по заслугам. Только
передо  мной  будет держать  ответ  хан Сейдяк.  Направляю сотню  воинов для
личной  охраны,   но  войско  придется  набирать  в   Сибири   сообразно   с
обстоятельствами. Да благословит вас Аллах!
     Зайла-Сузге  узнала о даровании  сыну титула хана Сибирского со слезами
на глазах. На другой день она сказала ему:
     -- Как хочешь, а я одна здесь не останусь.  Не хочу больше жить в чужом
доме. Хоть Амар-хан и хороший, добрый человек, но тяжело мне. Не было у меня
всю жизнь собственного дома. Так хочу хотя  бы на старости лет быть рядом  с
тобой.  Когда ты станешь  ханом, то, возможно,  найдется  для матери  старая
землянка, где смогу  спокойно умереть.  И  еще  хочу  понянчить внуков... Не
откажешь матери в столь малой просьбе?
     -- Конечно, -- Сейдяк совсем не ожидал подобного поворота, -- но только
не сейчас.  Как ты  поедешь, когда в  Кашлыке русские?  Нет,  тебе  придется
подождать...
     -- И дня без тебя на  останусь, -- решительно заявила Зайла-Сузге, -- а
коль не захочешь взять меня с собой, то...  то найду  с кем мне добраться до
Сибири Меня ничто не остановит...
     -- Я  не помешаю? -- раздался голос за их спинами. Повернув головы, они
увидели стоящего в дверях Амар-хана.
     -- Что вы, -- смутились мать и сын,  поняв,  что он слышал их разговор.
-- Вы у себя дома.
     -- Извините,  но  я пришел  поговорить как  раз о  том, что Зайле-Сузге
лучше было бы какое-то  время остаться в Бухаре. Но коль ей так тяжко, то...
что тут скажешь, -- развел он руками, -- решайте сами...
     -- Я не хотела вас обидеть, уважаемый Амар-хан! Но я должна  быть рядом
с сыном. Иначе... иначе я просто умру от тоски. Поверьте мне!
     -- Верю  и понимаю тебя. Думал, что  мой дом  стал твоим домом,  а  вот
ошибся. Силой  не  желаю никого удерживать... -- и  круто  развернувшись, он
вышел.
     --  Ну вот,  -- с сожалением проговорил Сейдяк, -- обидели зря хорошего
человека. Что же теперь делать?
     -- Ничего. Я попрошу  у него  прощения и  думаю, он  поймет меня. Скажи
лучше, когда ты собираешься выступать?
     -- Не  ранее весны.  Это лучшее  время  для прохода через  ущелья и  по
степи. К тому же надо все подготовить.
     --  За это  время  я смогу  все  объяснить Амар-хану  и выеду  с легким
сердцем.
     -- Пусть будет по-твоему...

        "* * *"

     ...В  ту  же  зиму  казачья  станица под началом  Черкаса  Александрова
подъезжала  к Москве,  преодолев  долгий  путь  из Сибири.  Они  везли  царю
известие о взятии Кашлыка и бегстве хана Кучума, а также подарки из запасов,
обнаруженных ими в ханских кладовых. Казаки долго спорили, стоит ли сообщать
царю о  взятии Сибири, мол, не ради него в поход пошли, кровь  проливали. Но
потом, поспорив, пошумев, поостыли да и решили, что Сибирь не  баба, с собой
на  коне  или  в  струге не увезешь, в  карман не спрячешь. А царь, глядишь,
расщедрится,  отвалит свинца, пороха, подмогу  пришлет. Снарядили  станицу и
те, помолясь, отправились.
     Москва  встретила  казаков  раскисшей  дорогой,  толпами  нищих, частым
колокольным перезвоном. С трудом узнали, где  помещается Посольский  приказ,
сунулись туда. Дьяк, вышедший  на крыльцо, долго оглядывал казаков,  пытаясь
понять, от какого государя те прибыли.
