угая система  классификации, -  сказал  он, - которую  вы также
должны  освоить.  Это  классификация с  совершенно  иными отношениями октав.
Первая классификация  по "пище", "воздуху" и "жизненной  среде"  относится к
"живым  существам" в  обычном  понимании  слова,  включая растения,  т.е.  к
индивидам. Другая классификация, о  которой  я буду  сейчас говорить, уводит
нас  далеко за пределы того, что мы называем "живыми существами", как вверх,
так  и вниз,  т.е.  выше  живых существ  и ниже  их.  Она  имеет дело  не  с
индивидами, а с классами в очень широком смысле и  показывает, что в природе
нет  никаких  скачков, что в  ней  все связано,  все  живо.  Диаграмма  этой
классификации называется "диаграммой всего живого".

     "Согласно  этой диаграмме,  каждый  вид  существ,  каждая степень бытия
определяется тем,  что служит пищей донному виду  существ, или бытию данного
уровня, и  тем,  для  чего они сами служат пищей,  ибо в космическом порядке
каждый класс существ питается определенным  классом  низших  существ,  и сам
является пищей для определенного класса высших существ."

     Гурджиев начертил диаграмму в виде лестницы  из  одиннадцати квадратов.
Во всех квадратах, кроме двух верхних, он поставил по три кружка с цифрами.

     "Каждый квадрат обозначает определенный уровень  бытия, - сказал он.  -
"Водород" в  нижнем кружке  показывает, чем питается данный  класс  существ.
"Водород" в  верхнем  кружке  - класс,  который питается  ими. А "водород" в
среднем кружке - это средний "водород" данного класса, показывающий, что это
за существо.

     "Место человека находится в седьмом квадрате снизу или в пятом квадрате
сверху.  Согласно этой  диаграмме, человек представляет собой  "водород 24",
питается "водородом  96", и сам является пищей для "водорода 6". В следующем
квадрате  под  человеком  будут  "позвоночные", а  за ними "беспозвоночные".
"Беспозвоночные"  -  это   "водород  96".  Следовательно,  человек  питается
беспозвоночными.

     "Ни  в коем случае не ищите здесь противоречия, а  постарайтесь понять,
что  это  может значить. Равным  образом,  не сравнивайте  эту  диаграмму  с
другими. Согласно диаграмме пищи, человек питается "водородом 768", согласно
этой  диаграмме  - "водородом  96". Почему? Что  это  значит? Обе  диаграммы
правильны. Позднее, когда вы уловите суть, вы свяжете все воедино.

     "Следующий  квадрат  внизу  -  растения.  Далее  идут  минералы,  потом
металлы,  которые  составляют  отдельную  группу  среди минералов; следующий
квадрат  не имеет названия  в нашем языке, потому  что  мы  не встречаемся с
материей  в  таком состоянии  на поверхности Земли. Этот  квадрат приходит в
соприкосновение  с  Абсолютным.  Помните,  мы  говорили  раньше  о  "Святом,
Крепком"? Это и есть "Святый. Крепкий".

     В  нижней части последнего квадрата он поместил небольшой треугольник с
направленной вниз вершиной.

     "С  другой  стороны  от  человека расположен квадрат 3,  12,  48. Этого
класса существ мы не знаем. Назовем их "ангелами".  Следующий  квадрат 1, 6,
24. Назовем эти существа "архангелами".

     В следующем квадрате он поставил  две цифры 3 и 12  и два круга с общей
точкой  в  центре;  он назвал это "Вечным  неизменным". Затем  в  оставшемся
квадрате он поставил цифры  1 и 6.  в середине его начертил круг,  а в круге
треугольник, внутри которого еще один  круг с точкой в центре, он назвал это
"Абсолютным".

     "Сначала  вам трудно  будет понять  эту  диаграмму,  сказал  он.  -  но
постепенно  вы научитесь  ею пользоваться;  только в течение долгого времени
вам придется брать ее отдельно от прочих диаграмм".

     См. 16-01.gif

     Фактически это  было  все, что я  услышал от Гурджиева об этой странной
диаграмме,  которая,  казалось, потрясла многое из того, что было сказано до
сих пор.

