их дворца, оказаться  в своей прохладной
горнице, где и дышится-то легче.
     Но усилившаяся неприязнь к царю Ивану появилась не  вдруг и не сразу, а
вызревала,  как  побег  на  грядке,  проклюнувшийся  на  свет  и  постепенно
наливающийся новыми  силами на  благодатной  почве, кормящаяся непрестанными
рассказами о царской изменчивости, коварстве и похотливости.
     Алексей  Данилович  и  сам был охоч до  девок, но трогать замужних  баб
считал наипервейшим грехом и другим того не прощал. А за Иваном Васильевичем
грех  этот водился и  раньше,  а  последние годы  он  начал отличать  именно
замужних,  зная,  что  не могут мужья  их  заступиться,  слово  ему  поперек
сказать. Кто противился, отправлял в поход или на воеводство дальнее, послом
в иные страны и  мало ли  куда мог спровадить  царь огромной  державы одного
человека, чей неосторожный, неприветливый взгляд не понравился вдруг ему.
     Алексей Данилович  начал вспоминать  как  царь  Иван,  бывая  у  него в
гостях,  пялился  на жену  бесстыжими глазами, а потом  отправлял  его то  в
Ливонию, то  в Дикое поле... Гнев  прилил к голове, но  он  справился, криво
усмехнулся  и тихо проговорил  про себя:  "Ну, царенька,  прохвост ты,  а не
государь православный! Пес блудливый и смердящий, если только все  было так,
как мне видится". Он начал подсчитывать, когда и кто  из детей его родился и
через какой срок,  но почти  сразу  запутался, осадил  себя, переметнулся на
другое. Вспомнились разговоры с новгородскими купцами, которым тоже хотелось
большего постоянства в царских делах и поступках.
     Не любил  он  их  торговое отродье за вороватые глаза, загребущие руки,
тянущие к  себе все подряд,  ничего  не пропускающие мимо. "Кто  смел, тот и
съел!"  --  шутили  они друг  перед  другом, выхватывая из-под  носа  товары
подешевле,  подряды на рыбу, муку,  пеньку. Их неопрятность  в еде, животная
всеядность отталкивающе действовали на  Басманова,  стоило очутиться ему  за
одним столом  с кем-нибудь из местных или заезжих мужиков с  торговой сотни.
Но  и  без  них не обойдешься, как не крути, но от разговора не  увернуться.
Провиант  ли закупить, сукна  ли  на одежду,  или оружейный припас, а все  с
ихним братом  толковать  требовалось. Потом они уже сами тянулись  к нему на
двор, широко  улыбаясь,  лезли целоваться, расспрашивали  о житье на Москве,
делились своими бедами.
     С одним  из  них, Саввой Заевым, он  даже  сошелся. Тот не  набивался в
родню и не тыкал под нос толстым кошелем,  зато  всегда выказывал уважение и
услужливость, тут же раскланивался и уходил, как только хозяин вставал из-за
стола. Он вез с Новгорода  тонкое английское  сукно, которого в Москве ткать
не  умели. Ему же они доставались от купцов, возивших товары с Архангельска,
куда захаживали суда из Англии.  Если жил Савва на Москве месяц,  другой, то
обычно раза три захаживал к Басманову на беседу.
     -- Вот ведь какой обычай пошел, -- возмущался он, явившись как-то раз с
разбитым  носом  и  рассеченной   щекой,--  только  начали   мы  торговлю  с
приказчиком моим, как идет мужичища саженного роста и ко мне. Говорит, так и
так, положено с тебя, купец, пошлину взять.  Я ему объясняю, мол, платил уже
на торговом дворе, когда приехал. Меня там и записали в особую книгу и товар
весь свой  указал.  А  он толкует,  дескать, то за товар платил, а теперь за
место положено. Я подумал, подумал и отдал сколь просил.
     -- А много  ли  тот  мужик просил,-- поинтересовался Алексей Данилович,
прикидывая про себя определить доход Заева.
     -- Да не так,  чтоб много, но и подходяще, --  ушел от  прямого  ответа
купец.-- Заплатил, значит,  ему. И часу не прошло, как другой тянется следом
и  толкует  мне,  будто  за  сторожей  платить надо,  которые нас  от  воров
стерегут. Уж тут я возмутился,  кулаками замахал. А он  кликнул еще  двоих и
взяли  меня в клещи.  Один  кинжалище достает  и мне в пузо  тычет. Зарезать
грозится, если деньжат не скину. Хоть караул кричи.
     -- Надо было бы и крикнуть.
