из, увидел  толстую  палку, воткнувшуюся в его мягкий живот.
Решив, что причина боли заключается именно в ней, он схватился обеими лапами
за древко копья,  пытаясь  освободиться,  но Едигир  надавил  изо  всех сил,
вдавливая клянок глубже, засадив копье едва ли не на четверть. Он боролся за
свою жизнь, за право быть сильнейшим и первым в ханстве, его не интересовала
участь животного.
     А медведь, поняв, что смерть набрасывает  на него свое темное покрывало
вечной тьмы, почуяв дыхание вселенского мрака, жалобно заревел на  весь лес,
извещая  собратьев о своем  уходе,  и что есть сил  рванулся к спасительному
лесу...
     Копье вырвалось  из  рук  Едигира  и, глубоко застряв  во внутренностях
зверя,  тащилось за ним по  земле, оставляя алые  пятна крови. И сам медведь
уже  не  ревел,  а  стонал,  пытаясь  вырвать  ненавистное копье  из  тела и
придерживая вываливающиеся наружу кишки.
     Наконец он понял,  что ему не достигнуть долгожданного леса, не уйти от
толпы людей, несущихся навстречу, и глубокое равнодушие овладело им. Пропало
желание сопротивляться, бороться  за  жизнь; он в последний раз  взглянул на
людей и  со  вздохом  опустился на  мягкую,  пружинящую  траву,  прижав  обе
передние лапы к ране.

     А люди уже окружили  поверженного великана, громко орали,  направив  на
него дубины и  копья. Медведь взмахнул передней лапой, как бы прося уйти их,
не видеть  мучений,  оставить  одного  наедине  со  смертью.  Вслед  за  тем
предсмертная судорога сотрясла его большое и сильное тело. Голова откинулась
назад,  широко открылась пасть, вывалился наружу язык, и густая вязкая кровь
потекла на изумрудную траву, быстро темнея, свертываясь и уходя в землю.
     Мощный  рев вырвался из  людских глоток, извещая всех,  что  отныне  их
хозяином, правителем Сибирского ханства суждено стать Едигиру.
     --  Слава  нашему  хану!  Слава  хану  Едигиру!  Едигиру!!!  А  он,  их
правитель,  стоял чуть в стороне,  сжимая  обрывок  цветной  тряпицы,  плохо
сознавая, что же  происходит вокруг,  и неотрывно смотрел  на окровавленного
зверя, принесшего власть над людьми.
     Потом, почувствовав приступ тошноты, круто  повернулся спиной к  орущей
толпе  и  едва  ли  ни  бегом, спотыкаясь  о  толстенные  стволы  обожженных
деревьев,  кинулся к краю поляны, к  лесу, где совсем недавно хотел спастись
поверженный им зверь. И  только, войдя внутрь кустистого молодого  подлеска,
отрешившись  от людских взглядов, отгородившись тонкими стволами  молодняка,
выросшего на гари, глубоко вздохнул и упал на траву, принявшую его тело, как
мать нежно берет  в руки плачущего  ребенка.  Он и сам не замечал, как слезы
катились по лицу,  щипали  глаза, попадали  в рот и омывали  холодной  росой
разочарования.
     "Зачем мне это? Зачем?!" -- билось как тяжелые удары в бубен в пылающем
мозгу.  Он не ощущал себя победителем,  тело ослабло,  налилось  неимоверной
тяжестью,  и  он  будто  тонул  в глубокой  мощной  реке,  даже  не  пытаясь
противиться ее всевластному течению, затаскивающему его под толстый лед.
     Наконец,  блаженство тишины  и покоя, умиротворения  до  звона  в  ушах
внесло его обратно в реальный мир,  и  вновь стали  отчетливо слышны  звуки,
различаться  цвета,  запахи  осеннего  леса.  Он  перевернулся  на  спину  и
уставился в  далекое  облачное  небо.  Прямо  над  ним,  медленно  взмахивая
остроконечными  крыльями,  кружил  большой черный ворон, дожидающийся, когда
люди покинут поляну, позволив и ему получить свою долю, почествовать удачную
охоту сибирского хана.
     "Кар-р-р, кар-р-р..."-- разнеслось  над лесом, и Едигир повернул голову
к костру, пытаясь сообразить, в каком времени он находится.


        "ЗЕЛЕНЫЙ УЗОР ПРЕДАТЕЛЬСТВА"

     Сотня Кучума, едва обсохнув после переправы, широким строем втянулась в
лес. Чуть отъехав  от  берега, передние воины услыхали далекие удары бубна и
повернули головы в сторону Кучума.
