-- Слышь,  Богдан,  что мне дурень этот наговорил, -- пришел наконец  в
себя, сделав большой глоток, Иван Васильевич, -- будто  не дале как  до  дня
преподобного Алексия мне жить всего-то осталось. Когда он у нас?
     -- Скоро должен быть, --  пожевал губами Бельский, -- через  две недели
должен быть.
     --  Так  что же  мне две недели  только и осталось? --  захохотал  Иван
Васильевич злобным булькающим смехом.
     -- Да не слушай ты их, государь. Прикажешь прогнать в шею?
     -- Нет. Не надо их гнать. Пусть рядышком подождут. В темницу их всех. А
как  срок  придет,  то  выкопать  во  дворе яму  и я их собственными  руками
землицей  присыплю,  голубчиков.  Я покажу  им,  как  царю  своему  неправду
говорить. В темницу их!
     Слепца, а  вместе  с ним  и остальных ворожей  свели  в  темный подвал,
ничего не объяснив. Старухи шептались меж собой, а Прозор лишь тяжко вздыхал
и за все время не проронил больше ни слова.
     ...Настал  указанный  слепцом  день. Придворные, среди  которых слух  о
скорой смерти  царя разнесся  непонятным образом, жались по темным углам, не
желая  лишний  раз попадаться на глаза  царю.  Ранним  утром  приказано было
истопить   баню.  Иван   Васильевич  парился  долго  и,  наконец,  показался
помолодевшим и вполне довольным собой, отправился во дворец и, увидя идущего
навстречу Бориса Годунова, спросил:
     -- Далеко ли собрался? Пойдем со мной. У себя в горнице Иван Васильевич
потребовал шахматную доску и велел Годунову сесть напротив.
     -- Как здоровье, государь? -- спросил тот, расставляя фигуры.
     -- И ты о том же, -- недовольно  проворчал Иван Васильевич, беря в руку
точенного из рыбьего зуба короля, -- разве сам не видишь...
     Но фигура вдруг  выпала у  него из  ослабевшей руки и  он, проводив  ее
глазами, повалился головой на доску, сметая стоящие там фигуры.
     -- Прав старик... -- прохрипел Иван Васильевич и закатил глаза.
     -- Лекаря, скорее, -- закричал Годунов и кинулся к царю.
     Прибежал  Жакоб  с  пузырьками и  склянками,  следом  примчались другие
знахари,   склонились  над  едва  дышащим  государем.  Широко  шагая,  вошел
митрополит Дионисий и несколько монахов с ним. Увидев, что царь совсем плох,
стали читать молитвы и совершили обряд пострижения его в монашество, нарекая
умирающего Ионою.
     Без чьего-либо  приказа на кремлевских  звонницах  ударили  колокола на
исход  души,  вскоре  им  отозвались  в других московских храмах. Во  дворце
поднялась  страшная  суета,  все  куда-то  бежали,  сталкиваясь, падали.  От
оброненной свечи начался пожар, но его тут же потушили.
     -- Народ к Кремлю бежит, -- закричал испуганно Богдан Бельский.
     -- Прикажи ворота затворить,  -- негромко  сказал  дер. жавший под руку
Федора Иоанновича Борис Годунов, -- а то не дадут душе спокойно отойти...
     ...Казаки  вместе с  пленным Мухамед-Кулом  прибыли  в Москву на второй
день  после  смерти царя. Город бурлил и по главным  улицам  невозможно было
проехать.  Пока  разыскали Посольский  приказ,  объяснили кого  привезли  из
Сибири, уже стемнело.
     -- Не знаю, куда вас и  на постой определять, -- пожимал плечами слегка
хмельной дьяк, громко икая, -- не вовремя вы.
     -- Мы-то найдем крышу  над головой, -- пробасил  Иван Гроза, --  а  вот
этого куда девать, -- указал на ханского племянника, -- не с собой же следом
таскать.