     -- Зачем мне мертвому караул нужен? Их поймают нет ли, а я с распоротым
брюхом живи  потом, как  получится. И этим  дал, что  просили.  Только через
короткий срок еще двое приперлись с такими же воровскими харями. Спрашивают,
какой  у  меня  товар.  Английский,  говорю  им.  Нельзя,  говорят,  сегодня
английским  торговать.  Как так нельзя? Кто  не велит? Московская  сотня  не
велит, они  мне отвечают. А  мое, какое дело?  Или барыш плати за английский
товар, или уматывай отсюда, мне эти воры говорят. Не выдержал и огрел одного
по башке кулаком.  А кулак-то у меня, Алексей  Данилович, сам  видишь какой!
Уложил того на месте. Зато второй, дружок его,  меня колотушкой огрел  и еще
бы мог, да приказчик мой подсобил, помог отбиться.
     -- Так разве  стрельцы царские  не ходят по базару? Не приглядывают  за
порядком? -- удивился Басманов.
     -- Стоят в сторонке  и на нас поглядывают. Как  те двое убрались, так и
они  подошли. Мол,  чего мы не поделили?  Рассказал  им все  как есть, а они
послушали и дальше пошли. Сами ладьте с народом, говорят. А ихнее дело воров
ловить.  Разве  то не воры  были? -- Савва сокрушенно  поскреб  в затылке  и
тронул распухший нос.
     -- И чего же теперь делать думаешь?
     -- А чего тут думать?  Или свою  охрану  нанимать  и  деньгу им немалую
платить, или  обратно домой подаваться.  Худо у вас тут на  Москве  стало,--
вздохнул купец.
     -- Слышал я, что  проказничают  мужики, но не думал, будто среди белого
дня грабить в открытую могут...
     -- Могут, еще как могут. Ты  бы, батюшка, царю донес  о том. А  то ведь
все приезжие съедут с Москвы. Кто торговать в убыток себе станет?
     -- Да... Дела... Будет ли толк  с того, что донесу царю?  Царь прикажет
сыскать тех воров, а найдут ли? Ты на них покажешь?
     -- Да я бы  показал...-- Купец замялся,--  так,  поди, у  них и  дружки
есть. Потом  порешат  меня в темном переулке.  Вот их бы схватить на  месте,
когда они других щипать станут.
     -- Трусоват ты, Савва, однако,-- хмыкнул Басманов.
     -- Я  панциря не ношу,  не в стрельцах хожу. Пистоля и того нет. Мое ли
это дело расправу чинить? Мое дело торговать!
     --  Поди, разберись  сейчас  кому  чем заниматься,-- Алексей  Данилович
побарабанил  пальцами по столешнице, --  времечко  нынче смутное, тяжкое. Не
знаешь, чего и откуда ждать.
     -- Доброго ждать нечего, -- осмелел неожиданно Савва, --  покамест нас,
купцов, за людей не считают, а каждый норовит урвать с  нашего брата поболе,
жизни доброй не будет. Наши мужики сказывали,  что в Ревель  ездили, у ляхов
бывали, так у них там торговые люди -- наипервейшие в государстве. К ним все
с поклоном и с  почтением.  Будь  ты  хоть князь или царев человек. Плати за
товар сколь положено, и весь сказ. Я же здесь на Москве многих бояр знаю, но
лишь ты, Алексей  Данилович,  по-людски со мной  разговариваешь. А другие --
как с собакой, -- купец смахнул невидимую слезу, тяжело вздохнув.
     -- Да уж ладно  тебе напраслину возводить, -- отмахнулся Басманов, хотя
и знал, тот говорит истинную правду. Так и есть, бояре дальше ворот купцов в
дом  к себе не  пускали. Могли и  псов  цепных  на них  спустить, а то товар
возьмут,  а  платить  не платят. Особенно приезжих с Новгорода не  жаловали.
Прав Заев. Прав.
     -- То не  напраслина,  коль уж разговор  зашел, то  скажу тебе  больше,
знай. У нас,  в Новгороде, давно разговоры идут, что Москва не один город на
белом свете. Можно торговать и в Дерпте, и в Ревеле, да мало ли, где еще. Уж
больно  чванливый народ у вас,  боярин. Ты  не обессудь за прямое  слово,  а
добра ждать не приходится.
     -- Неужели Новгород против Москвы пойдет?
     -- А как иначе? Чем мы хуже Москвы будем? Ровня самому Киеву. Пробовали
с  нами  и  суздальцы  и владимирцы  воевать, а  что толку.  Мы  по копеечке
скинемся  и  найдем  кого хошь для обороны.  Прошлый  царь тоже пробовал, да
только стоит  Новгород живехонек и ничегошеньки ему не придет. Пожелаем, так
вообще от Москвы отложимся...