     Он взмахом  руки подозвал  к себе юзбашу  Уртазу и приказал вполголоса,
кивнув в сторону глухих ударов:
     -- Направь двоих разведчиков,  но  чтоб  тихо!  Уртаза понимающе затряс
головой и, отъехав, направил двух подвижных и юрких молодых воинов следовать
впереди сотни, Остальные спешились, ведя коней под уздцы, и осторожно начали
пробираться по сумеречному таежному  лесу. Только Кучум  ехал верхом впереди
на красавце Тае, внимательно вглядываясь меж стволов.
     Наконец, вернулись посланные  разведчики, сообщив, что видели на лесной
поляне походный шатер и группу людей возле костра.
     -- Шатер стоит на небольшом холме,  но охраны вокруг  мы не заметили,--
добавил один из них.
     --  Это  он,--  облегченно  выдохнул Кучум,-- больше  тут быть  некому.
Сотня, к бою! За мной! -- крикнул он, полуобернувшись, и пришпорил коня.
     Деревья поредели и по  неширокой тропе Тай  вынес хозяина на поляну,  к
подножью  небольшого  песчаного  холма, на  вершине которого сидели  у  туши
убитого медведя два десятка человек.
     Охрана  хана   Едигира,  увидев   показавшихся  на  поляне  вооруженных
всадников,  тут же  схватилась за луки,  заслонив собой  своего  властелина.
Воины Кучума не могли враз выбраться из лесных зарослей на поляну, и лучники
с холма могли без труда перебить их поодиночке.
     Кучум понял  это  и,  чтоб  как-то  выправить  положение  и дать  людям
подтянуться, громко крикнул:
     -- Эй! Мы ищем ставку сибирского хана...
     -- Ставка великого хана в Кашлыке,-- прокричали с холма.
     -- Мы заблудились в лесу и потеряли дорогу.
     -- Кто вы такие? -- последовал вопрос.
     -- Купцы с Булгарии,-- не задумываясь, крикнул Кучум,-- едем с товарами
в Кашлык.
     Какое-то время на холме царило молчание, а потом зычный голос приказал:
     --  Всем  спешиться  и  отойти  на  полсотню  шагов,  а  старший  пусть
поднимется ко мне.
     У Кучума и его сотни не было иного выхода, как подчиниться, и он, кинув
поводья  Уртазе,  начал взбираться на  холм. На  ходу  он вспомнил  рассказы
купцов о доверчивости сибирцев и решил, что самое лучшее начать беседу, а уж
потом, при удобном случае, напасть  на Едигира и его людей.  Придя к  такому
решению,  он  глянул  вполоборота на  свою  сотню,  находящуюся  от него  на
расстоянии полета стрелы, и нахмурил  напряженно лоб, понимая, что помощи от
них ждать не придется.
     Едигир  поджидал его у кромки песчаного  откоса, спокойно скрестив руки
на  груди  и  вглядываясь  в  незнакомца.  На  купца  тот  мало  походил,  а
разлапистая  походка носками  внутрь  и  большие тяжелые руки выдавали в нем
воина, но отнюдь не торговца.
     "Что-то здесь не так,-- подумал он,-- надо ухо держать востро".
     Кучум  остановился  в нескольких  шагах от  него и  слегка  поклонился,
прижав руки к груди.
     --  Да  будет благословен  твой  кров и все  живущие под  ним,--  мягко
заговорил  он,  силясь   как  можно  доброжелательнее   улыбнуться,--  пусть
продлятся дни твои и чтоб череда  их была легка  и  неутомима, как дуновение
летнего ветра. Любящих жен тебе и здоровых детей.
     -- Благодарю  за добрые слова, присядем.-- И сел прямо на сырое бревно,
лежащее подле костра.
     Кучум  же  повернулся  к  своим  воинам  и  подал  знак, чтоб  принесли
угощение,  которое он захватил предусмотрительно  с собой. Двое нукеров  тут
же, подхватив кожаные походные сумки, кинулись к холму.
     Когда угощение было расставлено, то Кучум следом за  хозяином опустился
на чересседельную  кошму, расшитую  замысловатыми узорами.  Он взял  в  руки
кувшин с вином и наполнил принесенные пиалы, подал одну из них Едигиру.
     Тот принял, пригубил вино и, ни слова не говоря, опустил пиалу рядом  с
собой на бревно.
     -- Как здоровье казанского хана? -- задал он вопрос.
     -- Плохо его здоровье, и в великой печали он после того, как московский
князь Иван забрал в полон многих его жен и детей.