     -- В монастырь какой, может, попроситесь?
     -- Пустят в монастырь с нехристем этим. Держи карман шире.
     --  Сами решайте,  -- поднялся дьяк,  -- поздно уже,  а мне еще до дома
добираться надобно.
     Тогда  Иван  Гроза  нагнулся  к  мешку,  лежащему  у  него  под ногами,
порывшись там,  вытащил шкурку черно-бурой  лисы, кинул на стол. Дьяк  сразу
повеселел, заподмигивал.
     -- С таким  богатством вас каждый пустит. Сведу вас  к знакомому купцу.
Дом у него просторный, определит на постой.
     У купца  они прожили до самой осени, ожидая, пока  о них доложат новому
царю и тот распорядится, куда ж девать Мухамед-Кула.
     --  Не  затем я башкой своей рисковал, когда  тебя  брал, чтоб так  вот
бросить, -- втолковывал, выкушав ковш, другой хозяйской браги, заплетающимся
языком Иван Гроза сидящему напротив  царевичу, -- мне за тебя и награда поди
положена царская.
     Мухамед-Кул, который по дороге несколько раз порывался бежать, в Москве
быстро  освоился, пообвык и ходил  везде с казаками, разглядывая  диковинные
наряды горожан, церкви, мосты через реки.
     Наконец, Федор Иоаннович принял их, наградил казаков добротным сукном и
годовым жалованием, а Мухамед-Кулу объявлено было служить при царском войске
и жалован титул князя Сибирского.



        "ПОЗНАНИЕ ЛЮБВИ"

     В начале лета  Ермак повел казаков на дальнюю сибирскую реку Тавду, где
издавна жили могучие  племена  вогулов.  Переговорив  с Матвеем  Мещеряком и
Яковым Михайловым, решили поискать там водный путь  на Русь и, если удастся,
добраться до строгановских  городков, выменять утех на собранные меха свинца
и пороха. Оружейные запасы подходили к концу, и все до единого казаки носили
с собой снятые с убитых татар луки и колчаны полные стрел.
     Всего восемь стругов плыло по  извилистой  реке, бороздя темные илистые
воды, преодолевая  завалы вековых деревьев, отбиваясь  от встречающих их  на
берегу  вогульцев.  С ходу взяли городок  князя  Лабут-бека. Зарублен в  бою
князь Пачан-бек, бежала его охрана и без боя сдался городок Чандырь. Тогда к
казакам  вышел великий шаман всех местных племен и знаками пригласил их идти
за ним.
     -- Чего это он? Поди заманивает? -- обеспокоились казаки.
     --  Ему  можно  верить,  -- отозвался Ермак, пристально  вглядываясь  в
разрисованное  охрой  лицо  шамана.  --  А  чуть чего, так  сабли  при  нас.
Идемте...
     Они вышли к большому кургану, обнесенному длинными жердями, украшенному
копьями с разноцветными флажками и тряпицами.
     -- Тут  спят наши  вожди, -- объяснили  им. --  Шаман  позвал вас, чтоб
показать как камлать будет.
     -- Что значит камлать? -- спросил Мещеряк Ермака.
     --  С духами  говорить  станет,  -- ответил  атаман.  Рядом с  курганом
разложили большой  костер и после того как  пламя взвилось  вверх, затрещали
стволы сухих, сложенных крестообразно деревьев, вогульцы стали бросать пучки
сырой травы. Повалил густой дым, казаки закашляли, отодвинулись в сторону.
     -- Комаров что  ли отгоняют? --  удивился Гаврила Ильин, отмахиваясь от
разъедавшего глаза дыма.
     В это время шаман ударил в бубен  и закружился на месте. Дым окутал его
и почти скрыл от глаз окружающих.
     -- Где он? -- тряхнул головой Ильин. -- Не видать что-то...
