пойдет для
ружей? -- выспрашивал его Карача-бек.
     -- О-о-о! То дело тонкое.  Ты, хозяин, -- а он упорно  звал Карачу-бека
"хозяином", хотя видел,  что тому не  нравится  это, -- в  мехах понимаешь и
сразу  отличишь,  какой  добрый  мех,  а какой никуда  не  годится. Так и  с
железом. Долго, шибко долго учиться надо, тогда поймешь чего-нибудь. Еще дед
мой  кузнецом  был, а дед его деда тоже  железо ковал.  Я мальцом был, а уже
угли для горна отбирал, меха раздувал. Возле огня и вырос. Ты мне только дай
в руки хоть кинжал, хоть наконечник от стрелы -- сразу скажу,  где ковали: в
Москве, Бухаре или от немцев привезли.
     -- И где мастера самые лучшие?
     -- Разные везде.  Немцы  для себя хорошее  оружие делают, а  на продажу
везут худое, то, что  свои не берут... У  каждого свой секрет есть и  никому
другому не выдадут.
     --  В чем же твой секрет?-- Караче-беку нравилось вести долгие беседы с
Нурусланом, открывая для себя иной мир.
     -- Ну, скажу  я тебе, хозяин,  секрет, а  что ты  с ним делать станешь?
Продашь кому?
     -- Ты скажи, а я уже погляжу, что с ним делать.
     --  Присадок добавлять  надо разный для  разного железа,  --  засмеялся
мастер, -- вот и секрет весь. Продавай!
     Карача-бек сумрачно  глянул на него,  пытаясь понять, смеется  Нуруслан
над  ним,  или говорит правду. Помолчал, встал с чурбачка и  сплюнул в пламя
горна.
     -- Ты чего делаешь? -- вскрикнул кузнец. -- Нельзя плевать в  огонь,  а
то уйдет, и все дела.
     -- Не смеши меня, -- Карача-бек отправился к выходу,-- ты и то  убежать
не можешь, а огонь и подавно.
     -- Э,  не  говори  так, хозяин. Обидишь огонь и не  будет удачи. Он  --
друг. Зачем  плевать на  него? Я каждый  раз молитву  читаю,  помощи  прошу,
прежде чем разжечь его. Так дед меня научил и во всем нашем роду так было.
     -- Да плевал я  на весь  ваш род, -- выдохнул Карача-бек, поднимаясь по
ступеням. Который  день у  него  не  проходило беспокойство от бесполезности
затеянного им дела. И он частенько срывал свою злость на слугах, охранниках,
а сегодня обидел ни за что и Нуруслана.
     Злило, прежде  всего, визиря отсутствие  нужных и верных людей, которые
бы могли стать  друзьями и единомышленниками  задуманного им дела. Разве что
Соуз-хан готов был выполнить любое его  указание и  то,  если припугнуть его
или  пообещать  выгодное  дело. Тут  же надо  было  жить  не  одним  днем  и
отказаться от многого. Карача-бек задумал  набрать  втайне от Кучума  верных
ему людей  и снабдить  их  ружьями,  пищалями и  в  нужный момент подойти  с
вооруженными сотнями к Кашлыку, чтобы самому сесть на ханском холме. Но даже
не  Сибирское ханство  прельщало  само  по  себе  Карачу-бека. Он видел себя
подъезжающим к Казани, а потом...  боязно даже подумать... голова кружилась.
От  Казани повернуть  на  Волгу  и  поднять  против  русского  царя  мордву,
черемис... Потом спуститься вниз до Астрахани, заручиться  союзом с Крымом и
отрезать Москву от  Волги. Он помнил  рассказы отца о главном городе Золотой
орды, прозываемом  Сарай-Берке. Там бы он  основал  свою ставку  и  принимал
послов,  сидя на настоящем троне, оправленном в золото и драгоценный зуб. Но
для этого нужны деньги, много денег. Верные люди. И  терпение. У Карачи-бека
было  лишь  последнее,  чему  мог  бы  позавидовать речной бобер,  столь  же
терпеливо перегрызающий сильными зубами толстые стволы осин. Зубы у ханского
визиря были  крепкие.  Он  легко  разгрызал сахарную  косточку  или  баранью
лопатку.
     Карача-бек прислушался и уловил приближающийся от леса топот  копыт. То
мог быть лишь гонец из его  улуса, преданный  Кулар, который один знает, где
искать своего хозяина.
     Всадник  вылетел  к  приземистым строениям, скрытым от посторонних глаз
ветвями ельника, разросшегося  вокруг. Натянув  поводья, спрыгнул с  коня  и
широко ставя уставшие ноги, направился к визирю.
