"

     Утром Едигиру  донесли, что Кашлык пуст. После вчерашней удачной победы
над отрядами  степняков сибирцы  ослабили бдительность, и  сотни  Кучума под
покровом ночи  ушли из  городка по узкой  тропе  вдоль кромки воды. Об  этом
красноречиво свидетельствовали глубокие следы, оставленные на берегу.
     Едигир вместе  с юзбашами  кинулись  к  воротам,  вбежали  в  крепость.
Неприятный  чужой запах ударил  в лицо.  Снег внутри  был вытоптан  и  столь
грязен,  что  воины  шли,  невольно высоко  поднимая  ноги,  будто бы  могли
испачкаться.  Заглянули в шалаши, землянки,  но не нашли  ни единой  души, и
лишь  в  последней  сидела  запачканная  сажей  в  рваной шубейке девушка  с
заплаканными глазами. Увидев вошедших мужчин, она  вскрикнула и закрыла лицо
руками. Едигир подошел к ней ближе и попробовал  отнять руки от лица,  но та
громко закричала.
     -- Может, сумасшедшая? -- обратился он к спутникам.-- Кто  ты  такая  и
как сюда попала?
     Некоторое время слышны были лишь громкие рыдания, но потом девушка тихо
произнесла:
     -- Я наложница их начальника...
     -- Как зовут тебя, красавица? Не плачь, мы не сделаем тебе плохого.
     -- Мое  имя Биби-Чамал. Они все  ушли  сегодня ночью, а я спряталась, и
меня не нашли. Мой господин ушел еще, раньше и не вернулся. Говорят, что его
убили.
     -- А как его имя?
     -- Его звали Сабанак, мой господин. Он был  добр ко мне  и даже подарил
бусы и  перстенек.-- Девушка протянула  к  Едигиру руку, показывая маленький
серебряный перстенек с голубым камешком в середине.
     --  Сабанак, говоришь.--  Хан  переглянулся со  спутниками и,  хмыкнув,
криво улыбнулся.-- Тогда можешь успокоиться, он жив.
     Девушка громко вскрикнула и кинулась к нему.
     -- Так где же он?!
     -- В плену в нашем лагере. Если ты хочешь, то тебя отвезут к нему.
     -- Да! -- закричала та, не пытаясь даже скрыть своей радости.
     Мужчины улыбнулись,  глядя  на  беззащитное  существо,  любовь которого
оказалась сильней всех войн и усобиц.
     -- Я уже  отправил отряд лыжников в погоню,-- сообщил  подошедший к ним
Иркебай.
     -- Ну  что  ж...-- проговорил в раздумье Едигир,--  но  у нас все равно
мало сил для решительного  боя.  Мы  уже хорошо  пощипали  их  вчера, и  они
бежали. Надеюсь, что навсегда.
     -- Ой,  не верится  мне в это,--  почесал  свою бороду Качи-Гирей,-- не
такие они люди, чтоб  бросать лакомый кусок. Пока им  все до единого зубы не
повышибешь,  они все будут норовить схватить  тебя  за глотку,  а  вчера мы,
правильно ты, хан, сказал, лишь пощипали их.
     --  Ладно,  разведчики  Иркебая  доложат, куда  они  ушли. Сейчас  надо
решить, где будем зимовать.
     --  Нам надо  поспешить в свои улусы,-- не задумываясь, сказали один за
другим  беки,--  дел  неотложных  скопилось  много,  да  и  с   женами  пора
повидаться.
     -- Я вас не держу,-- махнул хан рукой,-- но знайте, что найдете меня на
речке Шайтанке. Тут после напакостивших хуже свиней степняков  оставаться не
желаю.-- Тут он увидел направляющуюся  к ним Зайлу-Сузге и добавил: --  Надо
еще сына моего брата найти. Теперь он мой сын.
     --  Успехов  тебе,  хан,  и  радостей,--  улыбнулись  беки,  поглядывая
исподволь на раскрасневшуюся от быстрой ходьбы Зайлу-Сузге.