     --  Из Сибирского  ханства мы,  -- пояснил Черкас Александров,  выступя
вперед, -- направлены с сообщением о взятии его.
     --  Из Сибирского? -- удивился дьяк. -- Давно от хана Кучума не  бывало
посольства. Ясак привезли?
     --  Да  не  от Кучума  мы, а от  атамана  Ермака,  -- сплюнул  под ноги
Александров. -- Убег ваш Кучум-хан и царство свое нам передал.
     -- Как так? Быть такого не может! Брешете поди...
     -- Пес брешет, а мы истинную правду сказываем.
     -- Господи прости! Дела-то какие,  -- засуетился дьяк.  -- Проходите  в
избу, проходите, гостями будете...
     На  другой  день  Борис  Годунов,  войдя  к  царю с докладом,  начал  с
сообщения о взятии Сибири.
     -- Это который  же Ермак будет, --  перебил боярина Иван Васильевич, --
напомни-ка. Запамятовал чего-то, -- сделал вид будто  вспоминает о ком речь.
Могучего  чернобородого казачьего  атамана, что совладал с  медведем  и  был
когда-то  представлен ему Басмановым, он помнил хорошо,  как помнил  всех, с
кем  когда-то встречался, беседовал. Единственное, что не изменяло  ему, так
это память. Он помнил всех и каждого. И казненных, и помилованных, от чего и
мучился порой, но поделать с собой  ничего не мог. То был и дар, и наказанье
Господне.
     Ивану  Васильевичу не  так давно  перевалило  за  пятьдесят,  и недуги,
словно  только и ждавшие удобного момента, враз повыскакивали, навалились на
царя. Выпадали волосы, крошились зубы, кровоточили десна, а самое неприятное
--  начались боли в ногах, опухавших за ночь  так,  что нельзя было и сапоги
натянуть. Забыл Иван  Васильевич  про  пиры и частые охоты  с  многодневными
отлучками из дворца. Но деятельная натура не позволяла  ему успокоиться и он
отводил душу в шахматной игре с Годуновым или  Бельским; собирал сказителей,
волхвов,  учил сына Федора как править государством, писал  грамоты соседним
государям.
     Сейчас, услышав о взятии Сибири казаками, отнесся  к  этому без особого
интереса.  Если  бы несколько лет назад, когда кровь  еще играла в нем,  то,
может, и возликовал бы. Но сейчас не радовало неожиданное известие.
     --  На  кой  она мне  теперича, Сибирь эта,  --  прошепелявил  он, пока
Годунов пытался вспомнить, кто таков атаман Ермак.
     -- Что сказать изволил, государь? -- вытянул к нему шею боярин.
     -- Чего с Сибирью делать станем? Устал я от дел всяческих...
     -- Народ надо к присяге привесть, ясаком обложить, воевод отправить.
     --  И к  присяге приводили уже, и ясаком обкладывали, а что толку?  Все
меж  пальцев,  все  в  землю  уходит,  словно  вода.  Банька  истоплена?  --
неожиданно переключился на другое государь.
     -- Не узнавал пока. Верно, истопили  уже,  -- часто  заморгал  длинными
ресницами Годунов. -- Посольство принять бы надо... Как положено...
     --  Примем,  коль  жив  буду,  -- прокряхтел,  тяжело  поднимаясь, Иван
Васильевич. -- Все сделаем, -- похлопал легонько по плечу кинувшегося к нему
на помощь боярина. -- Дай только в себя приду. Ох, грехи мои тяжкие...
     Казаков поместили на житье в Чудовом монастыре  внутри Кремля. Сунулись
в первый же день пойти в город, но были остановлены стрельцом.
     -- Не велено пускать, -- заслонил он дорогу  бердышом. -- Сидите себе и
не рыпайтесь.