     -- С чем прибыл, Кулар? -- обратился к нему Карача-бек.
     -- Хозяин, зовут ехать в Кашлык. Гонец от хана прибыл. Ждет тебя.
     -- Что ты сказал ему?
     -- Сказал, как ведено, будто на охоту уехал.
     -- Правильно сказал. Ладно, отдохни пока, а я соберусь.
     Ехали  не спеша. Ханскому визирю  не  пристало торопиться  и выказывать
беспокойство  даже, когда  сам хан  ждет  его.  Он  не  последний  человек в
Сибирском ханстве  и нет нужды как какому-нибудь  сотнику гнать  коня,  чтоб
упасть на колени перед шатром своего правителя. Без него не решается не одно
важное дело, и все знают о том.

        "* * *"

     Кучум  был  обеспокоен  поспешным  отъездом в Бухару своего племянника,
который исчез,  даже не  повидавшись с ним, а передал  просьбу  о лечении  в
Бухаре  через  начальника  стражи.  И это он называет просьбой?!  Разве  так
должен просить мальчишка у своего хана о поездке, да еще ни куда-нибудь, а в
коварную Бухару? Смел, слишком смел стал этот подкидыш,  которого  он мог бы
прогнать  прочь, но не поступил  так  лишь из  сострадания и...  родственных
чувств. Впрочем, сделать это никогда не поздно...
     Правда,  он  привез  аманата-заложника  от князя Немяна,  но  за этим и
посылали  его в поход. Ради того и кормят, и одевают, чтобы было кому водить
сотни в поход, пока сыновья не подросли, не стали воинами. И он должен знать
свое    место   у    ханского   престола,   а   не   мнить    себя   великим
башлыком-полководцем, которому после  первого же  похода необходимо лечение.
Чем  он  мог заболеть?  Разве что  нечистая совесть мучит. Так  в Бухаре  ее
быстро  подлечат  недруги,  все уши  пропоют,  как тяжело ему приходится без
родного отца сиротой горе мыкать.
     Кучум  прохаживался  по небольшой площадке  над  склоном Иртыша,  глядя
задумчиво на противоположный берег, где всегда пасли  стадо коней. Жеребята,
выгнув  спины,  носились   друг  за   другом,  взбрыкивая   ногами,  вызывая
неудовольствие взрослых коней. Хан долго наблюдал за ними и вдруг непонятная
пелена опустилась на луг и кони пропали, лишь яркие размытые краски играли в
глазах. Так бывает, если человек долго смотрит  на  солнце, а потом  закроет
глаза.  Кучум  перевел  взгляд на  небо, но не мог  различить даже  медленно
плывущих облаков, которые он ясно видел, когда  выходил  к обрыву.  В  груди
что-то тоскливо заныло, щемящая боль появилась и в голове, а глаза резануло,
будто ножом полоснули. Он недовольно поднес руку к лицу, опасаясь обнаружить
там  кровь.  Но  ее не было... "Что это со мной?  Откуда пришла  эта боль, и
отчего  затуманилось все вокруг? Я не  могу ослепнуть!  Я не хочу ослепнуть!
Этого не может быть!!! За что?! Нет! Нет! Нет! Только не это!"
     Шатаясь и вытянув руки перед собой, он пошел, боясь оступиться и упасть
с  обрыва.  Наткнулся  на  дерево,  обошел  его  и,  осторожно  ступая,  так
продвигался, пока не услышал чьи-то шаги. Ему стало стыдно, что кто-то может
увидеть его  слепого  и беспомощного. Прислонился к дереву и стоял так, пока
человек, шедший навстречу не остановился рядом.
     -- Что с тобой, мой хан? -- услышал он взволнованный голос Анны.
     -- Ничего, иди.
     -- Тебе помочь?
     -- Иди, я тебе сказал! -- он чуть не закричал, но она  стояла рядом. Он
слышал ее  неровное  дыхание, запах желанного  тела.  Вдруг пелена на глазах
начала таять, и он увидел прямо перед собой испуганные глаза Анны. Ему стало
хорошо  и  он  ласково  улыбнулся  ей,   потрепал  по  щеке.--   Прости.  Не
сдержался...
     -- Знал бы  ты, как я испугалась, когда увидела, что ты идешь от берега
с вытянутыми вперед руками. Подумала, может кто-то напал на тебя и ранил...
     -- Кто бы посмел!
     -- Я тоже так думаю, но вдруг...
     -- Не родился еще тот человек, кто посмел бы поднять на меня руку.
     -- Разные люди окружают тебя, и не ровен час...
     -- Не смей даже думать об этом.
