ко свежих кровоподтеков на шее, на груди
и мелькнула жалость, но, вспомнив ее крики, усмехнулся и прошептал:
     -- Все,  голуба, откричалась. Теперь будешь в монастыре кричать,  сколь
душе угодно. А с меня хватит.
     Он вышел  из светелки и через несколько шагов вновь наткнулся на темную
фигуру Вольского.
     -- Ну как? Идем на новую красавицу глядеть? -- и он причмокнул губами.
     --  Идем, идем, --  ответил  Иван Васильевич,  --  только  сперва пошли
выпьем чего-нибудь. И Ивана моего кликни, его  тоже с собой возьмем. Надо  и
ему другую бабу искать. От его тоже никакой пользы. Родить никак не может.
     -- А эту куда? -- спросил насмешливо Вольский. -- В монастырь?
     -- Правильно  мыслишь.  И ту и  эту  --  в  монастырь.  Обеих.  Пусть о
спасении души  нашей молятся,  коль бабское  дело у  них худо  выходит, -- и
довольный своей шуткой царь громко захохотал.



        "ЯРСУЛЫК*"

     Когда  рядом с Кучумом просвистел  кинжал и упал чуть впереди него,  он
даже не  успел испугаться, хоть инстинктивно и отпрянул в сторону, застыл на
какое-то  мгновение. Резко  обернувшись,  успел заметить  мелькнувшую  тень,
хотел было броситься за ней, но передумал, нагнулся и на ощупь нашел кинжал.
Тот  имел небольшую  костяную рукоять  и короткое  прямое лезвие. Проведя по
нему  пальцем,  ощутил остроту  клинка. Но кроме  всего  прочего от  кинжала
исходил  какой-то  дурной, тлетворный  запах, и поднеся  пальцы  к носу,  он
понял, что оружие в чем-то вымазано. Переборов в себе тошноту, Кучум обернул
кинжал  полой халата  и, чуть  подумав,  направился к шатру,  где  жила  его
наложница Анна,  которую он давно считал своей  женой.  Она  уже родила  ему
пятерых детей, которые росли вместе с другими ханскими детьми и мало чем  от
них отличались.
     В  то же время Анна стала для него едва ли не самым близким  человеком.
Именно она могла обуздать его внезапный гнев, успокоить и настоять на своем.
И он ценил это:  разрешил иметь в своем  шатре изображения святых на толстых
сосновых досках,  специально заказанных купцам, посещавшим  Москву  и другие
русские городки. Возле этих святых постоянно горел слабый огонек в небольшом
сосуде, заправляемом жиром. Часто,  неожиданно  войдя в  ее шатер, он  видел
Анну стоящей на коленях и что-то шепчущей, обращаясь к своим святым.
     Что она  шептала, просила  на непонятном ему языке? Кучум хмурил тонкие
брови, не  зная как  поступить -- запретить ли Анне обращаться с  молитвой к
своим богам и велеть кинуть эти раскрашенные доски в костер, или делать вид,
будто ему все равно. Но однажды он не выдержал и напрямую спросил ее:
     -- Мне давно интересно: ты молишь своих богов, чтоб они послали мне как
твоему мужу удачу в победе, здоровья или...
     -- Спрашивай,  спрашивай,  -- смело  подняла  на него  глаза  Анна,  --
впрочем,  я и так поняла, о чем  ты хочешь знать... Тебе интересно, может ли
Господь нанести вред тебе? Так я поняла?
     -- Пусть будет  так, -- мотнул он головой, не в силах  отвести  взор от
спокойных и уверенных глаз Анны.
     -- Так я скажу тебе -- ты сам себе наносишь вред...
     -- Это чем же? -- удивился Кучум.
     -- Господь учит, что человек должен относиться  к другим людям так, как
он желает, чтоб они относились к нему.