     И   точно,   шаман  пропал,   будто  унесся  вверх   вместе  с  клубами
темно-желтого дыма. Казаки  удивленно подняли головы к небу и тут звук бубна
донесся  с  вершины  кургана.  Шаман  был  уже  на  самом  верху,  продолжая
кружиться, подпрыгивая на месте, приседая.
     -- Вот дает! -- шепнул на ухо атаману Гришка Ясырь. -- Как он так?
     -- Помолчи. Он все слышит и видит.
     -- Ну  да?!  -- не поверил Ясырь и  тут же согнулся пополам, словно кто
заехал ему кулаком в живот, испуганно замолчал, озираясь.
     Шаман  же продолжал  свой танец,  а к костру вышли еще четверо  молодых
людей  с  разрисованными  лицами  и  бубнами  в руках.  Они  стали  медленно
перемещаться вокруг  костра, все ускоряя  движение  и выкрикивая  непонятные
слова. Потом один из них взвился вверх и перелетел через костер, а навстречу
ему  рванулся  другой  танцор, и  они, слегка  задев  друг друга  в  воздухе
плечами, опустились по разные стороны. Такой же прыжок повторили двое других
юношей. Их сородичи начали притопывать на одном месте ногами, ударять в такт
ладонями, выкрикивать что-то.
     Ермак глянул  на казаков. Они  тоже не могли удержаться и прихлопывали,
подталкивая один другого локтями, завороженно глядя на костер.
     Все забыли про главного  шамана, а он неожиданно возник в центре круга,
закружился,  ударяя в бубен  все чаще  и чаще.  Вдруг к  нему подбежали двое
мужчин,  держа  в  руках  большой  кусок  красной  материи,  и  обмотали  ей
крутящуюся фигуру шамана, спеленав того с головы  до ног. Толпа расступилась
и  в центр вошел широкоплечий воин в шлеме  и длинным  кинжалом в  руках. Не
раздумывая, он ударил  шамана в живот и выпустил кинжал. Рукоятка торчала из
тела продолжавшего кружиться шамана, а воину подали второй кинжал.
     -- За что он его так? -- ужаснулся Ясырь. -- Безоружного убивает...
     Ермак едва  удержал его,  рвавшегося защитить  старика,  а уже второй и
третий кинжалы вошли в шамана, но он все кружился и кружился, будто и не его
вовсе поразила острая сталь.
     Наконец шаман  остановился, провел  по телу рукой, поднял ладони вверх.
Они были  густо измазаны кровью. Затем он по очереди вырвал все три кинжала,
бросил их  на  землю, размотал  материю и открыл глаза,  уставясь  прямо  на
Ермака, и что-то быстро-быстро забормотал, тыча в сторону казаков пальцами.
     К ним подошел тот самый воин, что втыкал в тело шамана кинжалы, и начал
переводить.
     -- Он говорит, что вы сильный народ, храбрый  народ. Духи призвали вас,
чтоб защитить нас от врагов. Вы не должны уходить с  нашей земли, а жить тут
всегда. Мы станем дружить с вами, отдавать своих дочерей в жены. Вам  нечего
бояться...
     -- Да мы и не боимся. Тоже мне... -- хмыкнул Ясырь, но Ермак так глянул
на него, что он тут же замолчал.
     --...Поворачивайте обратно и ставьте свои шатры  у реки  Иртыш. Там вам
будут покровительствовать наши духи...
     Дальше Ермак не слушал, потому что у него вдруг потемнело в глазах и он
увидел перед собой ярко  освещенное лицо Зайлы-Сузге.  Она махала ему рукой,
улыбалась,  звала  куда-то.  Он невольно  протянул  руку  вперед и  коснулся
чего-то  мокрого, липкого. Глянул, то была кровь.  Перед  ним стоял  шаман и
что-то продолжал говорить, чуть шевеля губами, закатив  вверх глаза так, что
были видны лишь белки глаз.
