ня
должно  случиться  то,  к чему  он  шел столько  лет. Да, он добился своего.
Наперекор всем и против их воли. Сам! Своей волей!

        "* * *"

     Кучум ощутил  холодок, пробежавший  по  телу,  и зябко  повел  плечами,
похлопал широкой ладонью по груди, прогоняя чувство тревоги.
     Снаружи в  шатер просунулась голова юз-баши, Чегулая, ведающего ханской
стражей.
     --  Мой  господин,--  почтительно  сообщил  он,--  послы  проснулись  и
совершают утренний намаз.
     -- Хорошо. Поставь в ряд две сотни от их шатров к моему. Проверь, чтобы
все воины в исправных доспехах были. Чтобы зверем смотрели на гостей, но и с
почтительностью. Понял?
     -- Все понял. Сотни ждут сигнала. Что еще?
     -- Кликни Карачу-бека. Пусть придет.
     Голова юз-баши исчезла. Послышались  негромкие крики,  топот,  бряцание
оружия. То строились сотни  для  почетной встречи гостей. Полог  шатра вновь
откинулся и Карача-бек остановился перед ним, чуть наклонив голову.  Он умел
это  делать:   наклонить  голову  ровно  настолько,  как  подобает  приличию
предстать перед  господином, однако ни разу (ни разу!) он не поклонился, как
то делали все остальные беки и мурзы. Знает себе цену, ох, знает!
     --  Все готово? -- спросил Кучум, не выказывая легкого раздражения, что
овладевало им каждый раз при разговоре с умным и хитрым визирем.
     --  Еще  вчера  все  было  готово,  мой  хан,--  ответил  тот,  как  бы
подчеркивая свою  расторопность  и  одновременно давая понять, что проверять
его излишне.
     "Может  показаться,  что я здесь совсем  ни  к чему",--  подумал Кучум,
сверля визиря пристальным взглядом. Но вслух мягко обронил:
     -- Ты, как погляжу, всю жизнь только и делал, что послов принимал.
     -- Каждая  птица  свое  место  в  стае знает,--  ответил,  как  всегда,
иносказательно  визирь.  Но Кучум  заметил как дернулось его плечо,  что тот
обычно тщательно скрывал, как и свою хромоту, усилившуюся после ранения.
     -- Смотри, как бы наши нукеры не перепились. Перед послами-то.
     --  Можно подумать,  пьяных  они  не видели. Иду,--  как равному кивнул
Карача-бек и, мягко ступая, вышел из шатра.
     -- Верно, скоро мне придется ему кланяться, -- плюнул в сердцах Кучум.
     Еще несколько лет назад он бы самолично подпалил своему визирю пятки на
костре за  такой поклон. Но время  меняет  людей. Изменило и его. Да и после
смерти Алтаная не стало  у него более близкого  человека, нежели Карача-бек.
Близкого только по делам, но не по душе. Тягостен удел правителя...
     Меж  тем завыли карнаи, им  вторили  зурны, послышались глухие  удары в
нагары. Кучум привычно положил левую руку на рукоять сабли и вышел из шатра.
     Зрелище, открывшееся  перед  ним, зачаровало даже его.  Никогда  прежде
ханский  холм  не  был столь  богато  и  торжественно  украшен,  не  слышали
окрестные леса столь громкой музыки.
     На  всех  башнях   городка  висели   разноцветные  флажки  и   знамена,
перекрещенные  длинными  хвостами бунчуков.  Дорога от посольских  шатров до
его,  ханского, была  устлана цветастыми восточными  коврами,  вдоль которых
застыли  две сотни  отборных воинов в блистающих  на  солнце доспехах. Внизу
мягко  светились иртышские воды,  а небо окаймляли узорчатые  белые  облака,
делая картину законченной и праздничной.
     Увидев своего хана, воины выхватили сабли из  ножен и отсалютовали ему.
