ехал в  Александровскую слободу  к  царскому  двору, взяв с
собой и сына.
     Царь  встретил  его  приветливо, долго  расспрашивал  о силах  крымцев,
пришедших под Рязань, а затем самодовольно  заявил, что Девлет-Гирей никогда
не посмеет напасть на Москву, а  будет  все так же осаждать малые порубежные
города.   Тогда   же  Иван   Васильевич   заприметил  и   Федора  Басманова,
приглянувшегося ему своей  тонкой, почти девичьей фигурой. На вечернем  пиру
велел тому выпить ковш  браги за его царево  здоровье, а потом  и плясать на
потеху  всем  гостям. Федор, первый  раз попавший к цареву  двору,  старался
показать удаль в танце и выкидывал немыслимые коленца, веселя государя.
     Алексей  Данилович сидел насупившись, но не смел остановить сына, боясь
испортить  царскую веселость. Было ему неловко  от того, что  Федор  заместо
шута смешил народ, не думая о собственном достоинстве. Но ему, не познавшему
горести военных тревог  и  поражений,  будет  легче  служить  в числе прочих
потешных,  чем воеводе,  прошедшему  через кровь  и  огонь военных  утех,  и
чувствующий себя за царским столом неповоротливым косолапым медведем.
     Алексей Данилович  ждал нового назначения на ратную службу, но надолго,
очень  надолго задержался при царевом  подворье,  не догадываясь, что вскоре
оставит там и свою, и сыновыо голову.



        "Послание Ивана Грозного"
        "Василию Грязному"

     Писал ты, что за грехи взяли тебя  в плен;  так надо быть. Васюшка, без
пути средь крымских улусов не разъезжать; а уж как заехал, не надо  было как
при охотничьей  поездке  спать: ты  думал, что  в  окольные  места приехал с
собаками за зайцами, а крымцы самого тебя к седлу приторочили. Или ты думал,
что и в Крыму  можно  также шутить, как у меня, стоя за кушаньем? Крымцы так
не спят,  как ты, да  вас,  неженок,  умеют ловить; они не говорят  дойдя до
чужой земли: "Пора  домой!" Если бы крымцы были такими бабами, как ты, то им
бы и за рекой не бывать, не только что в Москве.

        "Из древнего восточного манускрипта"



        "УТРАТА"
        "ОБРЕТЕННОГО"

     Едигира  с Федором  везли по безлюдной степи  все  дальше  и  дальше от
Москвы и  русских  городов.  Им разрешили ехать  на повозке, в то  время как
остальные пленники брели  сзади, подгоняемые  татарскими  плетьми и  пиками.
Такое расположение они объяснили тем, что за них ждут богатый выкуп и желают
сохранить им силы. Возком управлял смуглый, почти черный престарелый татарин
Муса, не  закрывающий  рта  и разговаривающий  если не  с  пленниками, то  с
лошадью, со степью, дорогой, небом.
     -- Какой плохой набег получился,-- сокрушался он, -- Муса совсем ничего
домой не везет. Так, два рваных одеяла да  старый зипун. У меня дома гораздо
лучше  есть, но и этот сгодится, хоть  чего-то  привезу своим детям. --  Он,
конечно, прибеднялся, потому что возок его был почти доверху забит всяческим
барахлом,  собранным по  крестьянским  дворам,  оставленным хозяевами  перед
наступлением Орды.
     Едигир  переводил  некоторые его  откровения  и  они тихонько  смеялись
вместе с Федором над сетованиями Мусы.  Через несколько  дней  пути  чувство
неволи,   остро  мучившее  их  поначалу,  притупилось  и  они  вновь  начали
радоваться утреннему солнышку,  щебетанию  птиц,  ощущать  чувство  голода и
съедать  все, что  доставалось  им  от общего котла.  Федор даже  попробовал
подшутить над Мусой, связав ему как-то  во  сне ноги,  а веревку закрепил за
повод мирно пощипывающего траву мерина. Ночью, переходя с места на место, он
оказался  на  приличном  расстоянии от  лагеря,  утащив  за  собой и спящего
возницу.  Тот  проснулся  ночью  в  чистом  поле,  хотел  встать,  но  упал,
перепугался  и заорал,  что  есть  мочи.  Всполошил криком  весь  лагерь,  а
испуганный мерин пустился бежать дальше по степи, волоча жалобно голосившего
Мусу. Его вскоре поймали,  отвязали слегка побитого и пораненного татарина и
долго  хохотали, потешаясь  над  его  испугом  и  причитаниями.  На  счастье
пленников  никто и  не  подумал, что это  их проказы, а  то могли бы побить,
покалечить. Правда, Муса что-то заподозрил и  с тех пор  стал ложиться спать
отдельно и часто просыпался ночью, ощупывая ноги.