     -- Прощайте... Весной соберемся на большой туй-праздник.
     И опустел  оскверненный степняками древний Кашлык. Лишь  Карга привел к
его стенам своих соплеменников. Тяжело зимой ворону найти себе пропитание, а
когда уходит человек  с обжитых мест, то спутники его не задерживаются долго
возле брошенного им  жилья. Но  возле сибирской  столицы после  боя остались
многие трупы,  и Карга решил, что они со стаей вполне могут  дождаться здесь
весны. Едва скрылись  последние воины, уходящие в свои улусы, как он  первым
опустился на ближайший труп и следом  за ним  зашелестели крыльями остальные
родичи, радостным  карканьем воздавая благодарность людям  за заботу.  Потом
крики надолго  смолкли,  и лишь  глухое тюканье  крепких  клювов разносилось
вокруг да вспыхивали короткие  ссоры из-за наиболее  лакомых кусков. Мерзлая
пища с трудом  поддавалась даже сибирскому ворону, который  может продолбить
лунку в  тонком льду  и сквозь нее  добывать речную рыбешку.  Но  это только
ожесточало неугомонных птиц, и  они, не обращая внимания на все происходящее
вокруг, терпеливо  добивались своего, отщипывая маленькими кусочками лакомую
пищу.
     Первым заметил опасность  осторожный  Карга,  за что он  и  был  избран
вожаком  стаи и  пользовался  непререкаемым авторитетом. Он увидел,  как  из
обгорелого леса неслышно ползли  к ним на брюхе, оставляя глубокую борозду в
рыхлом  снегу, два волка. Еще немного,  и они  схватили  бы ближайшего к ним
ворона,  полностью  поглощенного  своим   занятием.   Карга  несколько   раз
вскрикнул, подавая  сигнал близкой опасности,  и взлетел  на обгоревшую ель,
прихватив с собой кусок побольше.
     Волки зло  клацнули зубами, злясь на расторопных  птиц, и неторопливо в
открытую  приблизились к человеческим трупам, обнюхали их,  собрав шерсть на
загривках,  и громко, почти одновременно  завыли, задрав кверху серые морды,
обнажив   мощные  резцы.  Карга  сверху  с   ненавистью  каркнул  на  лесных
разбойников, осознав до конца, что не видать его стае столь желанной добычи.
Зря  он  размечтался  безбедно  прокормиться  здесь  до самой  весны. Теперь
придется в холод  и  стужу промышлять  объедками  возле  человеческих жилищ,
тащиться  вслед  за одинокими  охотниками, подбирать  крохи,  оброненные  по
недосмотру все теми же волками.
     К  весне останется меньше половины  стаи, а то, как  бывало уже не раз,
одна-две  птицы,  и  Карге  придется работать за  пятерых,  чтобы прокормить
вылупившихся  по теплу горластых птенцов. А он старел все больше  и больше и
уже тяжело  перелетал от селения к  селению и не  мог, как раньше, несколько
раз взмахнув  крыльями, преодолеть разлившийся весной  Иртыш. Что может быть
хуже  старости и собственной  беспомощности? А ведь  он вожак! На нем  лежит
ответственность  за жизнь остальных птиц, за воспитание малолеток,  борьба с
другими вожаками за место на этой промерзлой насквозь земле...
     Карга  сердито   нахохлился,  проглотив  последний  кусок  прихваченной
второпях добычи, и засунул левую  лапу под крыло, чтоб погреть ее, а затем и
другую. С наступлением очередной  зимы  он с  ужасом думал, что  может и  не
дожить до тепла, а упадет где-нибудь посреди  заснеженного поля, и такой вот
серый разбойник  случайно  обнаружит его застывшее тело, проглотит, даже  не
задумавшись, сколько  жил на свете  мудрый  старый ворон. От грустных мыслей
Карге  стало совсем тоскливо и жалко себя. И тут рядом с  ним уселся молодой
любопытный  ворон,  верно, решивший, что старый вожак задремал, и вздумавший
проверить, не осталось ли у него в лапах чего-нибудь съестного.