     --  Значит, я  должен жалеть  своих врагов  в надежде, что они пожалеют
меня? -- громко засмеялся Кучум. -- Да возможно ли такое?
     -- А  почему  нет?  Почему? Ведь мне ты желаешь  добра? Так?  Или я  не
права?
     -- Конечно,  --  смущенно улыбнулся  он, -- своей  жене я должен желать
добра, если она не нарушает правил, предписанных нашими законами.
     -- А детям? Слугам? Друзьям?
     -- Но и они близкие мне люди...
     -- Потому они и близкие  тебе, что ты  по-доброму  относишься  к ним. А
если ко всем людям ты будешь относиться точно так же?
     -- И что? Выходит, тогда и врагов не будет?
     -- Ты правильно понял. Может, тогда и не будет врагов.
     --  Значит, именно  об  этом  ты  и молишься? -- Кучум  наклонился  над
бородатыми ликами русских богов, разглядев среди них и женщину с ребенком на
руках.
     -- Да, я молюсь, чтоб Господь послал мир на нашу землю и... -- она чуть
помолчала, -- молюсь и о здоровье своих родителей, братьев, сестер.
     -- Но ты же рассказывала,  что они плохо обошлись  с тобой, выгнали  из
дома. Разве нет в твоей душе злобы на них?
     -- Может,  они и  правы. Потому и желаю им  здоровья, молюсь о спасении
души.
     -- А где, в каком городе живут они? -- поинтересовался он небрежно.
     -- Давай не будем говорить об этом, -- уклонилась тогда Анна от ответа,
-- когда-нибудь я тебе расскажу о них все.
     И  сейчас, когда кто-то покушался на его жизнь, он шел именно  к ней, к
Анне, надеясь, что она ответит на вопросы, которые одолевали его.
     Анна, увидев у  него в руке кинжал, испуганно попятилась, прикрыв грудь
руками. Но когда Кучум с кривой улыбкой положил кинжал  на небольшой  столик
и, кивнув на него, пояснил: "Вот  как твоего хана после свадьбы  провожают",
-- она подбежала к нему и внимательно оглядела, ища рану. А потом со вздохом
перевела взгляд на кинжал, потянулась к нему рукой.
     --  Осторожно, --  перехватил  он  ее руку, -- похоже, лезвие  намазано
ядом...
     -- Не может быть, -- прошептала она, -- может, кто баловался, по ошибке
кинул его?
     -- Не может быть?! Да  все только и  ждут моей смерти! Соседи!  Бухара!
Сыновья, которые взрослеют на глазах и ждут своей доли...
     -- Не смей говорить так, -- она прикрыла ему рот маленькой ладошкой, --
дети не могут поднять руку на отца...
     -- Тогда ответь, кто? Ну? Молчишь? Ты и теперь будешь советовать любить
врагов? Глупая женщина, а я чуть было не поверил твоим словам...
     -- Но ведь ты жив... Ничего не случилось.  Даже если кто-то и покусился
на твою жизнь, то Господь отвел его руку.
     --  Я  отрублю эту руку по локоть.  Только найду  владельца кинжала. Ты
случайно не видела такой у кого-нибудь?
     -- Нет, --  покачала Анна головой,  но ему показалось  будто она что-то
скрывает, не договаривает.
     -- Ладно, отложим это дело до конца свадьбы Алея.  Пусть кинжал побудет
у тебя. Так будет надежнее, -- и он, не простившись, вышел.
     Когда разъехались гости и слуги навели  порядок в городке,  Кучум велел
позвать  к себе  в  шатер  старшего  сына  Алея.  Тот  явился  счастливый  и
улыбчивый.
     -- Мне надо поговорить с  тобой, -- Кучум указал ему на кожаную подушку
напротив себя. -- Доволен свадьбой?
     --  Свадьбой  да, но хотелось бы и на  новую  жену  глянуть...  А вдруг
уродина какая, -- засмеялся тот.