     -- Но-но...-- осадил купца Басманов,-- ты тут лишнего не болтай. У царя
везде свои уши есть. За себя не  боишься, так меня не подводи под измену. --
Заев испуганно заморгал белесыми ресницами, огляделся по сторонам горницы.
     -- Ладно, прав ты, боярин, лишнего болтать не следует. Пойду я, однако,
а то засиделся.
     Заходил  он и проститься  перед отъездом,  сообщив  с  печалью про свои
убытки в московской торговле, сказал шепотом:
     -- То, что  я  в тот  раз наговорил, ты  уж забудь.  Будто не было того
разговора  вовсе. Верно, не  свидимся  боле,  прощай.  В другой  раз поеду к
немцам торговать. Так-то сподручнее будет.
     И  точно, Алексей Данилович вскоре заметил,  как стали пустеть базарные
ряды.  Почти  все купцы  съезжали с  Москвы,  не  желая  терпеть  убытки  от
расплодившихся воров и разбойников. Да какое  ему дело до купцов? Беспокоило
другое...  Бояре, с которыми  дружил  и запросто хаживал ранее по  делам и в
праздные  дни, вдруг стали молчаливее и  сумрачнее.  Не мог поначалу  понять
причину,  но  вскоре  разобрался.   Причина  крылась  опять   же  в  царском
непостоянстве, когда тот мог сначала  приблизить  к себе  одного, другого, а
потом вдруг оттолкнуть, насмеяться над седобородым воином, служившим еще его
отцу. Неохотно ехали к царскому двору... Больше сидели по домам, а некоторые
вздумали и  государя поменять... Вроде, как  Андрей Курбский... Вот  тогда и
началось... Иван Васильевич зверел и  рвал  волосы на себе, ногами  топал на
бояр как на малых детей.
     Чего  же в том  необычного,  коль захотел кто  съехать с Москвы на иную
службу? Испокон веку так было... И  к нам  ехали,  и от нас к ним, кому  как
сподручнее. Только,  поди,  объясни то царю Ивану. Бороду с  корнем  вырвет.
Нет, прав купец, как не крути, а изменилось чего-то  на Москве, не стало той
вольной жизни. Добра ждать действительно не приходится...
     ... Не успели Басмановы погостить у  себя в слободе на  высоком  берегу
Оки, как прилетел гонец с порубежья с худой вестью,  что идет Орда из степи,
обходя  дозоры  и сторожевые посты стороной.  Уже  в  двух  переходах  от их
слободы стоит лагерем.
     Алексей  Данилович, не мешкая, велел сыну готовить коней, а сам кликнул
слуг, приехавших с  ними. Было их не больше двух  десятков, но каждый  не по
одному разу бился и с ляхами, и с татарами, и стоил троих новичков.
     --  Слыхал добрую весть? -- спросил  Михея Кукшу, пришедшего первым  на
зов  хозяина.  Кукша  служил с  ним  с  самого  казанского  похода  и  когда
раздевался,  то случайный человек мог содрогнуться  от того, сколько  ран  у
Михея на теле. Брали его и в полон крымцы, но уходил он и вновь ехал рядом с
Басмановым, как  ни  в  чем  не  бывало, скупо  улыбаясь  лицом,  отмеченным
наискось сабельным шрамом.
     -- Как не  слыхать,--  дернул щекой  Михей,-- давненько  нос не казали,
гости дорогие. Поди, опять Девлету не сидится в Крыму.
     -- Да,  беспокойный он  мужик. Ничего не скажешь. Охота ему трястись  в
седле, почитай, тысячу верст до нас.
     -- Видать, любит  шибко, вот и едет повидаться. Следом вошли Харлампий,
Фотий,  Парамон  Худяк,  Меней  Муха.  Остановились нерешительно на  пороге,
поглядывая   на  боярина.  Они  уже  знали   про  Орду,  но  не   выказывали
беспокойства,  а наоборот сделались вдумчиво  сосредоточенными,  как извечно
становился  собранным и чуть  напряженным  русский  мужик  перед  большой  и
трудной работой,  от которой не  увильнуть, не уклониться. Молча ждали,  что
скажет им боярин.
     --  Надо  бы  остальных  мужиков в  деревне упредить, чтоб готовы были.
Может, кому оружие дать, кто с нами пойдет.
     --  Какой с  них толк? -- Михей Кукша  сморщил  изуродованную  щеку. --
Только под ногами путаться будут.
