ебя к нашему
хану, а уж он пусть и решает.
     Сибирцы долго еще  ловили коней,  оставшихся  без всадников, грузили на
них  оружие  и  кольчуги, и Сабанак  сильно продрог, вынужденный лежать  без
движения,  весь стянутый веревками. Наконец отряд  Иркебая тронулся  в путь.
Кто-то  из  идущих  впереди  воинов  затянул  негромкую  песню.  Сабанак  не
расслышал  всех слов, но по долетающим  фразам  понял, что  пелось о  легкой
победе над глупыми врагами.
     Прилетел ночной филин из степей в наши края,
     Нахватал в свои когти всякого добра,
     Да сидит на осине похваляется,
     Над другими птицами насмехается.

     Потом   сообщалось,  что   все  птицы  испугались  страшного  филина  и
разлетелись  из леса, где тот хозяйничал  по  ночам. Только серый  ястреб не
испугался, даже когда разорил филин его гнездо и сожрал всех птенцов.

     Дождался серый ястреб ясного дня,
     Кинулся на филина с небес заоблачных,
     Ударил его грудью крутой и на землю сбил,
     И в том бою кровавом он голову сложил...

     Погиб  серый ястребок,  но изгнал  из своего леса ненавистного  лесного
разбойника. Вот о чем была песня.
     Сабанак слушал нехитрые слова и думал:  "Странный  народ эти сибирцы...
Битву с нами проиграли. Их столицу мы заняли, но они и не думают  складывать
оружие. Интересно, на что они надеются?"
     К  вечеру  отряд  добрался  до какого-то  лесного  селения, охраняемого
десятком  вооруженных  копьями  мужчин.  Было видно,  что землянки  выкопаны
совсем  недавно  и еще не  обжиты.  Навстречу  им выскочили  дети  и, увидев
пленника, кинулись к санкам  и начали показывать на него грязными  пальцами,
приговаривая: "Сарт-людоед! Сарт-людоед!"
     Сабанаку было обидно,  что маленькие мальчишки, которым он не  причинил
никакого вреда, видят в  нем врага и людоеда. Пленника наконец освободили от
пут и ввели в одну  из землянок,  где возле костра сидело несколько женщин и
стариков. Они  никак не выразили своего отношения к  пленному, лишь  смолкли
разговоры, и все как-то напряглись, насторожились.
     Сабанак так  же молча  сел на свободное место возле костра и огляделся.
Две молодые женщины сшивали из шкур что-то вроде шубы, прокалывая их длинным
шилом с костяной рукоятью и продевая в отверстия тонкие скрученные жилы. Они
украдкой взглянули на пленного, и одна из них что-то шепотом сказала другой.
Та улыбнулась и без всякого  зла или осуждения открыто посмотрела на  юношу.
Он тоже  улыбнулся ей,  но тут же раздался грозный окрик старухи, что мешала
длинной ложкой варево в котле, подвешенном над костром.
     -- Делом занимайся, Нурия. Нечего зыркать на чужих мужиков.
     Еще одна женщина, постарше на несколько лет тех, что занимались шитьем,
кормила  из  миски сидящего у нее на коленях  черноголового малыша. В темном
углу  землянки два старика  ловко и сноровисто  мяли большие  лосиные шкуры.
Время от  времени они брали в  руки ножи и снимали остатки мездры с  белесой
поверхности  выделываемой  шкуры.  Старики оглядели  юношу  равнодушно,  и в
полутьме  трудно  было  разобрать  выражение  их  лиц.  Но   именно  от  них
почувствовал Сабанак  немую  враждебность, и неприятный  холодок пробежал по
телу. Он все же протянул к огню руки и попробовал отогреть замерзшие пальцы.
Они  у  него  совершенно побелели  и  ничего  не чувствовали.  Будто  тонкие
иголочки впивались и больно кололи пальцы на руках и ногах. Одна из девушек,
та,  что  назвали Нурией, несмотря  на  угрозы старухи,  опять  зыркнула  на
Сабанака, перевела взгляд на руки и громко ойкнула:
     -- Да у него же обе руки поморожены! И лицо тоже, вон щеки все белые.
     Старуха оторвалась от варева и протянула черную руку  с дряблой кожей к
пальцам Сабанака и осторожно ощупала их.
     -- Выходи из землянки,-- неожиданно приказала ему.
     -- Зачем? -- удивился тот.
     -- Оттирать тебя, малый, надо, а то  потом сам не  рад  будешь, вот что
скажу. Пошли...-- и, тяжело поднявшись, заковыляла к выходу.