     -- Да, мне ведомо  об  этом.  Но нам князь  Иван не  враг,  нам  нечего
делить. Но передай своему господину мое  сочувствие.-- Потом, чуть помолчав,
Едигир спросил:-- Спокойно ли ехать? Есть ли разбойники?
     Кучум понял, что его проверяют, и постарался ответить неопределенно.
     -- Когда охрана хороша, то и разбойники не страшны.
     -- Заезжали ли в Чимги-Туру? -- столь же вкрадчиво спросил Едигир.
     -- Да, ненадолго.
     И опять  над поляной нависло молчание, и лишь конские удила побрякивали
от  края поляны  да воины Едигира, не выпускавшие луки  из рук, поскрипывали
сапогами о желтый песок, переступая с ноги на ногу.
     Кучум внимательно разглядывал  сибирского  хана, стараясь  оценить  его
достоинства  и недостатки. Едигир  был значительно  моложе  его,  но шире  в
плечах и выше  ростом.  Из-под надвинутой  на  большой  открытый лоб круглой
шапки с лисьей опушкой виднелась  черная косица, перетянутая  синей лентой и
заправленная  под халат.  Само лицо несло отпечаток  добродушия и  мягкости,
свойственное  сильным людям. По  широким  скулам  вилась небольшая борода  с
мелкими колечками. Надбровье  перерезали две глубокие складки, сходящиеся на
переносье.  Темные,  чуть  с раскосиной  глаза  внимательно  и  с недоверием
глядели на  собеседника,  как бы оценивая его.  Говорил  он как  бы свысока,
заранее  зная, что собеседник  подчинится  ему. Таким голосом  обычно отдают
приказания,  но  не  в  летучем конском  строю сквозь шум боя, а  в полутьме
шатра, где слышен  каждый шорох и важны интонации. Кучум же с его сорванным,
сипловатым  голосом никогда  не  мог  отдать  приказ вполголоса  даже  рядом
стоящему  человеку. Нет,  даже  когда он  просил подать пиалу  с кумысом, то
сидящий рядом  человек мог вздрогнуть, словно смертельная опасность угрожает
хану...
     Меж  тем Едигир тоже  внимательно приглядывался к собеседнику,  пытаясь
угадать,  зачем тот говорит явную неправду. То,  что  перед  ним никакой  не
купец,  ему  было  ясно  с  самого  начала.  Эти  большие обветренные  руки,
непрестанно  теребящие  конец кожаной плети, больше привыкли сжимать рукоять
сабли, а не  перебирать  нежные  восточные шелка  и считать  золотые монеты.
Особенно  выдавали  пришельца узкие  с  прищуром  холодные  глаза, время  от
времени  вспыхивающие,  как тлеющие угольки. В  них  читалась  жестокость  и
непреклонность. Такой человек  не уступит  тропу встречному, не растрогается
из-за страданий  ближнего.  И горе тому, кто посмеет  перечить  ему. Смерть,
неумолимая  смерть   читалась  в   черных   глазах,   непрерывно   сверлящих
собеседника.
     -- Так где же твои товары, купец?
     --  С караваном, где же им еще быть. Не пройдем ли к нему,  и я  покажу
все свои товары. Можешь выбрать, что понравится: оружие, сладости, ткани.
     Кучуму пришла в голову спасительная мысль,  что  если увести  Едигира с
холма, то схватить его ничего не стоит.
     -- Надо бы  пройти, давно в наших  краях не было  караванов. Вот только
шаман не закончил гадания. Подождешь?
     -- Конечно,-- Кучум торжествовал. Он выиграл! Ему поверили!
     -- Разреши мне вернуться  к моим охранникам. Я придерживаюсь иной веры,
и Аллах не позволяет нам, правоверным, присутствовать во время гадания.
     Едигир  еще  раз  недоверчиво  оглядел  его  и,  не  найдя  достаточных
возражений, решил отпустить до поры чужеземца.
     -- Хорошо, подожди меня внизу,-- и он передал ему Пиалу из-под вина. Но
вдруг  взгляд  его  задержался на  узорах,  которыми  была  она покрыта.  На
внутренней ее  поверхности  зеленые цветы сплетались в причудливый узор, меж
которых арабской  вязью шла надпись:  "Хан  Муртаза -- благоверный правитель
Бухары".  Точно  такой же узор был  и  по углам подушки,  на  которой  сидел
чужеземец.
     Но не столько  сама надпись поразила Едигира,  сколько  ее  сходство  с
другой, которую он совсем недавно видел в собственном дворце.
     Он резко  отдернул руку, и пиала  мягко упала  на песок, не разбившись.
Кучум тут же наклонился за  ней, сетуя  на неосторожность  свою и хозяина, а
когда выпрямился, то увидел направленный на него кинжал.