Кучум в ответ взмахнул клинком и  так  застыл,  олицетворяя  собой власть  и
победу.  Две  сотни  сабель  ударили  о  стальные щиты  враз,  одновременно.
Оглушительный звон  стали  о  сталь  обрушился на  послов,  вздрогнувших  от
неожиданности, докатился до темного ельника.  Те  невольно оглянулись назад,
словно и в лесу скрывались воины.
     Кучум одобрительно улыбнулся, кинул клинок в ножны и встал неподвижно в
ожидании.  Застыли и  две  сотни  отборных нукеров его,  зверски поблескивая
глазами на послов и щеря крепкие белые зубы в усмешке. Львы, не воины!
     Послы, сопровождаемые едва заметно прихрамывающим  Крачой-беком, быстро
ступая, пошли навстречу ему, стремясь поскорее  пройти меж зверем глядевшими
нукерами. Осталось всего шагов пять, когда Карача-бек внезапно остановился и
отвесил хану низкий поклон.
     --  Достопочтенный  хан  сибирской  земли,  владыка  среди  владык,  --
подобострастно заговорил визирь, -- великий  среди великих, сильнейший среди
сильнейших, столп веры  правоверных всей земли, доблестный воин и храбрейший
среди храбрых, дозволь представить тебе послов от владыки ханства Бухарского
досточтимого Абдуллы-хана.
     Он  сделал  паузу и  отступил назад,  передавая слово  для  приветствия
прибывшим  послам.  Вперед выступил один  из  них,  по  возрасту -- ровесник
Кучума, но более сухой и темный лицом с проницательными глазами царедворца и
вкрадчивым мягким голосом.
     -- Наш великий  хан  поздравляет  тебя  с воцарением в  Сибири и желает
долгих  лет  и доброго  здоровья.  Хан  Абдулла  шлет  тебе  свою грамоту  и
приглашает  приехать  на  священную землю  Бухары, посетить его и  доставить
радость. -- С этими  словами он протянул большую, свернутую в трубку грамоту
со  свисающей сбоку огромной красной печатью,  прикрепленной к самой грамоте
золотым шнуром. Но не сделал и шага к нему.
     Кучум не двинулся с места. То посол должен был возложить  грамоту к его
ногам.  Но  он  не   сделал  этого!  Значит,  были  особые  распоряжения  от
Абдуллы-хана,  сына  лисицы!  И  тут   он  желает  унизить  его!  Унизить...
Унизить... Унизить...
     Кучум  молчал  и   не  двигался.  Не  двигались  и   послы,  с  видимой
почтительностью склонив головы. Желваки заходили на лице  у  Кучума и он уже
повел глазами  в сторону  охраны, чтобы скрутили наглых  послов  и бросили в
яму. Они преступили все законы, проявив неуважение к хозяину этой земли! Они
достойны смерти!
     Неожиданно  из-за спины  послов вынырнул  Карача-бек и  протянул к  ним
невесть, откуда взявшийся серебряный с позолотой круглый поднос.
     "Под халатом что ли он его прятал?" -- изумился Кучум.
     Грамота легла на поднос и торжественно поплыла, несомая визирем к хану.
     --  Прими, достопочтенный хан,--  Карача-бек  опять согнулся  до земли,
протягивая поднос с грамотой.
     Кучум легко подхватил тяжелый свиток, сломал печать и передал визирю.
     -- Читай всем, -- сухо проговорил хан, почувствовав испарину  на голове
и предательски  вспотевшие ладони. -- "Едва не  рухнули все надежды на мир и
дружбу  с Бухарой.  Еще чуть  и  случилось  бы непоправимое. А каков визирь?
Откуда научился всему? Он словно рожден для встреч и приемов. Нашелся".--  С
благодарностью подумал Кучум.
     Ему вспомнились собственные слова: "Словно всю жизнь послов  принимал".
Так и есть. Равного ему просто нет и будут ли еще.