     -- Потерпи, потерпи,  --  Кучум  из-под  полуопущенных  век внимательно
разглядывал старшего сына. Смел. Прям в речах. Независим. Его любят  друзья,
и он часто пропадает со своими сверстниками на охоте.
     Не  сравнить  с угрюмым  Алтанаем или  беспечным  Ишимом.  Да и  другие
сыновья тоже мало походят на Алея.  Мог ли он что-то замыслить против  отца?
Неужели ему  так же как  не  терпится  увидеть лицо молодой  жены,  столь же
сильно хочется занять ханский шатер? Нет, этого просто не может быть...
     -- Тогда, чтоб  время шло  чуточку быстрей,  я отправлюсь  на  охоту, а
вернусь к положенному сроку, когда можно будет увидеть мою новую жену. Ты не
возражаешь, отец?
     -- Да нет,  но  мне хотелось бы  чаще видеть тебя на ханском холме, тем
более...
     -- Что тем более? Я мало занимаюсь делами нашего ханства? Но ведь ты не
старик пока и сам без советчиков решаешь все дела.
     -- Ответь, что бы ты стал делать, если бы я умер?
     -- Умер? --  переспросил Алей  и удивленно уставился на него. -- С чего
это вдруг ты заговорил о смерти?
     -- Каждый человек  рано или  поздно приходит  к  этому. А  мы  живем  в
неспокойное время...
     -- Ты что-то скрываешь от меня, отец... Плохие вести? Опять кто-то идет
на нас войной? Ты только скажи и я...
     -- Нет, нет, --  Кучум опустил  руку на плечо сына, -- все спокойно. Но
ответь... Я жду...
     -- Ну, я... поменяю визирей. Карачу-бека, который слишком умен и хитер,
отправлю в дальний улус, укорочу  длинные языки  еще кое-кому из  беков и...
расширю владения нашего ханства.
     --  Я  так  и  думал,  -- с теплотой  глянул  на него Кучум, --  ты  не
предложишь  ничего  нового, о  чем  бы я не думал.  Скажу тебе,  что  умного
советника,  даже если он и не  по нраву правителю, не  следует  убирать  или
менять на другого, который еще не известно как себя покажет...
     -- Но я не уверен, что Карача-бек дает тебе всегда нужные советы.  Я не
верю ему.
     -- Ты и не должен верить кому-то. На то тебе и дана собственная голова.
А  Карача-бек умен и этого  у него не  отнять. Но я  не за этим позвал тебя.
Гляди, -- и Кучум бросил на землю кинжал, подобранный им в день свадьбы.
     -- Кинжал... Зачем ты мне его показываешь?
     -- Ты не мог бы сказать, чей он?
     --  Подожди,  отец,  подожди...  Где-то я  его  видел,  только не  могу
припомнить.
     -- Алей, это очень важно. Вспомни, -- Кучум даже привстал на подушках.
     -- Нет, не помню.
     -- Жаль. Этот кинжал  был брошен мне в спину. Но  предатель, к счастью,
промахнулся.  Не  тронь  его,  он   отравлен,  --  Кучум  увидел,  что  Алей
наклонился, чтоб взять кинжал в руки.
     -- А если показать его всем воинам? Может, кто-то и узнает его?
     -- Я так и хочу сделать. Только сперва решил  посоветоваться с тобой. И
еще. Ты отправлял гонцов с извещением о свадьбе к Мухамед-Кула?
     -- Да,  отец, конечно,  отправил и очень удивлен,  что он  не прибыл на
праздник. Может, заболел?
     -- Все может быть, -- кивнул головой Кучум. От  Алея не укрылась кривая
усмешка  отца, столь хорошо ему знакомая, -- но мне кажется, причина в ином.
Он стал вести себя  в последнее время  чересчур  вызывающе.  Особенно  после
того, как совершил несколько удачных походов. Пора бы и  тебе, сын, подумать
о том, чтоб однажды самому повести сотни в набег.