     --...Он говорит, что ты  великий воин.  Тебе нужно  остаться  на  нашей
земле и только  здесь ты обретешь покой и  счастье. Ты потерял свое лицо, но
здесь  ты  вновь нашел  его  и  уже не  потеряешь больше. Тебя  подстерегает
смерть,  но  ты обманешь  ее. Тебя  долго будут помнить друзья  и враги. Так
говорят наши духи, -- закончил он.
     Шаман же протянул к Ермаку руку и жестами чего-то просил у него.
     -- Может, он тоже хочет проткнуть тебя кинжалом? -- предположил Ясырь.
     -- Он просит  у тебя что-нибудь  на память, -- пояснил им толмач. Ермак
поискал глазами что бы можно дать шаману и, не найдя ничего, рванул бляху со
своей  кольчуги,  подал  ее  ему.  Шаман,  приняв  подарок, низко  до  земли
склонился перед казачьим  атаманом и тут же его сородичи рухнули на  колени,
протянув руки в его сторону.
     -- Ого,  -- удивился  Ясырь, -- да  они тебя,  атаман,  за бога своего,
видно, принимают. Во дела...
     Ермак и сам был удивлен не меньше и не знал как поступить.
     -- Скажи  им  что-нибудь,  --  подбодрил его  Мещеряк, --  а то неловко
выходит.
     -- Спасибо, что  верите  нам. Мы не  желаем вам зла... -- начал атаман,
скользя взглядом  по  обращенным  к  нему  лицам  стариков,  женщин,  детей,
взрослых мужчин, широко открытыми глазами глядящих на него, --  мы такие  же
как вы и нам нечего делить, незачем воевать. Мы люди одной земли. Пьем  воду
из тех же  рек,  едим ту же пищу,  смотрим на те же звезды. Скажите  об этом
своим соседям, пусть они передадут дальше мои слова.
     Казаки  почти неделю  оставались на берегах  Тавды, а  потом,  погрузив
припасы, подаренные им вогульцами, отплыли обратно.
        "* * *"

     Стояла  середина  лета,  когда  под  стены  Кашлыка  приплыл  на  своей
долбленке старый  Назис. Он долго взбирался  по размытой  дождями тропинке в
гору, кряхтя и часто останавливаясь. Наконец он подошел к калитке и постучал
в нее. Охранник  поинтересовался, кто ему нужен, и рыбак ответил, что желает
видеть самого атамана, чтоб тот вышел к нему сюда, на обрыв.
     Ермак  поздоровался со стариком, пригласил  в городок, но Назис наотрез
отказался, а хитро сощурившись, произнес негромко:
     -- Тебя желает видеть одна женщина...
     -- Давно ли сделался сводником? -- едва удержался от смеха атаман.
     -- Доброе дело никому не запрещено совершать.
     -- Скажи мне тогда, что за женщина пожелала встретиться со мной.
     --  Она  просила не называть  своего имени, но велела передать вот  эту
вещь, -- и Назис протянул тонкий серебряный браслет с тремя большими камнями
на нем.
     Ермак  взял  его  в руки,  покрутил,  припоминая,  и хотел было  отдать
браслет обратно  старику, когда  заметил на  внутренней  поверхности  тонкие
узоры. Внимательно вглядевшись в них, атаман решил было, что  ошибся, поднял
глаза  на  хитро  улыбающегося  Назиса  и  ощутил, как  сердце быстро-быстро
застучало в груди, перехватило дыхание.
     -- Где она? -- выдохнул он.
     -- Ждет недалеко отсюда.
     -- Ты увезешь меня сейчас? Да?
     -- Конечно, если выдержит моя лодка.
     -- Пошли, -- он схватил рыбака за локоть, подтолкнул к спуску с горы.
     -- Своих хоть предупреди.
     -- Эй, скажи есаулам, чтоб меня не теряли. К вечеру вернусь, -- крикнул
атаман стоявшему на вышке стражнику и увлек Назиса за собой.