     Шутка вскоре позабылась и  возница  обрел неизменное  свое добродушие и
разговорчивость. Со  временем он начал подсовывать Едигиру и  Федору  жирные
куски баранины, если ему удавалось выпросить их у кашеваров. Впрочем, он тут
же пояснил им причину своей доброты:
     -- Буду просить, чтоб вас  ко мне на двор отправили. Зря  что ли взялся
везти вас? У меня виноградник бо-о-льшой, большой! Скоро собирать надо, вино
давить. Дом новый  построю. А может, и совсем у нас жить останетесь? У нас в
Крыму хорошо! Зимы нет, не то что в Москве вашей. Жен вам найдем. У меня три
дочери есть. Им замуж скоро  пора будет. Заработаете на калым, а я  много не
возьму, полсотни баранов хватит, -- забирай любую и живи.
     --  Где  ж  мы  тебе  столько  баранов  возьмем?  Красть,  что  ли?  --
поинтересовался Едигир.
     -- Зачем украсть? В набег  ходи,  воюй  и баранов Мусе на двор приводи.
Правда?
     -- Правда, правда,  -- соглашался Едигир.  И вдруг во время  одного  из
таких  пустых  разговоров  его,  словно шилом  пронзила мысль о  собственном
колчане, с которым он никогда не расставался  и настолько привык к нему, что
не сразу оказавшись в плену, ощутил его пропажу. Ведь там находились остатки
золота, которое он вынес из Сибири! Где и у кого находится колчан?
     Он  поделился этим с Федором,  который пришел в восторг  от возможности
заплатить выкуп, освободиться из плена и вернуться в Москву.
     -- А ты сможешь отличить его от остальных? -- спросил он Едигира.
     --  Спрашиваешь! Свой  колчан всегда узнаю, отличу  от  любого.  Но кто
позволит мне  шляться по всему лагерю  и  искать его. Даже если и найду, так
новый хозяин не отдаст.
     -- А давай, попросим Мусу, чтоб он разыскал колчан?
     -- Да не станет он этим заниматься. Надо самим придумать что-то.
     Они долго  совещались и решили все-таки посвятить Мусу, но лишь в часть
своего  плана.  Как-то вечером  Едигир подсел к мирно  дремавшему  на мягком
войлоке Мусе и спросил его:
     -- Скажи, уважаемый,  а какая дичь у вас в Крыму  водится? --  Муса  не
удивился вопросу  и начал перечислять,  сколько птицы живет  в горах, горные
бараны, изюбры, кабаны, а потом спросил:
     -- А зачем это тебе? На охоту что ли собрался?
     -- Как же я на калым  заработаю? Как  твою  дочку в жены сосватаю, если
буду  на  твоих  виноградниках  с  утра  до  вечера спину  гнуть. Я  хорошим
охотником был,  могу любого зверя взять. Вот и  думаю,  если  уважаемый Муса
разрешит, то буду каждый день по барану приносить, а то и птицу для обеда.
     Маленькие хитрые глазки Мусы заблестели и он тотчас оценил заманчивость
предложения своего пленника.
     -- Так, так... Ладно, буду пускать тебя в горы, если не убежишь.
     -- Зачем бежать стану,  когда такой добрый хозяин у меня? -- и похлопал
его по плечу, как бы выказывая преданность. Лицо Мусы расплылось в улыбке.
     --  Вай-вай,  как хорошо жить  станем,  все у нас будет, а  потом детей
нарожаете, саклю построите, Муса внуков нянчить станет.
     --  А мне невесту найдешь? --  вступил  в  разговор Федор  Барятинский,
перемигнувшись с Едигиром.
     -- Две найду! Только калым давай. Есть калым -- есть невеста. Нет калым
-- живи один.
     --  А  коль  захочу  ее в  Москву увезти? --  все больше входил в  роль
Барятинский, вызывая Мусу на откровенность.-- Отпустят невесту со мной?
     -- Когда женой будет, то вези, куда захочешь. Хоть продай.
     --  Только  просьба у меня к тебе есть, уважаемый,-- незаметно повернул
разговор Едигир,-- когда  меня в плен взяли, то лук и колчан со  стрелами со
мной были, а где он теперь, не знаю.  Привык  я  к тому луку, только с ним и
охотился. Как бы найти его?