     А  Карача-бек  громким голосом,  легко выбрасывая из себя  слова, читал
грамоту,  обращаясь в первую  очередь к Кучуму и всем собравшимся на ханском
холме.
     Кроме слов дружбы, заботы о его ханском здоровье и приглашения посетить
Бухару,  ничего   важного  в  послании  не   содержалось.   Наконец,  чтение
закончилось, и визирь  все  с тем же низким поклоном передал грамоту Кучуму.
Он небрежно коснулся  ее  левой  рукой  и указал  на  свой  шатер. Подскочил
юз-баши Чегулай и, с поклоном приняв поднос с грамотой из  рук визиря, понес
в шатер. Но  церемония еще не была закончена, хотя Кучуму хотелось как можно
скорее остаться одному.
     Вперед вышел второй  посланец бухарского  хана.  Низкого  роста,  почти
старик, с бородой, касающейся груди.
     -- Почтенный Темир-ходжа передает дары от нашего хана,-- сообщил посол,
вручавший  грамоту, хлопнул  в ладоши и из-за  его спины  возник  маленький,
ростом с ребенка, человечек в халате, волочившемся по  земле, неся  огромный
кувшин. Коротышка, сделав два шага, опустил кувшин  на землю. Медный кувшин,
судя  по всему, был довольно тяжел, его ручка и бока сверкали вправленными в
металл большими зелеными каменьями. Человечек поставил кувшин возле ног хана
и, низко поклонившись, уселся рядом на земле.
     Кучум с удивлением поднял бровь, ожидая объяснений.
     --  Хан  Абдулла  посылает тебе благовония  для  тела, а  также  своего
придворного брадобрея,-- пояснил Темир-ходжа,-- отныне -- он твой. Хан дарит
лучшее из его бесценных сокровищ.
     Следом  за кувшином два дюжих воина  поднесли к ханскому шатру  кованый
сундук и, поставив  на землю,  откинули  крышку. Темир-ходжа  запустил  руки
внутрь и извлек оттуда несколько свертков яркой материи. У Кучума зарябило в
глазах от пестроты красок.
     -- Для твоих жен и наложниц, -- пояснил Темир-ходжа.
     Подарки следовали  один за  другим. К  ханским  ногам  опустили высокое
седло с серебряными стременами, украшенное  голубой бирюзой. Тут же положили
конскую сбрую, покрытую круглыми серебряными бляшками, в центре которых были
вправлены драгоценные опалы и топазы, а на концах уздечки -- бирюза.
     --  Эти  камни   помогают  воинам   одерживать  победу,  --  проговорил
Темир-ходжа, -- они могут остановить кровь, отвести беду и принести удачу  в
любви.
     Затем на седло  лег  кинжал  с  рукоятью из слоновой  кости, украшенной
кровавыми  рубинами.  Посол  склонился к  кинжалу и чуть вытащил  из  ножен,
показывая затейливый узор на лезвии.
     -- Пусть  этот кинжал поможет  тебе в  борьбе с врагами.  Он сам найдет
путь к  сердцу  врага.  Тебе  надо  только  шепнуть  об  этом,  -- загадочно
улыбнулся посол в седую бороду.
     И, наконец, по коврам  прошествовали  четверо  воинов,  неся да  плечах
носилки,  покрытые сверху  яркой материей.  Носилки  опустили  на землю и  у
Кучума перехватило дыхание, он догадался, что должно находиться под пологом.
А хитрец Темир-ходжа не спешил  посвящать  его в  тайну, сокрытую внутри. Он
медлил. Кучуму ничего  не оставалось как  равнодушно отвернуться от носилок.