     Ничего не понимающий Сабанак поднялся и пошел следом.  Тут  же и Нурия,
которой, видимо,  трудно было сидеть на одном  месте,  выскочила  наружу,  и
вдвоем со старухой они начали натирать  ему руки снегом. Сперва он ничего не
чувствовал,  но потом появилась боль в пальцах да  такая, что  хоть  кричать
впору. Однако вскоре в руки пришло неожиданное тепло и началась ломота.
     Нурия, смущаясь, набрала  в пригоршню  снега и  провела по его щеке. Но
старуха сердито отодвинула ее  руку и велела  идти в жилище, принявшись сама
растирать и  щеки  и нос.  Затем велела  скинуть  сапрги и столь  же усердно
растерла ступни ног.
     Сабанак почувствовал, что кровь с  новой  живительной силой побежала по
телу, и  начал благодарить  старуху, но та ничего  не ответила, словно  и не
слышала его  слов, а прошла обратно в землянку. Юноша натянул сапоги и вошел
вслед  за ней, сел  на свое  место у  огня. Старуха подошла сзади  к  нему и
бросила на землю сшитые из шкур теплые сапоги, промолвив единственное слово:
     -- Надень.
     Он повиновался, не решаясь уже заговорить с ней, и лишь мягко улыбнулся
и кивнул  головой  с благодарностью. Старуху словно  прорвало от  покорности
Сабанака, и она громко заговорила, не особо подбирая слова:
     -- Какой дьявол понес тебя, сосунка в наши  края?! Ничего не знаешь, не
ведаешь, а  туда же, на войну полез. Чего ты здесь потерял?  Кто звал тебя к
нам? Что тебе нужно, а? Своей земли нет, так на нашу позарились! А ты поживи
здесь, попробуй, а если живой останешься, побежишь обратно так, что на сивой
кобыле  не  догнать. Я бы  вашего  хана  вот этими самыми  руками  задушила,
встреться он мне!
     -- Тихо, мама, успокойся,-- кинулись к старухе обе девушки, увидев, что
та кричит в полном исступлении.-- Ваши люди сына  ее убили, брата  нашего,--
сквроговоркой  выпалила извиняющимся голосом Нурия,  чуть повернув голову  к
Сабанаку.
     И   он   тоже  растерялся  и,  не  смея  что-то  ответить,   глядел  на
неистовствующую старуху широко открытыми  глачами. В этот  момент в землянку
вошел, низко нагнув голову, Иркебай и прошел к огню. Он, верно, слышал крики
старой женщины, потому спросил у Сабанака:
     --  Ну, слышал, как вас тут любят? Скажи спасибо, что она не  взяла нож
да не заколола тебя, как овцу, в жертву богам.
     Тот помолчал, не зная, как лучше ответить, потом тихо проговорил:
     -- Люди всегда воевали, а значит, и  убивали друг друга. Если  я кого и
убил, то лишь в честном бою, а не из засады, тишком.
     -- А-а-а... Значит ты хочешь сказать,  что мы не по правилам сегодня  с
вами сражались? Так я  тебя понял? А  я тебе вот что скажу: когда в землянку
заползает ядовитая гадюка, то никто  не разбирает, права она или не права, а
хватают кол или  что в руки попадет и бьют ее по башке. А  не убей ее, так и
повадится, и детей покусает, и хозяйкой в твоем жилище станет.
     -- Мы пришли, чтоб прогнать вашего  хана, который не по праву управляет
вами. Наш хан Кучум законный наследник...
     -- Законный, говоришь?!  -- закричал  Иркебай. Сабанак уже не рад  был,
что ввязался в спор с ним, понимая, что в любой момент может быть убит.
     -- Значит, нами не тот  хан  правил? А нам так вот  все равно, кто нами
правит,  если он  соблюдает законы  наших предков  и не мешает нам  жить. Мы
выбрали Едигира, и он наш хан!  А ваш есть и  останется навсегда чужаком для
всех, запомни это.
     -- Предки нашего  хана  правили  этой  страной...--  не повышая голоса,
робко защищался Сабанак.
     --  Да  насрать  мне  на  его  предков! Все уже  давно  о них забыли  и
вспоминать  не желают. Завтра найдется  еще кто-то,  явится на  нашу землю и
захочет править нами. Нам решать, кто будет нашим ханом. Мы вольные  люди, и
захотим  выгнать  своего  хана  --  выгоним.  Захотим пригласить другого  --
пригласим! Понятно?!
     -- А белому царю вы тоже сами решили дань платить?