     -- То  не тебе решать,-- Басманов побагровел лицом и  хоть  относился к
Кукше с  уважением,  но не терпел, когда  перечили,  -- твое  дело мои слова
передать, а там пущай решают. Понял, Михей?
     --  Как не понять, --  он словно  и не заметил  боярского гнева,--  все
выполним как есть.
     -- Остальные люди, где?
     -- Скоро будут, за всеми отправили.
     -- Как все соберутся, так и выступаем.
     -- На Москву? --  осторожно, как бы между прочим, спросил Кукша то, что
волновало сейчас всех.
     -- Там узнаете, -- Басманов  помолчал, но,  словно решился на что-то, и
добавил, -- к Переяславлю Рязанскому пойдем. Так я думаю.
     Все  облегченно вздохнули и  от  Басманова не  ускользнуло  их желание,
которое  опытный воин тщательно прятал внутри  себя,  желание  поквитаться с
крымцами, напакостившие так или иначе едва ли не каждому. Ехать же на Москву
означало  бежать от Орды.  А  Переяславль  Рязанский  окажется явно  на пути
крымского  хана  и  там-то  они наверняка встретятся в  очередной раз. Этого
желалось всем. И ему, в том числе...
     Выехали  уже затемно и остановились ненадолго в небольшой, на два дома,
деревеньке,  давая коням передохнуть, и  перед  самым рассветом вновь были в
седлах, идя ходкой рысью над речным обрывом.
     К концу второго дня почти без отдыха, двигаясь в привычном коням легком
темпе,  с недолгими  остановками, увидели высившиеся над обрывом  деревянные
кремлевские башни Переяславля Рязанского. Город или  не знал, или не верил в
приближение Орды.  Ворота стояли  распахнутыми, зевали  стражники на башнях,
торговали сидельцы в  лавках и даже  сам воевода  вышел к  ним чуть  ли не в
исподнем белье.
     Матвей  Васильевич Пронский, поставленный на  рязанское воеводство лишь
год назад, был стар и  имел  множество болезней, которыми тяготился и только
ждал  замены  себе, чтоб  отъехать на  собственную  вотчину  и там  спокойно
доживать остатки  отпущенных Господом дней. Когда ему  донесли о приближении
Орды,  он долго выпытывал у гонца в  каком направлении движутся  крымцы.  Со
слов того получилось, что  идут они на Москву, оставив  Рязань в  стороне. В
городе  было всего-то  полсотни человек стрельцов, да семь пищалей стояли по
стенам.  Можно ли такими  силами удержать  город? Только раздразнишь  татар,
если начнешь держать  оборону. Пронский  собирался в случае  появления татар
сам выехать к ним и договориться миром  о выкупе, который жители с  радостью
соберут, лишь бы Орда прошла мимо.
     К  тому же он отправил к главному  государеву воеводе Михаилу Ивановичу
Воротынскому  гонца от себя с  просьбой прислать полк для обороны Рязани. Со
всех сторон выходило, что  беспокоиться ему, воеводе, и не надо  особо. Если
Воротынский  подоспеет, то сладит с крымцами без него. А нет, так рязанцы за
свое имущество и жизнь спокойную не пожалеют выкуп отвалить. И потому он был
немало удивлен, когда  невесть откуда  свалившийся на него  боярин Басманов,
известный  крутым  нравом своим,  стал  кричать, мол,  он,  Пронский,  врагу
продался и город к обороне не готовит.
     --  Да ты, батюшка,  в дом взойди, а то  чего  попусту глотку на  ветру
рвать, застудишь еще... -- увещевал Басманова Пронский.
     -- Некогда мне  с тобой разговоры вести, -- отрезал  Алексей Данилович,
-- вели в набат ударить, народ собирать на площади.
     -- Да зачем же это народ полошить? Какой толк, если свалка начнется...
     -- Татары  в  город ворвутся  --  вот  тогда  свалка будет!  Ты, как  я
погляжу, этого и ждешь?  -- Басманов не  на шутку наливался  яростью и  едва
сдерживал себя, глядя на благодушно оглаживающего седую бороду воеводу.
     --  Полки  от  главного  воеводы  жду,--  заикаясь,  шелестел  невнятно
Пронский,-- давно гонца послал и теперь жду...
     --  Ну, жди-пожди,--  недобро глянул  Басманов,--  доложу царю,  как ты
татар  с хлебом-солью  на крылечке поджидал,-- и, хлестнув коня, обратился к
сыну,-- Федька,  ищи звонаря,  а не найдешь или отнекиваться  станет, так не
трать время и сам ударь в набат. Понял?
     --  Сделаю,  --  Федор  повернул  коня  в сторону  маленькой  звонницы,
стоявшей посреди торговой площади.