     Муса  недоверчиво  глянул на  него  и подозрение  шевельнулось в хитром
татарине:
     -- Зачем  тебе лук понадобился? Пострелять всех хочешь и сбежать? Вот в
Крым приедем, найду тебе лук и стрелы, а сейчас, извини дорогой, не могу.
     Но   Едигир   со   всей   страстью  начал  расписывать,  какой  у  него
замечательный лук  и  как ему  жалко  лишиться  его. В конце  концов, старик
сдался  и пообещал  найти того воина, который  завладел оружием Едигира. Два
дня отлучался он вечерами от своей повозки и бродил по лагерю,  разговаривая
с ордынцами. На третий день уже в темноте  вернулся радостный и возбужденный
к костру, бросив к ногам Едигира колчан и лук, правда, с порванной тетивой.
     -- Твой  будет?  -- спросил  он.  Едигиру хватило одного взгляда, чтобы
узнать  собственное оружие,  с которым  он не расставался  много  лет, и  он
согласно кивнул головой, поднял колчан  с  земли  и по  весу  определил, что
золотые монеты находятся в тайнике, настолько тяжел и увесист был он.
     -- Спасибо,  уважаемый  Муса,  долг  за  мной, отблагодарю  при  первой
возможности. Но как тебе удалось найти их?
     Муса  самодовольно ухмыльнулся,  пригладил седую топорщившуюся бородку,
ответил:
     --  Муса все может,  если  с уважением попросить  его. Узнал у знакомых
людей, кто вас схватил, тому и добыча досталась. Оказалось,  один их них мой
сосед Жухраб был.  Я к  нему,  спрашиваю,  верно  пленник шибко  бедный был,
нечего  и взять с  него? Он  согласился,  чего  с него взять... саблю сотник
забрал, коня -- Мурза, а Жухрабу только и осталось лук  без тетивы да колчан
драный. А он в походе кашеваром. Зачем ему лук? Предложил ему тулуп бараний,
он согласился. Но тулуп дома у меня, мало ли что за дорогу случится...
     Федор Барятинский сидел рядом и  прислушивался к каждому слову, пытаясь
понять, о чем идет речь, бросал любопытные взгляды на колчан, лежавший перед
ними. Муса  спрятал лук подальше,  а изодранный сайдак, как  он его называл,
оставил  Едигиру. Едва дождавшись,  когда их возница уснет, Едигир  и  Федор
уползли и темноту и там принялись внимательно ощупывать колчан изнутри.
     -- Есть! -- прошептал Едигир,-- тут они лежат, монеты.
     --  Дай  и  мне  пощупать, -- попросил Федор и,  просунув руку  внутрь,
ощутил упругость от находящегося на самом дне и аккуратно подшитого кусочком
кожи золота.  Хотелось закричать от радости, но  они  лишь пожали  в темноте
друг другу руки  и, блаженно  откинулись на  землю, зашептались о  том,  как
предъявят выкуп и вернутся обратно из плена.
     Через  несколько  дней пути их  обоз  въехал  в  Бахчисарай. По  кривым
улочкам  навстречу  бежали  босоногие  мальчишки,  показывали  пальцами   на
пленных, громко крича:
     -- Урус, урус  ведут!  --  некоторые кидали в  них арбузными  корками и
громко смеялись,  если попадали кому-то  в голову. Едигир  скорчил  страшную
физиономию  и зарычал, подражая вою. Мальчишки кинулись врассыпную, а  кони,
хоть и  устали после многих дней пути, понесли, да так, что сонный Муса чуть
не  вывалился  из повозки. Он  в изумлении  уставился на пленных, спросив  с
недоверием:
     --   Послышалось   мне  или  в  взаправду  волки  выли?  --   те   лишь
расхохотались,  с  удивлением глазея на  необычные дома, невысокие ограды из
белесого  ноздреватого камня, раскидистые  деревья  и виноградники, которые,
казалось, росли  на каждом свободном клочке земли.  Федора  удивило,  что на
улицах почти  не  было собак  и люди жили  открыто, ни как у  них в  Москве,
отгородившись  друг от друга  саженными заборами.  Тут  же  из каждого двора
можно  было  попасть  через проход в стене к  соседям.  Женщины, стоявшие на
плоских  крышах,  переговаривались  между  собой,   делились  впечатлениями,
кричали,  указывая  на  каждую  проезжающую   мимо   них   повозку,  радуясь
возвращению  мужей,  отцов,  братьев  и  просто  знакомых.   У  Федора  даже
закружилась  голова  от  обилия  красок,  острых  незнакомых запахов,  чужой
гортанной речи и  приветливых, совсем не злобных лиц.  Ему раньше рисовалась
неволя  обязательно  сопровождающаяся  свистом  бича,  непосильной  работой,
страхом смерти. Тут  же он  увидел  совсем иное -- любопытство, интерес... и
даже  жалость.  Одна старуха подала  ему  большую половину арбуза  и  что-то
прошамкала неразборчиво. Федор поклонился ей и спросил:
     -- Василий, чего она  сказала,-- тот рассмеялся, находясь в возбуждении
от новизны окружающего, ответил:
     -- Красивый, говорит, ты, пожалела тебя.