Темир-ходжа заговорил тихо и вкрадчиво:
     --  Достопочтенный  хан,  позволь  преподнести  тебе  самый драгоценный
камень  из  сокровищницы бухарского правителя. Этот дар должен скрасить твои
горести и печали.  Он  даст  тебе  радость и  отдохновение от  забот земных,
унесет в заоблачные  высоты, омоет твои печали и сделает самым счастливым из
всех  смертных. -- Посол махнул  рукой и  воины по его знаку сорвали полог с
носилок, открыв их для взоров собравшихся.
     У Кучума  на миг перехватило  дыхание.  То, что он увидел, превосходило
все  его  ожидания: на  носилках сидела,  подобрав под  себя ноги  и скромно
потупив взор, прекрасная светловолосая девушка. Ее  волосы цвета спелой ржи,
заплетенные  в тугую косу, притягивали к себе  взгляд любого, а чистое белое
лицо с нежным румянцем  и легкими, едва заметными  веснушками на щеках и  на
переносье, делали ее еще прекрасней.
     Кучум  не  удержался  и  сделал  несколько  шагов  к девушке,  протянув
огрубевшую руку к щеке. Невольница чуть вздрогнула и смущенно подняла глаза.
Они еще больше  поразили хана. В них была не просто синь безоблачного неба в
жаркий полдень и влага незамутненных озер, в них жила неземная тоска и боль.
Глаза, как опасный омут на стремнине, звали и тянули к себе.
     Рука Кучума застыла на полпути,  так и  не коснувшись  девичьей щеки. А
девушка что-то прошептала и, легко подняв правую руку, как  бы  перечеркнула
себя ото лба к груди, а потом от правого плеча к левому, и губы ее беззвучно
затрепетали, зашептали незнакомые слова.
     -- Кто она?
     -- Она русская,-- ответил Темир-ходжа.
     --  Русская?  --  невольно  переспросил Кучум.  Он  вспомнил  бородатых
русских купцов,  приходивших с караванами  на  Бухарские  базары,  крупных и
широких в  плечах. Но  девушка  была столь легка и призрачна, что  казалось,
налетит  порыв  ветра и унесет  ее, подобно золотистому  листу, сорванному с
березы, и совсем не походила на них.
     Темир-ходжа, пристально наблюдавший за Кучумом, заметил, сколь  сильное
впечатление  произвела на  него  русская  пленница,  и  остался  весьма  тем
доволен. Подарок, доставленный им, был с секретом: при ханском дворе остался
родной брат девушки. Их купили вместе. И теперь жизнь  юноши зависела от его
сестры.  На нее же Темир-ходжа возложил нелегкую  задачу:  она должна  стать
глазами и ушами его, и через купцов передавать все, что происходит в далекой
сибирской земле.
     -- Как  зовут  девушку? -- спросил  Кучум, чтобы прервать  затянувшееся
молчание.
     -- Теперь ты ее господин, тебе и имя давать. Хочешь, назови Ульмасак --
неумирающей,  а  хочешь,  Сюльчамал  --  драгоценной  вдвойне,  а  можешь  и
Гюльнисой -- цветком...
     -- Как ее звали раньше?
     Посол чуть помялся и, огладив левой рукой белую бороду, ответил;
     -- Аллах ее знает... Я и не спросил. Да какая разница?
     -- Ясно,-- Кучум усмехнулся и, кивнув, направился к  шатру, но запнулся
обо что-то и чуть не упал, ругнулся, -- тьфу, на твою паршивую голову!
     Окружающие  беззлобно  засмеялись над  неловкостью  хана.  Второпях  он
наступил на сидевшего позади  него коротышку-брадобрея  и тот заверещал, что
есть силы:
     --  Такой  большой  на меня  наступил!  Раздавил!  Ой, больно!  Ой, как
больно! -- и он покатился по земле, громко вопя.
     Кучум невольно  растерялся, но затем  понял,  что коротышка разыгрывает
его.
     -- Эй, успокойся, а то всех зверей в лесу распугаешь, -- крикнул Кучум,
засмеявшись. -- Дайте ему сладостей, пусть замолчит.