     Они долго  плыли через реку  в  черпающей воду бортами долбленке. Назис
ворчал, что, посадив  такого  бугая, он рискует  не дожить и  до  вечера, но
Ермак не  слушал,  жадно  вглядываясь  в  противоположный берег.  За  каждым
деревом чудилась знакомая  фигура и каждая веточка, шелохнувшаяся под легким
ветерком, казалась машущей призывно рукой. Наконец, лодка ткнулась в илистый
берег, и  он, едва не перевернув ее, выскочил на песок, увяз, но, не замечая
этого, побежал дальше.
     Зайла-Сузге сидела на стволе огромного  в обхват дерева, наклонившегося
к  земле, как  бы подставившего  себя для  отдыха.  Ермак  замедлил  шаги  и
залюбовался  ею.  Она была все так  же стройна  и тем же теплом лучились  ее
большие глаза, столь же ярки оставались губы, тонка  шея, будто и не  прошло
столько лет, разделявших их.
     -- А ты почти не изменилась, -- прошептал он, беря руки Зайлы-Сузге.
     -- Зато ты совсем не похож на человека, которого я знала.
     -- Как же ты догадалась, кто я?
     -- Сердце  подсказало.  Когда  сын рассказал  о встрече с  тобой, то  я
поняла, мы еще увидимся.
     -- А где он сейчас?
     -- Кто?  -- не поняла она сразу.  --  Сейдяк? Он здесь, в Сибири. Но не
решается пока подходить слишком близко к Кашлыку.
     -- Он тоже мечтает занять ханский холм? -- в голосе атамана послышалось
легкое раздражение.
     --  Разве он не вправе сделать  это?  Я думала, ты сам  предложишь  ему
стать твоим наследником, выделишь хотя бы улус поблизости.
     -- Но пойми... Я не хан Сибири. Я атаман небольшого отряда.
     -- Так в чем разница? Ведь ни кто-то другой, а именно ты занял Кашлык и
тебе несут ясак все окрестные народы. Или я чего-то не понимаю?
     --  Прости, но ты  действительно  многого  не понимаешь. Сибирь уже  не
сможет оставаться такой, какой была прежде. Кончилось ее время...
     -- Кончилось одно время, но наступило другое. -- Возразила она -- Мы-то
те же самые Что нам мешает договориться обо всем? Или ты не хочешь, чтоб мой
сын занял твое место? Так и скажи. И я передам ему твои слова.
     -- Да пойми ты, не  от меня  это зависит. Ни я,  ни Кучум, ни тем более
Сейдяк  не смогут удержаться  долго здесь без чьей-либо помощи  и поддержки.
Тебе надо хоть раз побывать в большом русском городе, чтоб убедиться в этом.
     -- Ты знаешь, а я все  это время жила в Бухаре? Это  тоже очень большой
город, где собралось много людей. И что из этого?
     -- Да, Бухара сильна. У нее много воинов. Когда-то я убедился в том. Но
ей не нужна Сибирь.  Ей  нужны ее меха и только.  Она  занята  другим.  Зато
русские придут  сюда через год, через пять лет и навряд ли им понравится хан
Сейдяк
     -- Но он же законный наследник, -- не сдавалась Зайла-Сузге.
     -- И что из того? Тебе известно имя Мухамед-Кула?
     -- Да. Он сын моего бедного брата Ахмед-Гирея. Где он сейчас?
     -- Этой зимой мы отвезли его в  Москву. Одним наследником стало меньше,
-- губы атамана растянулись в нехорошей усмешке, -- но думаю, что и тот, кто
захочет  сам самостоятельно взойти на ханский холм, рано или поздно окажется
в Москве. Там теперь решается судьба Сибири.
     --  Кажется,  я что-то  начинаю  понимать...  Выходит,  московский царь
направил тебя сюда? Значит теперь ты не свободный человек? Вот оно что...