     -- Уж  никак  не по вашей  из Бухары  подсказке. Мы слабый народ, и нам
нужны сильные друзья.
     -- Нашли друга,-- фыркнул Сабанак,-- да он вас проглотит и не заметит.
     -- А мы костлявые, нами и подавиться можно.  Ты верно, уже понял это,--
засмеялся Иркебай,-- но больше я с тобой спорить не желаю. Давайте, хозяева,
кормите нас,-- потребовал он.
     --  Все давно  готово,--  недовольно  проворчала старуха  и шикнула  на
девушек, чтоб они вышли из землянки и не мешали мужчинам обедать.
     Ночевал Сабанак в той же  самой землянке вместе с воинами, захватившими
его в плен. Хозяева ушли к соседям, оставив их одних.
     На другой день выступили затемно,  и Сабанаку разрешили сесть верхом на
коня, предварительно связав ему руки за спиной. Затем было еще два ночлега в
таких же, похожих одно на другое, поселениях. И Сабанак с горечью думал, что
уже,  верно,  никогда не вернуться ему к своим землякам, не  услышать  шуток
добродушного  и  грубоватого  Алтаная,  не  ощутить  на  своем  лице  нежных
пальчиков Биби-Чамал. От  таких мыслей  щемило  сердце, иногда казалось, что
лучше бы выхватить на привале кинжал у одного из охранников и заколоть себя,
но...  иное чувство --  интереса и любопытства к народу, с которым он совсем
недавно воевал, просыпалось в юноше и не позволяло решиться на крайность.
     Через  три  дня  Сабанак  понял, что они достигли  конечной цели своего
путешествия.  Навстречу  им   вышли   около  сотни  вооруженных  воинов,  и,
сопровождаемые ими, они въехали в  лагерь,  где почти не видно было женщин и
детей. Зато стояло множество шалашей, шатров, свежая  земля указывала на то,
что недавно  была  вырыта  землянка  в  большом холме, возвышающемся посреди
лагеря.  Горели большие костры, на которых в медных котлах варились огромные
куски мяса. Где-то  возле леса раздавался перестук молотков,  верно, кузнецы
ковали новое  оружие.  Возле опушки  гарцевали на конях  молодые всадники  в
нарядных  доспехах, стараясь  достать друг  друга саблями  под одобрительные
крики пожилых бородатых воинов.
     Юноша  попытался  прикинуть,  сколько  же  людей  находилось  в  лагере
сибирцев, и понял, что их никак не меньше пяти, а то и семи сотен.
     "Когда  же они успели собрать такое войско? -- поразился  он.-- А ударь
они сейчас на Кашлык, и  нашим воинам несдобровать. Правда, драться за  свою
жизнь  они будут, как  волки,  но  эти-то  на своей  земле и  могут обложить
городок со всех сторон и тем самым обречь их всех на голодную смерть..."
     Его мысли были прерваны  появлением на вершине  холма высокого  воина в
богатой  шубе,  наброшенной  на  плечи, в собольей шапке  на  гордо поднятой
голове. Даже  издали  Сабанак  узнал в  нем того пленника, много  дней назад
привезенного Кучумом с  той стороны реки.  Неуловимая перемена  произошла  в
хане Едигире:  он  слегка  сутулился,  и  широкие  брови  его были сведены к
переносью,  на  щеках залегли  глубокие морщины, и само  лицо  стало  как-то
темнее, сумрачнее.
     Иркебай, увидев Едигира, торопливо заспешил к нему, скользя по мерзлой,
накатанной множеством ног земле. Взобравшись на холм,  поклонился сибирскому
хану  и начал  что-то говорить,  время  от  времени показывая  рукой вниз на
Сабанака. Выслушав его,  Едигир  отдал короткое приказание  одному из воинов
охраны, и тот, сбежав вниз, подтолкнул пленника в сторону хана, поясняя свои
действия:
     -- Иди  быстрее.  Сам хан желает  тебя видеть. Но  Сабанак  и  без него
догадался, что требуют его, и  поднялся  на вершину, подошел к группе людей.
Едигир внимательно оглядел его с ног до головы и, чуть помолчав, обратился к
Иркебаю.
     -- Говоришь, что племянник самого башлыка?
     -- Так он сказал.
     -- Как доказать можешь? -- последовал вопрос уже к пленнику.
     -- Да никак...-- пожал он плечами.-- Хочешь, так у него самого спроси.
     -- В уме тебе не откажешь. А сколько человек осталось у твоего хана?
     -- Не знаю... не считал...