     Услышав про сладости, коротышка сел на землю,  оглядел всех насмешливым
взглядом и зашепелявил, смешно коверкая слова:
     --  Какай хитрый  Халик! Ой, какай  я  хитрый! За  один пинок  уже дают
сладости! Какой у меня умный голова! А зад  еще умнее. Хочешь проверить? Пни
меня по нему, пни! -- И коротышка смешно встав на четвереньки, подставил ему
свой зад, закинув на спину полы халата.
     Кучум, оказавшийся в неловком положении, глянул на смеющихся послов, на
своих воинов, потом  на прищуренные глаза Карачи-бека,  усмехнулся и  слегка
пнул коротышку ногой под зад.
     Раздался громкий крик и тот, перевернувшись через голову,  покатился по
земле, кувыркаясь и дрыгая ногами в воздухе. Затем он  вскочил, надув щеки и
тараща глаза, выпятив свой животик, двинулся на Кучума.
     -- Что сделал со мной? А! Что сделал?! Так сильно ударил, что задница в
живот ушла! Как жить теперь буду?! Дай вина, а то умру! -- кричал он.
     Кучум дохохотал до слез, махнул рукой, чтобы принесли вина.
     -- А теперь, прошу  отведать наше скромное угощение  и принять  от  нас
подарки для достопочтенного Абдуллы-хана.
     Все  расселись   на  разостланные   меж   шатрами  толстые   попоны   к
расставленным  блюдам  с  угощениями.   Нукеры  из   сотен  сибирского  хана
обосновались  чуть  в  стороне,  и  туда  же  подсели   прибывшие  воины  из
посольства.  Послы  сели  напротив   Кучума,  с  левой  стороны  он  посадил
Карачу-бека,  с правой -- племянника Мухамед-Кула. Живя после гибели отца  в
Кашлыке, юноша заметно подрос, над верхней губой уже пробились едва заметные
черные  волоски,  свидетельствующие о том, что через год, другой  он  станет
мужчиной,  воином.  Он  впервые  присутствовал  на столь важном собрании как
прием послов,  и легкий румянец время от времени окрашивал его смуглые щеки,
да длинные ресницы чаще обычного вспархивали вверх.
     Явился с многочисленными родственниками и Соуз-хан, узнав  откуда-то  о
прибытии бухарских послов. Он был, как всегда,  суетен и не сдержан, а после
нескольких выпитых пиал вина начал безудержно хвастать:
     --  Передайте Абдулле-Багадур-хану, что  в моих угодьях  водятся  самые
красивые соболя. Старики говорят, что сам Ульгень, покровитель всех соболей,
живет в моем улусе...
     -- Что же ты не привез соболиные шкурки в подарок гостям? -- насмешливо
спросил его Кучум нимало не обиженный таким бахвальством.
     -- Я приехал, чтобы пригласить их в гости, если мой хан позволит.
     --  О  том  гостей  спрашивай,  --  не  глядя  в  его  сторону,  как от
надоедливой мухи отмахнулся Кучум.
     -- Мы с  удовольствием  заедем к уважаемому... "Соуз-хану",-- подсказал
услужливо Карача-бек,-- Соуз-хану, -- добавил молодой посол.
     --  А меня,  уважаемый, почему не зовет в гости?  --  тут  же  вмешался
бегающий меж гостями коротышка-брадобрей.
     -- Кто ты такой, чтобы приглашать  тебя в гости? -- небрежно проговорил
Соуз-хан, оттопырив нижнюю губу. -- Или ты родственник бухарского хана?
     --  Уважаемый  угадал. Так оно  и есть.  Мой  осел  вместе  с  ханскими
жеребцами  в  одной конюшне ночевал и сильно тосковал.  На волю вышел, да  и
сдох, не будь плох. Я с него шкуру снял, хану нашему за халат поменял. Так в
нем и хожу. Дал бы и тебе надеть, да боюсь живот некуда будет деть.