     Федор вспомнил, как по московским улочкам, когда он еще был мальчишкой,
гнали вереницу пленных татар в  оборванных,  цветастых засаленных халатах, с
бритыми головами, уныло бредущих  друг  за другом,  и  русские женщины  тоже
давали им кто лепешку, кто калач, с жалостью провожая взглядами.
     "Зачем же  и  кому нужна война, -- подумалось ему, -- ведь все люди так
одинаковы в душе добры и  гостеприимны, будь он хоть татарин, хоть немец или
русский. Мало  ли какие  у них обычаи, все  они думают  одинаково да и живут
также. Ну почему же тогда  матери  пугают детей страшным словом "татарин"  и
они идут каждый год в набег на наши города? Вон у них, сколько своего добра,
неужели им этого мало? Зачем им наши леса и болота?"
     Муса  сумел  уладить  так,  что  пленных  разместили у  него  в  доме и
разрешили остаться там до особого распоряжения Дивей-Мурзы.
     Первое время хозяин не отправлял их на работу, давая отоспаться и сытно
кормил. Но, увидев, что  те окрепли и  даже мучаются от безделья, вручил  им
большие  корзины  и  повел  на  свой  виноградник,  показав,  как  правильно
обламывать гроздья, укладывать  в корзины  и носить в подвал, где они спелый
виноград  помещали  в  большой  чан.  Работа  была нетрудной,  и  они  легко
справлялись  с ней, а  вечером,  лежа  на плоской  крыше лачуги,  где  жили,
смотрели на огромные как  бы набухшие  звезды  и,  тихонько переговариваясь,
незаметно засыпали под потрескивание южных цикад  и шорохи, доносившиеся  со
всех  сторон.  Они долго обдумывали,  как вручить золотые монеты в  качестве
выкупа  одному  из ханских визирей, но так, чтобы он не присвоил их себе, не
подумал, что золото краденое. Федор считал, что это можно поручить Мусе,  но
Едигир упрямо тряс головой, не доверяя хозяину. Помог случай.  Однажды к ним
во двор  вошел  человек,  в котором без  труда по  одежде можно было  узнать
русского. Он  поинтересовался, не  те  ли  они  пленные, за  которых  татары
запросили выкуп. Барятинский едва не кинулся к нему на шею, вскричав:
     -- Да, да! Мы и есть. Прислал ли отец деньги?
     Но пришедший ответил, что гонец  с деньгами еще не прибыл, а лишь через
купцов,  следующих  из  Москвы,  находящемуся  в  Бахчисарае  русскому послу
воеводе Даниле Чулкову, князь  Петр Иванович  Барятинский  прислал весточку,
чтобы  тот помог  сыну  облегчить его  участь  в татарском плену.  Пришедший
назвался  Андреем Клобуковым и поинтересовался, чем он может помочь пленным.
Тогда они и рассказали о золоте находящемся у них. Клобуков перешел на шепот
и спросил,  хватит  ли  его,  чтобы  заплатить  требуемую  сумму. Те  пожали
плечами, поскольку не знали, сколько запросили татары за них.
     Едигир  нырнул в свою  лачугу, вытащил из угла запрятанный там  колчан,
надорвал  подкладку и вынул золотые  монеты,  аккуратно завернутые  в мягкую
кожу,  вернулся во двор и незаметно вручил  их Клобукову. Тот ушел, пообещав
рассказать  обо  всем  Чулкову,   а  уж  тот  попробует  обратиться  к  хану
Девлет-Гирею при первой возможности.
     Потянулись однообразные дни ожидания. У пленников пропал сон, корзины с
виноградом  становились все тяжелее,  и Муса  несколько  раз  злобно кричал,
заставая их сидящими возле пустых  корзин.  Наконец, на исходе второй недели
Андрей  Клобуков вновь  появился  во дворе и нос к носу столкнулся  с Мусой,
который закричал на него,  что не допустит  к пленным,  пока тот не принесет
разрешение ханского визиря и не заплатит ему за их содержание.