     Прошло две недели, пока им не сообщили, что завтра пойдут к самому царю
докладывать  о  сибирских  делах.  Почистились,   принарядились.  Но  против
ожидания близко к царскому трону допущены не были. Даже рта открыть не дали,
не слышали и царских благодарственных  слов.  Говорили бояре и думные дьяки.
Правда, вынесли каждому по дорогой шубе и обещали деньги на обратный проезд.
Высокий горбоносый боярин сказал им с важностью:
     -- Заслуги ваши царь учтет и помощь  окажет.  Будет  направлен в Сибирь
воевода  и  стрельцы с  ним.  Вам  же  следует  дождаться  его  и  выступить
совместно. Да,  еще  вины  за  разбой,  --  спохватился боярин,  -- государь
казакам прощает. Так и передайте всем.
     Вернувшись обратно в  монастырские  кельи, Черкас Александров скрежетал
зубами, кипел яростью:
     -- Мы тащились в Москву, будь она трижды неладна, как калики перехожие.
На-те  вам  Сибирь,  примите. А они  тут  кочевряжатся,  в глаза не  глядят.
Воеводу нам в помощь отправят. Тьфу на них!
     -- Не горячись,  -- успокаивали его, -- мы свое дело сделали. Отдохнем,
покормимся царским харчем и обратно к своим подадимся.
     Воеводою  в  Сибирь  назначили князя  Семена  Дмитриевича  Волховского,
ведущего свой род  от Рюриковичей, человека тихого и осмотрительного. Был он
до этого вторым воеводою в Курмыше, повоевал с поляками и шведами.  Взрослые
уже сыновья его, Василий и Михаил, несли службу по разным городам,  но узнав
об отъезде отца, немедленно помчались в Москву, проститься. Княгиня  рыдала,
заламывая руки, словно на казнь провожала мужа.
     --  Да  будет тебе,  -- успокаивал ее Семен Дмитриевич, --  чего раньше
смерти хоронишь? Живой ведь поди пока.
     -- Вот то-то и оно, что пока, -- сокрушалась княгиня, -- в басурманскую
страну идешь. Чего ж помоложе кого не сыскали?
     Сыновья отмалчивались, понимая, что словами не поможешь, а слезы лить с
детства были не приучены.
     Из Москвы  отправились на Казань,  а там по Волге,  Каме на  Пермь, где
должны были  набрать для сибирского воеводы стрельцов и других  охочих людей
для похода в дальние земли.  По царскому указу, Строгановы  готовили  речные
суда, провизию. Воинских людей набрали две с половиной сотни и без потерь  к
началу  зимы  прибыли  в  Кашлык.  Начальными  людьми  над  стрельцами  были
поставлены Иван Киреев и Иван же Глухов.

        "* * *"

     ...Казаки успели обжиться на ханском  холме,  срубили по  краям городка
четыре просторных  избы,  частенько  выбирались на охоту  или  рыбалку. Лето
провели в плавании  по  Иртышу и  Оби,  где обложили данью  многие  городки,
привели  к  присяге  князей,  набрали добрых  мехов  столько,  что в пору  и
торговать  ими  было. Только  не  побереглись  казаки  в том  походе,  плыли
открыто, словно на свадьбу правили.  Подкараулили их лихие люди и с высокого
берега застрелили из луков несколько человек, а среди них и есаула казачьего
Никиту Пана. Там их и схоронили, пропели вечную память.
     Ермак пригласил к себе в избу князя  Волховского с помощниками, кликнул
своих есаулов.
     -- Рассказывайте, -- кивнул он воеводе, когда все расселись  по лавкам,
-- с чем пришли, какой наказ царев до нас будет.
     Волховский прокашлялся и заговорил негромко:
     -- Царь благодарит вас за  службу и велит тебе, атаман, в Москву  ехать
за новой службой, а мне с помощниками тут за главного  оставаться, управлять
всем.