     -- Не от моих слов зависит это,-- Анна цепко, как больного, держала его
за локоть, вглядывалась в  лицо, пытаясь распознать причину болезни.  Однако
Кучум обрел былую уверенность и мягко отстранил ее.
     -- Оставь меня.
     -- Можно, я побуду немного с тобой...
     --  Ладно, все кончилось и  я даже не  знаю, что это было,  но какая-то
пелена окутала меня.
     -- Да, я видела, как ты опять не спишь уже несколько ночей подряд. Тебе
надо отдохнуть. Поехали опять на охоту?  Вот только я чуть окрепну.  Хорошо?
-- попросила Анна и прижалась к нему нежной мягкой щекой.  Прошел уже месяц,
как она родила сына, но все еще была слаба и не подпускала его к себе.
     -- Поедем, обязательно  поедем,-- отозвался он,-- а сейчас иди к сыну и
не оставляй его одного надолго. Иди...
     Она  послушно повернулась, улыбнулась  и  сложила  губы  трубочкой,  не
скрывая своих чувств. И ему стало по-настоящему хорошо от взгляда заботливых
глаз, неподдельной любви и искренности. Зачем нужна сила  и власть, если нет
любви? Его  первая жена, Самбула, никогда так не улыбалась ему. В  последнее
время она вообще редко улыбалась и даже не заходила к нему в  шатер. И таких
слов, как от Анны, он от нее не слышал. Нет, он не сомневается в преданности
Самбулы, но то была собачья преданность --  безумная и замешанная если не на
страхе,  то скорее на  покорности. Другой она, его  первая  жена, просто  не
могла быть, как камень не может быть мягким, а пух твердым.
     Постояв, Кучум  вздохнул и направился к своему шатру, когда увидел, да,
явственно  увидел  и различил  каждую  черточку на  лице  начальника  стражи
Чегулая, спешившего навстречу к нему.
     --  Мой  хан, --  он  слегка  наклонил  голову,  --  приехал  визирь  и
спрашивает, примешь ли ты его?
     -- Пусть идет в мой  шатер...  Подожди,  --  остановил  он Чегулая, уже
повернувшегося, чтобы уйти, -- не дослушаешь до конца и бежишь, -- проворчал
он, вымещая неудовольствие на преданном воине, у которого от удивления брови
полезли на лоб. -- Кто из молодых беков ходил в поход с Мухамед-Кулом?
     --  Айдар был... -- Начальник стражи помедлил, припоминая.  -- И Дусай,
кажется, тоже ходил с царевичем.
     -- Они здесь?
     -- Где им еще быть? Вчера с охоты вернулись и отсыпаются теперь.
     -- Разбуди и пусть сразу ко мне идут.
     -- Все?-- теперь  Чегулай  решил  переспросить, чем опять нарываться на
ворчание повелителя.
     -- Все, все. Иди, выполняй.
     Кучум провел пальцами  по глазам,  в которых опять ощутил режущую боль,
как будто мелкий песок от дальнего перехода насыпался в них. А может так оно
и было? Сколько походов  за  плечами, и от каждого он получал хоть маленькую
толику песчинок, которые  оставались в нем,  жили своей  жизнью, став частью
его  самого.  Ему вспомнилось,  как старый охотник принес ему ощипанного  им
глухаря, пойманного  в силки. У того  под синеватой, стянутой рубцом,  кожей
сидел наконечник стрелы,  неизвестно когда попавший  в птицу.  Глухарь видно
пытался клювом вытащить застрявший наконечник и выщипывал все перья  вокруг,
расшатывал  и  раскачивал  металлическое  острие,  но зазубрины на конце  не
давали ему избавиться от него. Так и  жил он с  человеческой отметиной, нося
ее  в своем теле,  как пленник  таскает за собой  кандалы.  Какую же боль он
испытывал  много дней  подряд  и не  находил объяснения,  за что страдает  и
мучается, получив от людей железную метку.
     Но даже  не этим  запомнился  Кучуму  случай  с  раненым глухарем, а то
насколько  всеведущ человек, несущий и  сеющий смерть. Сколько  птиц, лосей,
медведей и другого зверья летает и бродит по лесам с такими отметинами после
встречи с человеком. Он сдирает с них шкуру,  забирает их жир, мясо. А людей
становится  все больше и всем  нужно  одеваться,  есть, насыщать собственный
желудок.  Если бы звери могли собраться вместе, вспомнить обиды и напасть на
людей, то...  то человеку не осталось бы  места на земле... Но звери никогда
не  догадаются совершить подобное  зло.  Люди  могут и  дальше  безнаказанно
убивать, не думая о расплате.