     -- Что случилось? Или я нарушил законы гостеприимства?
     --  Я доверяю гостям, но  не  люблю,  когда  меня  обманывают.-- Лезвие
кинжала приблизилось к груди Кучума, а он так и стоял, сжимая в руках пустую
пиалу.
     -- Про какой обман ты говоришь?
     -- Зачем ты вздумал  меня  дурачить  и врать,  будто  ведешь караван из
Казани? Та дорога проходит не здесь. Ты явился сюда из Бухары, и я это легко
понял. Или не так?
     Кучум  бросил взгляд на  застывших вдалеке  своих нукеров и  понял, что
притворяться дальше нет смысла.
     -- Пусть будет так, но я твой гость и ничего плохого не  сделал. За что
же ты угрожаешь мне оружием?
     -- Волк тоже приходит в гости,  но  после него остается  разор. Говори,
зачем пришел?  Кто тебе  Муртаза-хан? Отец?  Брат? Он давно  добивается моей
смерти и подсылает подлых убийц. Значит, и ты один из них. Так?!
     --  Только  трус может  задавать  вопросы, приставив кинжал к  горлу,--
усмехнулся Кучум.-- Убей меня, коль знаешь, кто я.
     -- И  ты  еще посмел  назвать  меня  трусом?!  --  Едигир  отступил  на
несколько шагов,  но кинжал не опускал.-- Ты назвал меня трусом?! Таких слов
я  не  прощу  никому,  пусть  даже  он  будет  моим  гостем.  Но  я не  убью
безоружного. На, держи! -- И он кинул в руки Кучума копье, что было воткнуто
недалеко от костра, а сам подхватил другое и несколько раз взмахнул им перед
собой.-- Если ты действительно купец, то драться со мной  не станешь. Только
я уверен в другом. Будешь драться?
     -- Тут твоя  власть, и  я не могу не  подчиниться.-- Кучум примерился к
тяжелому копью и  пошел по кругу, внимательно  следя за противником. Боковым
зрением он заметил, что его сотня медленно подбирается шаг за шагом к холму,
готовая по первому зову прийти ему на помощь.
     -- Ну, купец, покажи, на что ты способен,-- подзадоривал его Едигир.
     Кучум сделал обманный выпад и  присел на  колено, но его противник едва
заметным  движением  отбил копье к земле, а  сам выкинул длинное жало далеко
вперед, чуть не зацепив нападающего.
     -- Э-э-э, да ты совсем не умеешь драться.  А  если так...-- И он  после
нескольких обманных выпадов едва не проткнул Кучума, если бы тот не отскочил
к самой кромке холма.
     Противники вновь пошли по кругу, стараясь занять более выгодную позицию
и угадать слабые  стороны другого. По силе они  были равны, но  Кучум привык
драться копьем, находясь верхом на  лошади,  а пешим  он  больше предпочитал
саблю. И он решился на  боевой прием,  который мог  решить исход схватки. Он
внезапно подпрыгнул и,  выбросив копье  вперед, ринулся  на сибирца.  Но тот
легко ускользнул от него, упав на землю и перевернувшись через голову. Кучум
не успел развернуться к нему лицом, как получил легкий укол в зад.
     --  Куда  же ты побежал?--  насмешливо  спрашивал Едигир, а  его  воины
восторженно загомонили, потешаясь над неловкостью степняка.
     Не помня себя  от ярости, Кучум  вырвал правой  рукой  из ножен  саблю,
переложив копье в левую. Увидев это, Едигир вытащил свой кинжал, и они вновь
пошли по кругу мягкой кошачьей походкой.
     Кучум решил переменить тактику  боя  и старался подобраться  поближе  к
противнику, орудуя саблей и  отбивая удары копьем. Это ему почти  удалось, и
он  несколько  раз  удачно  рубанул по  древку  копья,  перерубив его  почти
наполовину. Едигир лишь усмехнулся и начал  с  удвоенной  скоростью  вращать
свое  оружие,  угрожая то  голове, то  ногам, то груди степняка.  Острие его
копья описывало замысловатые фигуры  в воздухе  и даже задело  плечо Кучума.
Тот вынужден был отступить, теснимый противником,  и... неожиданно  для себя
оступился, не найдя опоры, покатился с холма.
     -- Сдавайся! -- закричал сверху Едигир и ринулся следом за ним.
     Но  Кучум сумел  вскочить на ноги  и метнул  копье в набегающего сверху
Едигира. Тот не  успел  увернуться, и летящее копье  ткнулось  в предплечье,
сбив его с ног.