     Недоброе молчание повисло в пахнувшей смолой избе. Казаки переглянулись
меж собой и Иван Кольцо первым подал голос:
     -- На Москву в оковах ехать, али там закуют?
     -- Зачем  вы так, атаманы.  Не своей волей я сюда до  вас  приехал. Мое
дело --  царю служить, его наказ передать. А  вы уж  сами решайте, как быть,
поступать.
     -- Мы,  выходит, не царю служим? -- выкрикнул  Богдан  Брязга. -- Да не
мы, дык вам Сибирь и сроду не взять!
     -- Взять мало. Ее еще и удержать надо. -- Волховский хотел всеми силами
избежать ссоры с казачьими атаманами,  но  те сами лезли на  рожон, не желая
признавать  его  старшинства.  --  Царь  вас простил  за все вины и наградил
достойно. Чего еще?
     -- Значит, гонишь  нас отсюда, воевода? -- поднялся со  скамейки Матвей
Мещеряк.  -- Этак дело  не  пойдет. Мы люди  вольные и сами  решаем, где нам
жить, где промышлять. Не нравится тебе рядом с нами жить  -- милости просим,
лес большой, рубите избы, селитесь  где вздумается. А  то как лиса к зайцу в
избушку погреться  попросилась,  а  потом  его же и выжила. Не  пойдет  так,
воевода, не пойдет!
     Ермак, который до  этого не проронил  ни  слова, но  незримо  руководил
спором,  поддерживая  молчанием  своих   есаулов,  решил,  что  надо  как-то
приходить к согласию.
     --  Я вот что  скажу, -- неспешно начал он, -- коль царь  нас на Москву
зовет, то надо ехать...
     -- Как ехать?! -- вскочил опять Богдан Брязга. -- В зиму ехать? Да ни в
жизнь! В городке отсидеться дай Бог, а в дорогу пускаться дураков не сыщешь.
     --  Все  сказал, Богдан? Теперь меня  послушай. Не  те  мы люди, чтоб с
пустыми руками к царю ездить. Надо с подарками ко двору являться...
     -- Мехов за зиму подсоберем и отправимся, -- почти угадал мысль атамана
Яков Михайлов.
     -- Меха  мехами,  а я про иной подарок говорю. Кучум все еще на свободе
гуляет.  И  воевода  его главный - царевич Маметкул, что  много  наших в бою
положил,  посмеивается  над нами. Такого не  бывало, чтоб  кто  нашего брата
обидел и безнаказанно ушел. Словим их -- и будет с чем на Москву ехать.
     --  Точно,  --  заулыбался довольный  Богдан  Брязга,  ценивший  уловку
атамана, и глянул на воеводу.
     Понял и князь,  что с  казаками  надо  решать добром и  миром, а потому
перечить не стал, пожал плечами:
     --  Я вам  царский наказ передал,  а  вы уж сами решай  как  поступать.
Неволить  не  стану. Ссориться  нам не  с руки.  Надо  людей моих разместить
где-то, о пропитании позаботиться.
     -- Лес валить, избы  ставить поможем, а с пропитанием хуже, -- вздохнул
Ермак. -- Муки нет, сухари еще в ту зиму кончились.  Одна надежда на рыбу да
на зверя. Обещали князья местные  подвезти кое-что, да только давно не едут.
Не перехватил ли Кучум их?
     -- Разведку послать  бы надо, -- предложил  Иван Кольцо, --  поглядеть,
что да как  кругом. А то сидим  тут, как  медведи в  берлоге,  ни о  чем  не
ведаем.
     -- Направим и разведку, - согласился  атаман,  -- только прежде поможем
стрельцам  избы  срубить, землянки пока  на  скорую руку  соорудим, чтоб  от
холодов укрылись.
     Волховский, выйдя на крыльцо, поглядел на сидевших вперемешку у костров
казаков  и  своих  стрельцов, подумал,  что  пока  верховодят здесь  казачьи
атаманы, за лучшее будет соглашаться с ними во всем.