     -- Я только и жду этого, -- чуть не подскочил царевич, -- только укажи,
какой враг наипервейший.
     -- А сам не знаешь? Кто стремится занять наши земли?  Кто  строит  свои
крепости по берегам рек, что впадают  в Тобол и в Иртыш? -- Кучум со злостью
заскрежетал зубами. -- Строгановы! Через них  русские мечтают выйти  на  мое
ханство...  Но об  этом поговорим  позже,  когда  найдем  предателя. Эй,  --
крикнул Кучум, -- начальника стражи ко мне. -- И когда тот вбежал и застыл в
поклоне,  кивнул ему  на  кинжал. --  Вели  показать всем  воинам. Мне нужно
знать, чей он.
     Начальник  стражи  осторожно подхватил кинжал и  вышел.  Через какое-то
время он сообщил Кучуму:
     -- Хан, все показали, что видели этот кинжал у коротышки Халика.
     -- Где он?
     -- Где-то здесь шныряет. Найти?
     Когда привели коротышку,  то тот  лишь корчил глумливые рожи и отпускал
шуточки, будто ничего не случилось. Но Кучум видел, как тот подрагивает всем
телом, будто после купания в холодной воде.
     -- Хан соскучился  по мне? -- развязно заговорил  Халик. -- Может, он и
мне нашел достойную жену как своему сыну? Я готов жениться прямо сейчас.
     -- Брось кривляться, -- топнул ногой Кучум, -- это твой кинжал?
     -- Хан хочет, чтоб  я ему  подарил  кинжал?  Хорошо. Возьми его, --  но
договорить он не успел, потому что Кучум схватил плеть и с  силой перепоясал
коротышку поперек спины.
     -- Говори, кто велел тебе убить меня?! Говори, или я  прикажу охотникам
спустить с тебя шкуру, как они снимают ее с дикого зверя. Эй,  позвать  сюда
Кылдаса-охотника, -- крикнул он, давая понять, что шутить не намерен.
     Коротышка сжался и упал  на землю,  пополз  к ногам Кучума, но на  него
сыпались непрерывно удары плети.
     --  Хан, выслушай  меня, выслушай, -- пищал он,  вздрагивая от  каждого
удара и закрывая лицо руками, -- дай  сказать... сказать... -- умолял он. Но
Кучум не слышал его криков, а с неистовством продолжал осыпать ударами, пока
начальник стражи не перехватил его руку:
     -- Остановись, хан, забьешь насмерть. Тогда совсем ничего не узнаем.
     Кучум в остервенении левой рукой ударил и того наотмашь, но остановился
и, тяжело дыша, кинул плеть на землю. Халик тихо повизгивал, лежа на земле.
     --  Хан мне не поверит, но я потерял свой кинжал. А может, его украли у
меня...
     -- Придумай что-нибудь получше, щенок приблудный?! Где Кылдас?
     -- Сейчас придет, -- послышался голос  из толпы, собравшейся у ханского
шатра. Появился Кылдас и, торопливо расталкивая толпу, пробился к Кучуму.
     -- Давно медведя обдирал? --  спросил тот его и,  не  дожидаясь ответа,
кивнул на Халика, -- с этого недоноска снять шкуру можешь?
     -- Как хан прикажет, -- закивал тот  согласно головой и достал из ножен
кривой короткий нож. -- С ног начинать или с головы?
     -- Тебе видней, -- Кучум  брезгливо отвернулся в сторону. Халик  завыл,
увидя, что  хан  не шутит,  и вскочив  на  ноги,  бросился  бежать,  но  ему
подставили   копье,   он  упал,  дрыгая  в  воздухе   короткими  ножками.  А
Кылдас-охотник склонился над ним и, топорща короткие усы, проговорил с видом
знатока:
     -- Ай-вай, какая кожа тонкая... Худо сниматься будет, -- и ловко поймал
ногу  Халика, скинул с  нее  сапожок и  быстрым  взмахом ножа  сделал первый
надрез. Раздался  крик,  толпа  качнулась  и в  этот  момент  женский  голос
выкрикнул имя Кучума. Он повернул голову, увидел  Анну, чьи широко раскрытые
глаза с  мольбой  смотрели на него. Он  сделал  знак  Кылдасу остановиться и
позвал жену к себе.