     Его воины, столпившиеся на вершине, уже радовались  победе своего хана,
как  вдруг  на  него  со  всех  сторон  бросились  подоспевшие  степняки  и,
навалившись, прижали к земле. Несколько стрел просвистело сверху, пригвоздив
двоих  нападавших, но  они боялись ранить Едигира и целились  в  сторону  от
него.  Меж тем Кучум уже вскочил на подведенного  к нему Тая и махнул рукой,
чтоб пленного тащили к лесу.
     Степняки, не приняв боя,  откатились от  холма  и  укрылись от стрел за
стволами  деревьев.  Радостный Кучум подъехал  к поверженному противнику  и,
щеря зубы, спросил:
     --  Что  теперь,  скажешь, сибирский  хан?  Ведь  именно  так  ты  себя
называешь? С сегодняшнего дня ты больше не хан. Ты никто. Собачья  пятка имя
твое! -- И, пришпорив коня, он помчался дальше, в глубь леса.
     Едигир   бессильно  скрипнул  зубами  и  попробовал  прочность  ремней,
которыми были опутаны руки. Но нечего было  и  думать  об освобождении, он с
трудом пошевелил затекающими пальцами.
     Подошли  двое степняков  и,  злобно  усмехаясь,  забросили его в  седло
низкорослой лошадки. Затем ловко стянули ноги  другим ремнем, пропустив  его
под  конским  брюхом  и через  луку  седла закрепили  тугой  петлей  на  шее
пленного.
     -- Только пикни,  мигом прирежу,-- прорычал один  из них, кладя руку на
кинжал,-- все одно кончать тебя будем.
     -- О себе бы лучше  подумал, пес,-- огрызнулся Едигир и тут  же получил
удар кулаком в грудь.
     -- Еще хочешь? -- спросил степняк.-- На! -- И вновь его кулак опустился
на ребра пленного.
     Впереди, куда  ускакал  Кучум,  послышались голоса команды, и  степняки
спешно взобрались на  коней,  оставив Едигира в покое. Один из  них привязал
повод его лошади к своему седлу, а второй ехал сзади. Едигир повернул голову
и  увидел,  что еще  десятка два  всадников прикрывают  его с тыла.  Значит,
надежды  на спасение нет никакой... Правда, на холме остался Рябой Нур,  а с
ним  два  десятка  воинов, которые знают местный лес, как свои пять пальцев.
Едигир на их месте  попробовал бы устроить засаду на тропе, ведущей  к реке.
Он знал, что в лесу степняки плохие воины.
     ...Рябой Hyp  бежал впереди  небольшого отряда  в стороне  от тропы, по
которой   увозили  захваченного  Едигира.  Легко   лавируя   меж  деревьями,
перепрыгивая  через  полусгнившие   стволы,  пригибаясь  от  низко  нависших
мохнатых еловых  лап, он бежал, как много раз бегал по лесу, преследуя зверя
во время охоты. Сейчас он сам был зверем, у которого отняли его детеныша, Но
он и не  собирался сдаваться, отпускать степняков с пленным Едигиром. Они на
своей  земле,  а  с  ними два  десятка отборных  воинов,  и  степняков  надо
перехватить, пока те  не  добрались до реки.  Hyp бежал не  оглядываясь,  но
знал, что воины не отстают и бегут следом, сжимая в руках копья и луки.
     Свое прозвище  "Рябой" он  получил  много лет назад, когда схватился со
здоровенным борцом Агиш-хана, приехавшим к ним на весенний туй-праздник. Тот
был  на голову выше  Нура  и снисходительно  поглядывал на него сверху вниз,
потирая  ладони перед очередной  победой. Но  не  таков был  Hyp,  чтоб дать
бросить себя  на землю. Он  мертвой хваткой  вцепился  в противника,  и  они
покатились по земле  вместе, угодив в горящий костер. И тут  Hyp, даже когда
огонь  спалил  его  бороду  и  волосы на  голове, не  ослабил хватки. Победа
осталась  за ним, а  лицо... лицо с  тех пор стало рябым,  как шкура молодой
косули,  покрытое желто-коричневыми пятнами.  И уже  никто не  решался выйти
бороться с ним во время весеннего праздника.
     Это он, Рябой Hyp, сделал ханом молодого Едигира, а сам стал менбашой*.
Теперь у них  одна  судьба с ханом. Погибнет Едигир, и  для Рябого  Нура  не
окажется места на ханском холме.  Да что  на холме, ему не окажется места во
всем Сибирском ханстве.  Местные беки припомнят ему  все обиды  и  сживут со
света. А теперь еще и эти невесть откуда взявшиеся степняки, захватившие его