     Сам  же Алексей Данилович велел Михею  Кукше и Парамону Худяку  закрыть
городские  ворота,  других  отправил  собирать  подводы  по  дворам  и  всех
водовозов, чтобы начали подвозить воду к стенам и башням. Поехал вдоль рядов
по  пыльной  площади-,  разглядывая  немногочисленных  горожан,   не  спешно
прохаживающиеся и, судя по всему, слыхом не слыхавшие про приближение Орды.
     -- Напиться не дашь, красавица? -- обратился к  девке, что несла жбан с
квасом.
     -- Глотни, не жалко хорошему человеку, -- и подала ему жбан.
     -- Откуда  знаешь,  что я  добрый  человек? Вдруг я тать лесной и  тебя
утащу в буерак какой? -- засмеялся Басманов, не слезая с коня.
     --  Да, где  тебе  справиться  со  мной? Смотри, чтобы я тебя с коня не
скинула.
     -- Неужто можешь  скинуть? -- но договорить им не дали. Ударил набат, и
народ, вздрогнув, повернул  головы  к звоннице, часто  закрестились,  завыли
где-то собаки.
     -- Спаси Христос! Пожар, что ли? -- послышались голоса.
     -- Поди,  опять татары  идут,-- как  о чем-то  само собой  разумеющемся
произнес сиделец  из своей лавки, облокотясь на прилавок,--  биться,  видно,
придется.
     Алексея Даниловича удивило то спокойствие,  с которым и  мужики, и бабы
слушали  гулкие  удары  набата.  Рязанцы,  едва ли  не  с  основания  города
привыкшие к татарским набегам, выросшие под татарами, относились к ним,  как
человек  к  лесу  привыкший  отмахивается от  назойливого комарья,  не  имея
возможности  избавиться  от  него, но и не  бежит, сломя  голову, куда глаза
глядят.  Так  и  рязанцы принимали известие  о появлении Орды.  Как  зло,  с
которым надо жить  и  мириться,  но не допускать до порога, отбиваясь, когда
дубинкой, а когда и саблей. Русский мужик ни с мечом, ни с калачом шутить не
будет. Он долго терпит да ждет, а рассерчает, так и дом плечом свернет.
     Народ рязанский собирался на торговой площади неспешно и привычно,  так
берутся  за обычное  дело,  которое нельзя  откладывать, а  хошь, не хошь --
решать надо. Сидельцы с неохотой закрывали свои лавки, крестясь на звонницу:
"Не было печали, так татар Господь послал. Ой, грехи наши тяжкие",-- ворчали
они.  "Грехи  вместе с  барышами  живут",--  отвечали  им.  "Уж лучше сидеть
торговать, чем печь целовать",-- не сдавались те.
     Алексей Данилович с  коня  поглядел  на  прибывающий народ. Прикидывал,
сколько человек можно выставить на стены, сколько поставить у ворот,  а кого
ядра калить. Долго  с  ними  не  продержишься, но если  гонец  от  Пронского
доберется  до  Воротынского и тот, не мешкая, соберет полки, то  дня два-три
они  выстоят. Главное,  не дать  татарам  поджечь стены и  не допустить их в
город. Увидев, что к нему спешат Михей Кукша и Парамон Худяк с людьми, решил
больше не ждать, а обратиться  к рязанцам, попросить помощи в защите города.
Отдал поводья Парамону и прошел к звоннице, поднялся на  две ступеньки, снял
шапку и поклонился низко и почтительно.
     -- Здравствуйте, люди рязанские! Узнали ли меня?
     -- Здрав быть и ты, боярин,-- понеслось с разных концов площади,--  как
не узнать, помним, помним... Бывал у нас... Видели... Знаем...
     -- Не с радостью, а с нуждой и на сей раз я к вам приехал...
     -- Уж где ее, радость, нынче сыщешь? С радости кудри вьются, а с печали
секутся, -- разноголосьем ответила площадь. Но Басманов возвысил голос и, не
отвечая на шутки, продолжал:
     -- А нужда у нас нынче общая -- Орда следом за нами катит и не сегодня,
так завтра точнехонько в ворота к вам постучится, в гости попросится...
     -- Видать, скучали без нас, вот в гости и подались песни петь, хороводы
водить,--  выкрикнул  рыжий парень, стоявший  в  первых  рядах,  прямо перед
Басмановым. Его, видно, хорошо знали и заулыбались, ожидая шуток. Но Алексей
Данилович  свел брови  и  так глянул на  балагура,  что  тот не договорил  и
остался стоять с открытым ртом, не смея вымолвить более слова.  Посерьезнел