     -- Зачем ты пришла? Это зрелище не для тебя.
     -- Разреши поговорить  с тобой,  -- умоляюще она схватила хана за руку,
потянула в сторону,  -- давай отойдем на берег, где нас  никто  не  услышит.
Только скажи им, чтоб они не трогали несчастного Халика...
     Кучум  колебался какое-то  мгновение,  но потом,  видно, что-то  решив,
глянул на  Кылдаса,  остановил его движением руки и пошел вслед за  Анной по
обрыву.
     -- Я так люблю бывать здесь, --  первой заговорила  она, -- почти как в
городке, где я жила у своих родителей.
     -- Ты решила рассказать мне о своих  родителях? -- Кучум  чуть  заметно
улыбнулся. Гнев его неожиданно прошел, и он уже сожалел о том моменте, когда
на глазах у всей  толпы хлестал коротышку. -- Может, и не  лучшее  время  ты
выбрала, но я готов слушать.
     -- Отец жестоко обошелся со мной, -- без перехода начала Анна, -- когда
я полюбила одного человека, он выгнал меня из дома. А там я попала к купцам,
что  и  привезли  меня к тебе.  Отец жестоко наказал  меня,  но и он  теперь
мучается...
     -- Откуда это тебе известно? -- перебил ее Кучум. -- Ты что, виделась с
ним, -- в нем вновь заговорила подозрительность.
     -- Нет, но я хорошо его знаю и уверена,  он  переживает. Приди я сейчас
обратно,  он  бы  простил меня и  принял. Но... --  она  тяжело вздохнула  и
провела рукой по плечу  Кучума, -- есть ты, есть дети. И я  не  могу бежать,
бросить тебя. К тому же я вижу, что нужна...
     --  Да, это  так. Но  скажи, кто твой отец? Рано или поздно  я узнаю об
этом.
     -- Яков Строганов. Тот, на которого ходили в набег твои воины.
     --  Яков  Строганов? -- брови поползли вверх у  Кучума. -- Но почему...
почему ты молчала? Почему именно сейчас... Когда... -- и он развел руками.
     --  Я хочу, чтоб ты не мучил  Халика. Он любит меня и  даже признавался
мне в  любви.  Он  и так несчастен. Если  убьешь его, то лишишь меня радости
надолго.
     -- Иди к себе, -- Кучум повернулся спиной к Анне, уставившись на темную
речную воду, - я подумаю.
     -- Но ты обещаешь мне? -- Анна сделал несколько шагов, приостановилась.
Кучум молчал.
     Вечером  от  городка отплыла  небольшая лодка. В ней сидел воин,  ловко
управляясь одним веслом, а на дне лежал связанный Халик. Рядом с ним бросили
тот самый кинжал,  лук со стрелами, медный  котел и огниво с кресалом. Воину
было приказано  увезти  коротышку  подальше от городка  в непроходимый лес и
оставить  одного,  чтоб  Халик  сам распорядился  своей судьбой... Никем  не
замеченная  Анна украдкой наблюдала с холма за удаляющейся  лодкой, смахивая
слезы с лица.



        "МЭРТЭТ*"

     Когда  Сабанак после  долгого пребывания в качестве аманата-заложника в
Москве вернулся больным и  немощным обратно в Сибирь,  то удивился холодному
приему при ханском дворе.
     -- Я  не  припомню, чтоб отправлял тебя к царю Ивану,  -- заявил Кучум,
настороженно поглядывая на постаревшего Сабанака.