     Эти наглые первогодки, сколько их не учи правилам приличия и достойному
поведению,  вечно норовят сунуть клюв, куда  их не просят. Карга  полуоткрыл
один глаз ровно  настолько, чтобы  молодой нахал  не  смог  догадаться о его
пробуждении, и, когда тот наклонил любопытную башку к нему поближе, изо всех
сил долбанул того в затылок. Правда, удар  пришелся вскользь, Карга сам учил
когда-то  вороненка  осторожности,   и,  видно,   уроки  не  пропали  даром,
первогодок дернулся вбок и благодаря этому не испытал всю силу удара старого
вожака. Но и от этого он черной тенью рухнул вниз, не успев даже распластать
крылья, и какое-то время лежал на снегу с вытаращенными глазами и  раскрытым
клювом, с которого совсем недавно сошла желтая младенческая полоска.
     Один из волков тут же повернул голову  на  звук упавшего на снег тела и
бросился к нечаянной добыче, уже предвкушая свежую кровь на языке, Но Карга,
желая исправить собственную ошибку,-- надо  было  просто  проучить наглеца и
отогнать его  прочь,-- сорвался с еловой ветки  и, широко  разбросав крылья,
ринулся  наперерез  хищнику. Волк  от неожиданности присел на задние лапы  и
щелкнул  зубами, пытаясь ухватить  отчаянного ворона за  хвост, но тот ловко
сманеврировал и ушел от страшных зубов, легко взмыв кверху.
     Второй волк, наблюдая за  происходящим  с полным  равнодушием и отлично
понимая,  что состязаться со старым  вороном в  ловкости бесполезно, тявкнул
собрату,  призывая  того  вернуться  обратно.  Тем  временем  молодой  ворон
окончательно  пришел в  себя, сел  на снегу  и поднялся  в воздух, торопливо
улепетывая с места своего конфуза, не на шутку перепуганный.
     Видевший это  Карга  похвалил  себя  за  спасение жизни первогодку,  на
которого  особого зла  не держал  --  он  получил  свое,--  и  решил вдоволь
поиздеваться над  неопытным волком, явным  ровесником наказанного вороненка.
Он  зашел на  второй  круг и ясно дал  понять озирающемуся  по сторонам и не
потерявшему желания изловить наглую птицу волку, что  сейчас пролетит  низко
над  землей.  Волк весь  подобрался,  думая,  что  уж  теперь точно  схватит
зарвавшегося ворона, и высоко подпрыгнул над  землей в тот момент, когда  до
него оставалось лапой  достать.  Но Карга хорошо изучил волчьи  повадки,  не
первый год на свете живет и повидал их, знает, на что они способны, а потому
чуть  затормозил  перед самым  носом  хищника, широко  разинувшего  пасть  и
изогнувшегося в прыжке.  А когда  тот по  инерции  щелкнул челюстями, ощутив
противную  пустоту в пасти, Карга вложил всю силу и всю злость, копившуюся в
нем  десятилетиями  на соперников в  общем промысле,  в  удар. Вороний  клюв
опустился  точно  в центр мокрого  черного носа,  покрытого тонкой  кожей  и
чувствительного не только к запахам, но и малейшей боли, и разворотил его до
самого основания, до белого хрящичка, так, что он распался на две половины.
     От дикой боли молодой волк взвыл и, оставляя алые капли крови на снегу,
кинулся  к  лесу,  плохо  соображая, куда и  зачем  бежит. Второй, увидевший
кровь, решил, будто тут не обошлось без  вмешательства человека, который мог
и на расстоянии поражать любого зверя, почел за  лучшее уйти под покров леса
и бросился  следом. Кто  ж  мог подумать,  что  ворон,  никогда  и близко не
подлетающий   к   голодному   волку,  может  ранить   того  и   обратить   в
скоропалительное бегство?!
     Карга  же, честно  сказать,