     --  Так, так...--  Нехорошая  усмешка  скользнула  по губам  Едигира.--
Значит, считать тебя не научили, а пора бы. Надолго в наши края пришли?
     -- Как поживется,-- столь же неопределенно ответил Сабанак.
     -- А я вот думаю, что  тебе жить осталось совсем недолго. Вздернуть его
на первой осине прямо сейчас,-- обратился он к охране.
     Два  здоровенных мужика кинулись  к юноше и  потащили с холма  к лесной
опушке, зловеще улыбаясь друг другу.
     "Так что же это?! Неужели конец? -- пронеслось в  голове у него. И хотя
с того самого момента, как он  оказался в плену, нехорошие мысли о смерти не
покидали Сабанака, но надежда, пусть и слабая, теплилась и жила. Надо что-то
делать!  Бежать?  Но  как?  Перейти на  службу к сибирцам? Но мне и этого не
предложили..."
     Его уже дотащили  до ближайших деревьев,  и один  из палачей  полез  на
дерево с  волосяной веревкой в руке. Тонкие заледеневшие ветки обламывались,
и тот  никак  не  мог  забраться на дерево. Тогда он попробовал  перебросить
веревку через ближайший сук, но и это у него  не получилось. Второй бросился
помогать  ему,  и  Сабанак, оставшийся на время один,  повел глазами  вокруг
себя, надеясь, что можно попробовать удрать в лес.
     И  тут его взгляд скользнул по вершине холма, откуда Едигир наблюдал за
казнью. Неожиданно он увидел,  что  рядом с ханом стоит девушка или женщина,
издали не видно  было  ее лица, и взволнованно жестикулирует руками,  что-то
объясняя тому.
     Наконец  веревку зацепили  за толстенный сук и набросили  петлю на  шею
Сабанака. Он  поднял  глаза вверх,  к затянутому тяжелыми снеговыми облаками
небу, набрал в грудь побольше воздуха и закрыл глаза...
     -- Ну что? Тянем? -- услышал он голос одного из палачей.
     -- Давай...-- отозвался другой.
     И тут с холма раздался чей-то крик:
     -- Подождите! Привести его сюда!
     Сабанак  решил,  что  это ему  показалось, но  с него  торопливо  сняли
веревку, правда, оставив ее перекинутой через сук, и повели обратно. Сабанак
шел,  не чувствуя  ватных ног, словно в сапоги  насыпали песку  или наложили
камней. Все плыло  перед  глазами,  и  он едва  взобрался на холм, как  силы
оставили его, и уже сквозь пелену беспамятства смутно разобрал слова хана:
     -- Пусть поживет пока...
     В себя он пришел уже в темноте и, пошевелив руками, разобрал, что лежит
на шкуре и рядом  с ним кто-то посапывает во сне. Он встал, перешагнул через
спящего и побрел к просвету двери из землянки.
     Лагерь   сибирцев  освещался  несколькими  горящими  в   разных  местах
кострами,  возле  которых  кучкой сидели  воины.  Возле  них  лежали большие
лохматые собаки,  и едва Сабанак вышел из землянки, как они залились дружным
лаем.  Воины  вскочили  с   мест,  закрутили  головами,  но,  увидев  юношу,
успокоились и  опустились  обратно  на  толстые стволы  деревьев. То  ли они
приняли его за своего, то ли решили, что бежать  он не сможет, но это как-то
удручающе подействовало на  Сабанака, и он  продолжал стоять, не двигаясь  с
места.  Мелкий снежок сыпался с  низкого  сибирскою  неба,  и неожиданно  он
подумал, что не стань сегодня его, умри он, и... ничего бы не изменилось так
же шел бы снег, сидели бы у костра люди, тявкали собаки.
     "А  может, и зря  меня не  казнили? Может,  и  кончились  бы  разом все
мучения и сомнения, а Аллах принял бы мою душу, и была бы она сейчас на пути
в мир блаженства  и радости.  Кому нужна эта моя жизнь?  Зачем все сражения,
бои, походы, когда ничего нельзя изменить на земле, сделать иначе, повернуть
в другое русло. Кому нужно все это? Кому?!"
     И неожиданно со стороны болота глухо и злобно  завыл волк, словно и ему
неуютно  было   на  этой  земле,  и  он   тоже   мучился  безысходностью   и
неопределенностью своей жизни. А может, он просто давал знать, что он хозяин
этого леса и никому не позволит охотиться в его владениях.