     --  Прости,  хан, но я не  мог спросить у тебя совета, -- ответил тот с
достоинством, -- мне пришлось самому принимать решение.
     -- И что же ты привез мне от царя Московии?
     -- Он предлагает тебе мир и свое покровительство...
     --  Да кто он такой, чтоб предлагать мне покровительство,  --  Кучум не
заметил, как чуть не переломил в жестких руках  рукоять плети, с которой  он
не расставался в последнее время. -- Пусть он владеет своей землей, а я есть
и останусь хозяином земли, что завещали мне мои предки.
     -- Дружба двух  властелинов  всегда полезна. И тебе, хан, и московскому
царю она принесла бы взаимную выгоду...
     -- О какой выгоде ты говоришь? Царь Иван требует от меня уплаты дани  и
даже прислал своего человека, чтоб он  переписал всех улусных  людей. А то я
еще утаю от московского царя десяток-другой соболиных шкурок. Прогневлю царя
Ивана... Моими  друзьями  могут  быть  лишь  те,  кто  одной веры  со  мной.
Девлет-Гирей -- вот человек, кто сможет оказать помощь.
     -- Но он один из главных врагов Москвы, -- слабо  возражал  Сабанак, --
почти каждый год он шлет своих нукеров на русские земли.
     -- Любой на его месте поступал  точно так же. Взяв  Астрахань и Казань,
царь Иван  сам вынудил его к ведению войны. Если у тебя заберут силой твоего
раба, разве  ты останешься доволен? Не  будешь копить силы, чтоб вернуть его
обратно? Нет, царь Иван не может быть моим другом...
     -- Но  и  крымский хан Девлет-Гирей ходит в  прислужниках  у  турецкого
султана Селима. По его  указке он  нападает на московитов. Разве не  так? --
видно  было,  что  Сабанак  сдерживает  себя,  чтоб  не   наговорить  Кучуму
дерзостей, пытаясь при том открыть ему  глаза на что-то  известное  лишь ему
одному. -- Живя в Москве, я мог  видеть, как русские встают на защиту  своих
селений.   На   службе  у  них  множество  казанских  и  астраханских  мурз,
черемисы...
     -- Тьфу, предатели, -- со злостью бросил Кучум.
     --  Но и иноземцы из других стран идут на  службу к русскому царю, и он
всех принимает, дает им улусы, людей...
     -- Я вижу, что жизнь среди московитов не пошла тебе на пользу. А может,
ты вообще послан русским царем следить за мной?  А?!  Скажи честно! -- Кучум
подошел вплотную к Сабанаку и наклонился к самому липу.
     --  Хан желает оскорбить меня? -- вскочил тот и рука его невольно легла
на рукоять сабли.
     -- Да кем ты себя считаешь? Ты, которого я нанял за деньги для похода в
Сибирь!  Прах!  Одним  мизинцем я сотру  тебя  в пыль. Запомни, что только в
память  о  дядьке твоем,  Алтанае,  что  был  храбрым воином и  другом  мне,
оставляю тебя на свободе. Мой визирь завтра определит тебе место, где будешь
жить, как можно дальше от ханской ставки. -- Кучум повернулся к нему спиной,
показывая, что разговор  окончен,  и  несколько раз  хлопнул себя плетью  по
голенищу сапога.
     На другой день Карача-бек сообщил Сабанаку, что  отныне он должен будет
жить на окраинных землях по верхнему течению Тобола. Ему даровалось селение,
насчитывающее два десятка мужчин. Каждый год он должен собирать ясак в сотню
соболиных шкурок, доставляя их до начала половодья в Кашлык.
     Сабанак молча выслушал ханский указ и лишь спросил Карачу-бека:
     -- Сколько мне разрешено оставаться в Кашлыке?
     -- Хан ничего не сказал об этом, -- дернул плечом Карача-бек, -- но мне
кажется, что мурзе  Сабанаку будет лучше побыстрее