        "ПОЗНАНИЕ СМЕРТИ"

     Мухамед-Кул медленно поправлялся  от раны, полученной во время сражения
с русскими. Тяжелая  секира, прорвав панцирь на плече, повредила кости. Если
бы не сотник Янбакты, заслонивший его собой, не жить бы ему. Русские дрались
словно одержимые,  один в битве стоил  десятерых и  их сабли, боевые  топоры
валили нукеров одного за другим.
     Первую зиму  Мухамед-Кул  провалялся  в  отдаленном улусе,  ждал,  пока
срастутся  кости,  вернутся силы.  Летом  уехал  в  степи, где кумыс и  мясо
молодых барашков вернули  его  к жизни,  и  вскоре  он  стал  так же бодр  и
подвижен.  Тогда  и  разыскал  его  гонец   от  хана  Кучума,  приглашавшего
племянника на большой совет в свой лагерь.
     Оставив Кашлык, Кучум первую зиму провел скрытно под Абалаком, выставив
посты  на всех дорогах,  чтоб  вовремя узнать о приближении русских.  Но те,
обрадованные первой  победой,  укрылись в городке и  не рисковали  совершать
дальние  переходы.   Вернувшийся  из  набега  царевич  Алей  тяжело  заболел
незнакомой  прежде  болезнью  и встал  на  ноги  лишь к весне, изможденный и
обессиленный.
     Кучум думал, что русские, дождавшись вскрытия рек, вернутся обратно. Но
лазутчики донесли, что весной большой отряд  ушел из городка вниз по Иртышу,
а остальные и не думают покидать ханский холм. Из-за стен доносился перестук
топоров,  по  углам  появились  добротно  срубленные  из сырого леса  башни,
укрепили ворота.  В Кашлык украдкой пробирались  окрестные  князья, везли им
продовольствие. Так прошло лето.
     По первому снегу в лагерь к Кучуму прискакал  дозорный и, захлебываясь,
скороговоркой выпалил, что к  русским подошла  подмога числом до  трех сотен
при  ружьях. Вот тогда-то хан  окончательно понял, что  по своей  воле с его
земли русские воины уходить не собираются, и созвал большой совет, пригласив
и племянника.
     Мухамед-Кул не  виделся с  Алеем после его последнего посещения и плохо
представлял,  как  поведет  себя  при  встрече  с  ним.  Но совместная  беда
объединяет  людей, вынуждает  забывать  обиды.  К  тому  же после  похода на
русские города Алей должен был на многие вещи  смотреть иначе. Да и не время
сейчас ссориться, когда враги заняли столицу ханства.
     Кучум   приветливо   встретил   племянника,    похлопал    по    плечу,
поинтересовался здоровьем.
     -- Не бойся,  хан, саблю держать могу,  а все остальное --  пустяки, --
отшутился тот и взглядом встретился с Алеем, что стоял  позади отца вместе с
младшими  братьями. Он  похудел и  осунулся, но  от этого  выглядел  гораздо
мужественнее,  заострившиеся  черты  лица  стали  более  жесткими,   на  лбу
появились упрямые складки. Рядом  с ним стоял, глядя  в сторону, Карача-бек,
что  насторожило  Мухамед-Кулу,  но,  не  показав  и  вида,  он  по  очереди
поздоровался с Алеем и другими братьями.
     -- Вот мы и снова вместе, -- примирительно  заговорил Кучум, --  пришло
время  для решительных действий. У нас есть еще сила, чтоб изгнать  русских,
сделать так, чтоб земля горела под ногами у них.
     Мухамед-Кул  с удивлением смотрел на подряхлевшего хана, дрожащий, чуть
надтреснутый  голос  которого говорил  не  столько  о  возрасте,  сколько  о
растерянности  и беспомощности  его. Он  уже не приказывал,  а скорее просил
собравшихся  о единстве. Ни  одним  словом  не обмолвился,  что он хан  этой
земли. Нет, скорее он призывал кого-то из молодых ханов на борьбу с русскими
Но  никто из сыновей не предложил какого-либо плана действия против русских.