     -- Они  у меня  больше  проели,  чем  заработали,--  кричал он  в  лицо
опешившему Клобукову, -- если хан решит, что можно обидеть бедного человека,
то  пусть  он все имущество мое забирает. Я скажу на совете старейшин, а там
все  уважают  Мусу,  что  хан  забыл обычаи  предков. А моя  добыча в походе
принадлежит  только мне.  Я заплатил четверть  добытого  в  ханскую казну, и
пусть они  отработают за то, что ехали на моей повозке, питались моей едой и
укрывались моей одеждой.
     Наконец   Клобуков,   плохо   владеющий   татарской   речью,   объяснил
разгоряченному  Мусе,  что  готов заплатить  за все, но ему  надо  знать, во
сколько оценивает тот содержание пленных.
     -- Сто монет!  -- в запальчивости  выкрикнул  Муса,--  по пятьдесят  на
каждого,  так  будет  справедливо.  Клобуков  почесал  в  голове,  попытался
спорить,  но  Муса был  непреклонен и  даже  не разрешил  повидаться  ему  с
пленниками.
     Вечером с  соседней крыши  их  окликнул подросток  и озорно поблескивая
глазами,  позвал  к  себе  во двор. Когда  они перепрыгнули через заборчик и
подошли к нему, тот зашептал:
     -- Один человек просил сказать, что денег только на одного хватит, -- и
тут  же протянул  маленькую ладонь, выпрашивая  вознаграждение за переданную
весть,  Федору Барятинскому ничего не  оставалось, как  отдать  ему шелковый
кушак, который ему  удалось  чудом сохранить. Мальчишка одобрительно зацокал
языком и спрятал его за пазуху.
     Прошло еще две  недели  и  отношение  хозяина к  ним  резко изменилось.
Теперь уже не снимал с пленных деревянные колодки, надеваемые раньше  только
ночью. В них они должны  были  и  работать. Вскоре  кожа на ногах  стерлась,
полопалась и покрылась язвами. Едигир листьями целебной травы лечил Федора и
себя, обкладывая больные места мягкой зеленью. Это помогало,  но ненадолго и
они оба с трудом передвигались, едва волоча ноги.
     Наконец, однажды  утром  за  Мусой пришел  стражник и, судя по тому,  с
каким  почтением  старик  разговаривал  с  ним,  можно было догадаться,  что
посланец тот, если не от самого хана, то от какого-то визиря. Муса облачился
в новый халат, напялил на голову расшитую  бисером тюбетейку и надолго ушел.
Вернулся он веселый и велел слуге освободить Федора Барятинского от колодок.
Его ввели в дом  Мусы и, почтительно кланяясь, старик сообщил,  что за  него
уплачено сполна и он  свободен.  Во дворе его поджидал Андрей Клобуков, а на
улице стояла крытая повозка с русским возницей. Но Федор растерянно спросил:
     -- А  почему  я  один свободен? Ведь должны выкупить нас обоих,  как же
Василий?
     Клобуков смущенно пожал плечами и ответил:
     --  Я же  передавал,  что  денег  хватило только за одного уплатить. Уж
больно высокую цену татары за тебя заломили, когда узнали, чей ты сын.
     Слезы едва  не брызнули  из глаз  Барятинского  и он,  сдерживая  себя,
проговорил, с трудом подбирая слова:
     --  Нет,  один  я  не  поеду.  Останусь, пока  не  пришлют  выкуп  и за
Василия...
     Муса радостно закивал, затараторил:
     -- Правильно говоришь, оставайся, живи у меня, кормить буду, как мурзу,
девка тебе купим  красивую, ходить будешь, куда захочешь. Работать  не надо.
Спи. Отдыхай.
     Федор вышел во двор и увидел стоявшего возле стены  Едигира, бросился к
нему.
     -- Как же так, Василий? Меня выкупили, а ты, а ты...-- И уже не в силах
сдержать себя,  припал к  тому на  грудь и заплакал, по-детски  всхлипывая и
взмахивая руками.
     --  Успокойся, Федор.  Я сильный, выдержу.  Вернешься в Москву, сможешь
найти денег, вытащишь меня отсюда. А нет, и так не пропаду. Сбегу.-- Добавил
он  шепотом. -- А  ты, если встретишь в Москве девушку по имени Евдокия, что
меня  будет  разыскивать,  побереги  ее.  Пусть дождется,--  и  он  дружески
похлопал товарища по плечу.
     Всю  зиму  прожил  Едигир  в доме старого  Мусы.  Тот, ожидая  столь же
щедрого выкупа  и за  второго  пленного,  не  загружал  его работой,  Едиг