     После этих слов все  опять  дружно захохотали,  а Соуз-хан,  решив, что
смеются над его  слишком  большим  животом,  налился краской,  побагровел и,
вскочив, схватился за кинжал.
     -- Ах,  ты,  недоносок! Смеешь  надо мой смеяться!  Да  я тебя... --  И
кинулся за коротышкой, отбежавшим от него на несколько шагов.
     -- Коль догонишь, сладкую лепешку дам, -- дразнился тот издали.
     -- Ой, Халик-Карсак, не шути с  ним! -- закричал кто-то из воинов.--  У
него такой большой кинжал! Страшно!
     -- Бывает, что  и  петух летает, --  отвечал тот,  -- а от доброго отца
родится  бешеная овца. У  него пузо по коленям стучит,  бежать мешает, в пот
вгоняет.
     Но, видать,  Соуз-хан  рассердился не на шутку и что есть мочи погнался
за Халиком с  кинжалом наперевес. Но догнать юркого коротышку было  нелегко.
Тот  сделал круг, обежав сидевших гостей. Затем  метнулся к пирующим воинам,
угадав, что именно среди них найдет защиту от разбушевавшегося Соуз-хана  и,
перепрыгнув  через  чьи-то ноги,  уселся  на блюдо с  угощениями, чем вызвал
дополнительный смех у пирующих.
     Когда запыхавшийся  Соуз-хан, тяжело отдуваясь, подбежал к нукерам, они
дружно подняли свои  сабли, преградив ему путь. Он, зло выругался и повернул
обратно, бормоча под нос угрозы.
     -- Да, Халик, верно приобрел  ты  себе врага надолго,-- едва уняв смех,
проговорил  Кучум,--  Соуз-хан  --  человек отважный.  Может  и на  поединок
вызвать.
     --  Мое орудие всегда  со  мной,  -- выкрикнул неутомимый Халик вынимая
из-за пазухи сверкающую бритву  брадобрея. Могу кое-чего и  укоротить, ежели
потребуется.
     --  Завтра  наш хан проводит туй-праздник  и  приглашает всех  желающих
принять участие в состязаниях,-- громко объявил Карача-бек.
     -- Да, чуть не забыл,-- кивнул одобрительно Кучум, -- все джигиты могут
показать свое умение. Победитель получит приз.
     Все одобрительно зашумели, запереговаривались и пир продолжался. Однако
Кучум  сделал   знак  Караче-беку  и,  поднявшись,  прошел  в  свой   шатер,
извинившись перед гостями. Визирь вошел следом, почтительно наклонив голову.
     Кучум  сел   на  подушки,  не  пригласив   сесть  стоявшего  неподвижно
Карачу-бека и, чуть помолчав, спросил:
     -- О чем шептались послы? Я заметил, что ты был близко от них.
     -- Хан правильно заметил, но ничего особенного я не услышал. Говорили о
брадобрее. Мол, должен понравиться хану...
     -- Что они имели в виду?
     -- Верно, то, что он хороший брадобрей. Разве не так?
     --  Не  верю я этим бухарским подаркам. Насмотрелся в свое время.  Этот
коротышка Карсак перережет  мне глотку за шапку  золотых монет  и глазом  не
моргнет.
     -- Могу взять его  к  себе, -- предложил  визирь, -- моя голова не  так
ценна.
     --  За  труса меня считаешь? -- глаза хана  сверкнули  из-под опущенных
бровей, обдав Карачу-бека холодом и презрением.
     -- Хан, не надо мне приписывать того, что я не говорил.
     -- То мое дело,  кому что приписывать. Спасибо  за поднос. Нашелся. Где
ты его прятал? Кто подсказал?
     -- Подумал, они попытаются выкинуть что-нибудь подобное. Они мастера на
такие штучки. Вот и приготовил поднос на всякий случай, а он и пригод