Молчал  и  Мухамед-Кул.  Может,  потому  и  стал  говорить  вслед  за  ханом
Карача-бек, скользнув взглядом из-под полуопущенных век по собравшимся.
     -- Хан верно  сказал: время ссор и обид прошло. Нам больше не  на  кого
надеяться, кроме  как на  себя.  Царевич Алей  полон  сил  и  имеет опыт как
следует сражаться против русских. Думаю, что он и должен  командовать нашими
сотнями...
     -- О каких сотнях ты говоришь, визирь, -- грубо перебил  его Алей, -- у
нас слишком  мало людей,  чтоб  класть  их  под русскими  пулями. Для взятия
Кашлыка нужно не меньше  пяти,  а то и  семи сотен. Где их найти? Остяцкие и
вогульские князья отвернулись от нас.
     -- Дело не только в них, -- покачал  головой Кучум. -- Многие из князей
сказались  больными  и  не приехали по моему  приглашению.  Почему люди  так
быстро забывают о добре?
     -- На них наших сил хватит, -- зловеще проговорил Ишим.
     -- Отец, в самом деле, -- порывисто предложил Алтанай, -- позволь нам с
братом проехать по их улусам и высечь плетьми каждого, кто скажется хворым.
     -- Не надо спешить, сынок, -- мягко остановил его Кучум, и Мухамед-Кулу
показалось, что хана подменили. Не  тот  человек находился  перед ним. Разве
может этот  старик,  что  позволяет перебивать  юнцам старших,  справиться с
казаками? Разве не должен он  именно сейчас  перед всеми признаться в  своей
слабости и сложить с себя власть? Мухамед-Кулу  хотелось  крикнуть  об  этом
вслух, но он опять сдержался, хорошо понимая, что окажется в меньшинстве.
     --  Ишим прав,  -- поддержал его старший  брат,  -- давно пора взять по
заложнику  у  каждого  из   князей  и  безжалостно  казнить  нескольких  для
острастки. Это заставит их поумнеть.
     -- Что скажет мой племянник? -- хан  повернулся  к Мухамед-Кулу.  -- Ты
храбро дрался с русскими и нам бы хотелось услышать твое мнение.
     --  Мне  трудно говорить, когда не  знаешь, что случится  завтра. Зачем
меня  позвали на совет? Узнать о том, что нужно драться? Я это  сделал одним
из  первых и  едва не лишился жизни, в то время как другие улепетывали,  как
трусливые зайцы.
     --  Но, но!  Не забывайся,  с  кем  говоришь,  -- подпрыгнул  на  месте
Алтанай. -- Мы так же сражались, пока на нас не напали сзади.
     -- Что  же  помешало  тебе  сражаться  дальше? Вы говорите  о  князьях,
которые не желают защищать вас. А почему они должны  это делать? Кто обложил
их ясаком? Кто брал воинов у  них? Чьи наложницы в ваших гаремах? Радуйтесь,
что они пока не выступили против вас! Я бы на их месте так и поступил...
     -- Замолчи!!!  --  яростно  завизжал  Алей, хватаясь за кинжал.  -- Еще
слово и я перережу твою поганую глотку!
     --  Почему  же...  Пусть  говорит,  -- мягко  удержал  царевича за руку
Карача-бек,  -- очень даже интересно. Теперь  хоть знать будем, откуда  беды
ждать.
     -- Раньше надо было думать, --  Мухамед-Кул не собирался смягчать смысл
сказанного и продолжал выплескивать  из  себя  горечь, скопившуюся в нем  за
последние годы после удаления из Кашлыка, -- а теперь, когда вас вышвырнули,
словно слепых щенков из логова, в