     Кучум вновь провел шершавым  пальцем по  векам,  вроде даже нащупал там
мельчайшие крупицы  песка, тряхнул головой.  Да,  человек подобен  песку  --
такой же надоедливый и всепроникающий. Подхваченный  неведомым ветром, летит
по  земле,  застревает, приноравливается к мельчайшим впадинам, цепляется за
жизнь и думает лишь о себе, примеряя весь мир по  своей мерке, не видя и  не
понимая малость свою и  вредность для всего окружающего. А  может он, Кучум,
для того  и пришел  в этот мир,  чтобы  стать его властелином и повелителем?
Ведь для чего-то создан он и награжден разумом? Имеет ли он право не  думать
о предназначении своем, как и малая песчинка не думает, зачем ветер задувает
ее в глаз человеческий?
     Кучум  удивился  собственным  мыслям, столь  причудливо  преподносившие
простые  вещи, сплетающиеся в  удивительные узоры и заставляющие видеть  мир
иначе, непривычнее, ставить вопросы, на которые не так-то легко найти ответ.
Он  испытывал даже какую-то усталость в теле, как после долгой скачки верхом
по плохой дороге и был крайне удивлен, когда вновь увидел перед собой  робко
переминающегося  с ноги на ногу и  смотревшего с  удивлением на своего  хана
Чегулая.
     -- Чего тебе? -- спросил раздраженно и вспомнил, что тот должен послать
к нему молодых беков... Да, он велел прийти  им, но зачем... Зачем они нужны
ему...  Они  должны  куда-то   скакать...  В  поход?  Собирать  дань?  Найти
Мухамед-Кула? Это все мучительные бессонные ночи. Анна права -- надо поехать
на охоту, а не сидеть пнем трухлявым в  собственном шатре, ожидая крадущихся
с кинжалами убийц. Плохо, очень плохо, когда забываешь, зачем ты здесь и что
должен  говорить,  делать. Неужели столь тяжек удел быть  ханом,  повелевать
другими...
     Задумавшись, прослушал, что ответил Чегулай и недовольно переспросил:
     --  Чего  ты  там   бормочешь?   Говори  громче.  --  Начальник  стражи
поперхнулся и,  не совсем понимая, что происходит с  господином,  сделал шаг
назад и, разделяя слова, повторил:
     -- Карача-бек ждет хана в его шатре. Айдар и  Дусай скоро будут. Еще,--
он чуть помялся,-- отец Дусая услышал, как я звал сына его в ханский шатер и
просил узнать, будет ли позволено ему, Шигали-хану, прийти вместе с ним.
     -- Это все? --  Кучум оглянулся и только сейчас заметил, что продолжает
стоять возле дерева, где застала  его боль  в  глазах.--  Пусть придет.  Мне
будет,  что сказать  ему.  Пошел! -- бросил  уже в  спину Чегулаю слова, как
ударом плети перепоясав.
     Не поднимая головы, прошел к шатру мимо стражников, подтянувших  животы
при его появлении. Подумал, что надо бы чаще менять их, нанять у тестя, хана
Ангиша, честных  и преданных, которых не могли бы подкупить враги-недруги. И
сотников поменять всех... Всех!
     Карача-бек поднялся навстречу  и  склонился, едва  не  касаясь  мягкого
войлока лбом.
     -- Как здоровье моего всесильного  хана? Как  наследник великих дел его
себя чувствует? Мне передали, что еще один мальчик появился на свет и радует
нашего хана смехом своим. Так ли это?
     Кучум смерил визиря взглядом и ничего не ответил, прошел к своему месту
и тяжело опустился на подушки.
     --  Наследники рождаются  быстро, да  долго растут... Зато враги растут
каждый день и число их велико.
     --  Хана что-то  беспокоит?  --  вкрадчиво спросил Карача-бек, не спеша
садиться.
     -- Хана всегда должно что-то беспокоить. На то он и хан.  Это вы можете
жить и спать спокойно и уезжать, куда хотите, не предупредив своего хана...
     Старческие  брюзгливые нотки в голосе Кучума  поразили Карачу-бека.  Он
вгляделся  в  лицо  сидящего  перед  ним  человека  и  удивился   переменам,
произошедшим  с ханом  в короткий  срок:  в  бороде  появилась  седина,  две
глубокие  складки прошли от  носа  к  верхней губе, но более всего  поражала
нижняя губа.  Ранее плотно  сжатая, сейчас она отвисла мокрым рыбьим хвостом
вниз,   обнажая   нездоровые  зубы.  Взгляд  Кучума  блуждал  по  шатру,  не
останавливаясь ни  на чем.  Эти  слова...  Подозрения...  Недомолвки...  Что
происходит?