     -- Не в  свободе дело. И царь меня не направлял сюда Но так получилось,
что русские  воины  пришли со мной. Они  считают  меня своим, и я  не  желаю
предавать их.
     --  Ты, может, и себя считаешь русским? -- Видно  было, что Зайла-Сузге
едва сдерживается,  чтоб не  наговорить ему обидных  слов. -- Кстати, почему
тебя все зовут Ермаком? Ты забыл свое настоящее имя?
     -- Я бы хотел забыть не только свое настоящее имя, но и прошлое и много
чего другого.
     -- Потеряв  имя,  человек теряет и свое лицо.  Так у нас  говорят. Ты и
меня хотел бы забыть? Да? Ты же сам сказал...
     -- Прошу тебя, Зайла-Сузге, не обижай меня. Тебя я помнил и всегда буду
помнить. Ты для меня единственный близкий человек. Единственная женщина...
     -- И у тебя не было  других женщин? -- дернула она бровью. -- Ни за что
не поверю. Но не будем  об этом. Лучше скажи, что  мне передать сыну.  Как я
поняла, ты не хочешь, чтоб он приходил сюда.
     --  Да, я не  хочу, чтоб он ввязывался во все дела, связанные с ханским
престолом. Добром это не кончится.
     --  Но его  ты  спросил  об  этом?  Почему  ты можешь  решать,  даже не
поговорив  с ним?  Ведь  он  все  же  твой... -- она  замялась  и  с  трудом
закончила, -- твой сын.
     -- Хорошо. Я поговорю с ним и все объясню. Пусть он придет сюда.
     -- Нет.  Один прийти он не сможет. Слишком опасно. А коль  с ним  будут
нукеры, то твои воины нападут на него.
     -- Этого не случится.
     --  Лучше  будет,  если  ты  разыщешь  его.  Его сотни стоят неподалеку
отсюда. В двух днях пути.
     -- На Иртыше?
     -- Нет. На Вагае. Спросишь местных рыбаков и они проведут тебя.
     --  Договорились. Я возьму с собой небольшой  отряд  и встречусь с ним.
Попробую все объяснить. А ты не хочешь перебраться в Кашлык?
     Зайла-Сузге  ответила  не сразу. Видно было,  что  она колебалась,  но,
наконец, решительно покачала головой.
     -- Зачем? Слишком многое связано у меня  с  ханским холмом. Хорошего  и
плохого.  Не  нужно ворошить воспоминания. Старый Назис  укроет  меня. Когда
вернешься, мы встретимся...
     -- А мне можно сейчас остаться с тобой? -- неожиданно робко спросил он.
     Легкая тень  пробежала  по  лицу  Зайлы-Сузге  и она  коснулась тонкими
пальцами его лица, прошептала:
     -- Ермак...  Какое странное имя. Первое мне нравилось больше.  Но разве
можно вернуть обратно прошлое? Мы хоть  и рядом, но слишком далеки. Слишком.
Время развело нас, а с ним бесполезно бороться.
     -- Но я хочу быть с тобой! Слышишь?!
     -- Прости, если причинила  тебе боль. Я хоть не поменяла имени, но тоже
стала другой. Прощай... Ермак...

        "* * *"

     Через неделю Ермак сообщил Матвею Мещеряку, что он остается за главного
в Кашлыке.
     -- Мы же с Яковым Михайловым на одном струге прогуляемся до Вагая.
     -- Не опасно, атаман? Может, побольше народу возьмешь с собой?
     -- Чего бояться? Кучум не показывается, Карача-бек тоже где-то далеко в
степях. Не сунутся.
     -- Тебе виднее, атаман. Но чего-то сердце у меня ноет.
     -- Гроза идет, вот и ноет.
     И  в самом деле.  Наступало  время  страшных гроз, когда  небо,  словно
рассорившись  с землей, начинает гвоздить ее огненными пиками, сжигать леса,
будоражить речные воды. Тучи то затягивали небесную синеву, то разб