     Но Сабанаку, когда  он  услышал вой бесприютного зверя, почему-то стало
легче на  душе,  и ушли  нехорошие мысли,  захотелось  жшь,  дышать морозным
свежим воздухом и... захотелось есть. Чугь  поколебавшись,  он направился  к
костру,  к людям,  сидевшим  там, надеясь,  что они не прогонят его от огня,
ведь он такой же человек, как и они...
     Один  из  охранников молча подвинулся, уступая ему  место на  бревне, и
лишь посмотрел на юношу с совершенно седой, как и снег, головой.


        "ЗВОН ПРОЗРАЧНОГО ЛЬДА"

     После того как Едигир и Зайла повстречались со старым Назисом,  а потом
с  местными рыбаками, отцом  и сыном, прошло  не  столь много времени. Новая
луна еще не успела народиться, а уже  были посланы  гонцы  во все  окрестные
улусы к  уцелевшим после боя  бекам  и мурзам, чтоб они готовили  ополчение.
Даже самые робкие и нерешительные поняли, что oт хана Кучума добра  ждать не
придется.  Он непрерывно слал конников  во все сибирские владения и требовал
дань. Кто не заплатил в первый раз, к  тому  приезжали во  второй и  брали в
заложники сыновей, юных дочерей, а то и жену. Многие успели скрыться в лесах
или  непроходимых болотах, но  не  отсиживаться же  им там  до самой смерти.
Некоторые попытались откочевать на другие земли, по берегу  Иртыша  в степи,
но та земля была давно занята  иными народами,  которые тоже умели держать в
руках оружие. Поэтому призыв Едигира объединиться  и собрать ополчение почти
все встретили с радостью.
     Правда,  около  двух  десятков  беков,  что недолюбливали род  Тайбуги,
поклялись в верности Кучуму и стали преданными его слугами. Но едва ли можно
было найти среди них  настоящих воинов, решительных  и отважных. Ради личной
выгоды готовы они были и отца родного в кабалу отдать.
     Едигир вернулся с полпути обратно на речку Шайтанку, хотя Зайла-Сузге и
настаивала, чтоб он отпустил ее  одну на поиски Сейдяка.  Но через несколько
дней начали прибывать  отряды из  соседних  улусов,  и все они в один  голос
заявляли, что сын хана находится в безопасности и опасаться за его жизнь нет
никаких оснований. А появившийся Иркебай рассказал в  подробностях о приходе
в их с братом  городок мамки  Анибы с  Сейдяком на  руках.  И  у Зайлы-Сузге
отлегло  немного  от  сердца,  даже  улыбка  появилась  на прежде  постоянно
озабоченном лице.  К тому  же Едигир  под  большим секретом сообщил ей,  что
вскоре они  выйдут  в  поход  и освободят Кашлык,  а тогда уж  и сына своего
разыщут обязательно. И она  считала каждый день, ожидая,  когда же соберутся
все отряды, чтоб выступить в поход.
     Это она отговорила Едигира от казни молодого  Сабанака, заявив что если
он  останется  жив, то и с  сыном их ничего  не случится. И  сибирский  хан,
поклявшийся  отомстить за  смерть  своего брата, смягчился и велел отпустить
юношу. Правда, затем его  приковали  цепью  к огромному  бревну, которое  он
должен  был всюду таскать за  собой. Но жизнь  есть жизнь,  пусть даже  и на
цепи.
     Наконец, настал день, когда Едигир собрал всех беков и мурз, пожелавших
участвовать в походе на Кашлык, и объявил, что завтра они выступают. Решили,
что первыми идут легко  вооруженные лыжники, которые незаметно перекроют все
подступы к городку. Затем подойдут лучники и займут все удобные для обстрела
места. Необходимо было выманить степняков  из Кашлыка и увлечь их  в засаду,
которую должен устроить Едигир с основными  силами. В это время другой отряд
под началом Иркебая должен будет ударить по оставшимся в городке степнякам и
занять его.
     -- Лес это самое уязвимое место  для степняков, и если они попадутся на
нашу уловку, то считайте, что победа за нами.
     -- Я бы на их месте ни за  что в  лес  не полез,-- засмеялся  Умар-бек,
который,  как и Едигир,  еще не  совсем  оправился от  ран после  неудачного
сражения при устье Тобола.
     --  Они  могут  послать  небольшой  отряд для  проверки,-- проговорил в
раздумье Иркебай,-- я бы сам так и поступил.
     -- Ну, ты у нас шибко большой воин, то все знают,-- пошутил Умар-бек.
     -- Да хватит тебе шутки  шутить,-- прикрикнул на него Едигир,-- человек
верно говорит, и на