     --  Расскажи,  что слышал в Казани?  Довольны ли они  московским царем?
Почему мало ружей привез?
     -- Казанские  жители смирились с  московским царем.  Я  сам слышал, как
говорили  многие  из  них,  будто  проживут  при  любом  царе...   --  Кучум
внимательно  слушал рассказ визиря, но мысли его  постоянно  возвращались  к
песчинкам, мешающим в глазу, и визирь казался песчинкой,  причиняющей боль и
беспокойство, хотелось махнуть рукой, отогнать его, остаться одному.
     -- За ружья просят чересчур  большую цену и мне пришлось потратить все,
чтобы купить то, что хан видел...
     --  Купцы  к  нам, отчего  не  едут?  -- перебил  его  Кучум,  не давая
договорить.
     Карача-бек чуть замешкался, кашлянул, но тут же нашелся:
     -- Они готовы приехать с разными товарами, если разбойники не разграбят
в пути и будет разрешено торговать во всех улусах твоего ханства. Они готовы
ехать...
     -- Готовы ехать!  Разбойников испугались! Я что, их охранять буду?! Где
их нет, разбойников? Ладно, не хотят те ехать, других пригласим. У нас нынче
собрано  много  добрых  мехов. Надо сосчитать,  что  даруги-данщики  свезли.
Займись этим... -- Раздались шаги и покашливание подле шатра, и Кучум замер,
не договорив. Карачу-бека в очередной раз удивило, как напряглось лицо хана,
дрогнула рука. Но он  быстро справился с собой, крикнув,-- кто там топчется?
Почему не заходите?
     Полог откинулся и появилась голова Шигали-хана, затем его сына Дусая  и
последним вошел, посверкивая задорными глазами, Айдар.
     -- Здоровья пусть пошлет Аллах нашему достопочтенному хану и детям его.
Да  продлятся  дни  твои и  пусть радость не покидает  тебя, -- затараторил,
кланяясь низко, Шигали-хан. Он быстро просеменил на своих маленьких  ногах к
тому месту, где сидел Кучум  и,  упав  на колени,  поцеловал его левую руку,
испачкав густо  слюной.-- Целуйте подошвы  ног его,-- повернулся  к  молодым
бекам,  --  не  видел  мир  более доблестного и великого  хана и  мы  должны
радоваться, что нам дозволено ходить по одной земле с ним, слышать его речи,
видеть лицо его, сидеть на одном ковре рядом с ним.  Целуйте!  -- и легонько
подтолкнул Дусая.  Тот, смущаясь,  упал на колени,  ткнулся  носом в ханский
сапог и, пыхтя, отполз назад.
     Карача-бек наблюдал, как преобразилось лицо Кучума: в блаженной  улыбке
растянулись  губы, и он весь расслабился,  засиял. "Этот  Шигали-хан готов и
впрямь подошвы ему вылизывать, лишь бы получить то, что хочет. Всем известно
-- метит завладеть северными землями, где его трудно будет отыскать. Засядет
среди болот и  присвоит  половину дани, которую соберет.  Лиса  так след  не
запутает, как он..." -- С неприязнью думал он.
     Айдар тоже коснулся губами ханского халата, незаметно утер губы, ощутив
запах  пота, исходивший от Кучума.  Он  не  знал, зачем  был приглашен,  и с
интересом разглядывал Карачу-бека, с  которым ему  еще не приходилось  иметь
дела.
     -- Услышал, что наш  великий хан собирает  молодежь на  кингаш-совет  и
думаю своей дурной головой:
     "Может и старый Шигали  пригодится чем.  Может, скажу хоть  одно слово,
которое поможет мудрому хану". Хоть  и знаю, что не нуждается лучезарный хан
в  советах простых  смертных. Свою мудрость он на небесах  черпает. Воистину
так...
     -- Хватит, хватит,-- прервал, наконец, его излияния  Кучум,-- садитесь,
коль пришли,-- подождав немного, когда все рассядутся, остановил свой взгляд
на молчаливом толстощеком Дусае, чувствующем себя неловко в ханском шатре,--
скажи  мне,  Дусай,  сын  почтенного  Шигали-хана, как вам без  боя  удалось
заставить хана Немяна отдать сына своего в аманаты-заложники?
     Дусай заерзал и, потупив глаза, промямлил:
     -- Испугался он воинов наших. Вот и все.
     -- Правильно говорит сын мой, -- поспешил вставить  слово Шигали-хан,--
всем известна сила хана Кучума. Далеко правителям другим до него.
     -- Почему же тогда Н