     В беседах о диаграмме  мы очень  скоро  договорились  считать "ангелов"
планетами,  а, "архангелов"  -  солнцами.  Постепенно  стало  ясно  и многое
другое. Но  что  совсем  нас  смутило, так это  появление  "водорода  6144",
который  отсутствовал  в предыдущей  шкале  "водорода"  -  в третьей  шкале,
заканчивавшейся "водородом 3072". Тем не менее, Гурджиев настаивал  на  том,
что нумерация "форм водорода" произведена в соответствии с третьей шкалой.

     Спустя некоторое время я спросил его, что это значит.

     - Это  неполный "водород". -  ответил он. - "Водород" без Святого Духа.
Он принадлежит к той же самой третьей шкале, но он не завершен.

     "Любой полный "водород"  состоит из "углерода", "кислорода" и  "азота".
Рассмотрим последний "водород" третьей шкалы, "водород 3072". Этот "водород"
состоит из "углерода 712", "кислорода 1536" и "азота 1024".

     "Теперь далее: "азот" становится "углеродом" в следующей триаде; но для
нее не существует ни "кислорода", ни  "азота". Поэтому, сгустившись,  он сам
делается "водородом  6144",  но этот  "водород"  мертв и  лишен  возможности
перейти в следующую форму, "водород" без Святого Духа."



     Это был последний приезд Гурджиева в  Петербург. Я попытался поговорить
с ним о надвигающихся событиях. Но он не сказал ничего определенного, на чем
я мог бы основывать свои собственные действия.

     В  связи с  его  отъездом  на  железнодорожной  станции произошло очень
интересное событие. Мы все провожали его  на  Николаевском вокзале. Гурджиев
стоял на перроне у  вагона и разговаривал с нами.  Это был обычный Гурджиев,
которого мы всегда знали.  После второго  звонка он вошел в вагон - его купе
находилось недалеко от двери - и подошел к окну.

     Он стал другим! В окне мы увидели совершенно другого человека, не того,
который  вошел в вагон. Он изменился за несколько  секунд. Трудно сказать, в
чем заключалась разница; но на платформе он выглядел обыкновенным человеком,
как любой другой;  а из окна на  нас смотрел человек совсем иного порядка, с
исключительной важностью и достоинством в каждом взгляде, в каждом движении,
как  будто он  внезапно стал наследным принцем или  государственным деятелем
какого-то неизвестного государства, куда мы его провожали.

     Кое-кто из нашей  компании не сразу ясно понял происходящее; однако они
эмоционально ощутили нечто, выпадающее за границы обычного хода событий. Все
это продолжалось несколько секунд.  Почти сразу за вторым звонком последовал
третий, и поезд тронулся.

     Не помню, кто  первый заговорил  о  "преображении"  Гурджиева, когда мы
остались  одни. Выяснилось, что все видели это, но  не все одинаково поняли,
что происходит. Но  каждый без исключения почувствовал, что  случилось нечто
необычное.

     Ранее   Гурджиев   объяснял  нам,   что  тот,  кто  овладел  искусством
пластичности, способен совершенно изменять свою  наружность. Он  сказал, что
такой человек может стать красивым или отталкивающим,  может заставить людей
обратить на него внимание или сделаться фактически невидимым.

     Что же это было? Может быть, как раз случай "пластичности"?

     Но  история  на  этом  не  кончилась.  В   одном  вагоне  с  Гурджиевым
путешествовал некий  А.,  известный журналист;  как  раз в это время,  перед
самой революцией,  он  был выслан из Петербурга. Наша компания,  провожавшая
Гурджиева,  стояла  у одного  конца вагона;  у другого стояла группа  людей,
провожавших А.

     Я не  был лично  знаком с А., но  среди провожавших его было  несколько
моих знакомых и даже приятелей; двое-трое из них бывали на  наших беседах, и
сейчас они переходили из одной группы в другую.

     Спустя некоторое время  в газете, сотрудником которой был А., появилась
статья "В дороге", где  А. описывал свои мысли  и  впечатления по  дороге из
Петербурга в Москву. Вместе с ним в вагоне ехал какой-то необычный восточный
человек; среди шумной толпы  набивших вагон спекулянтов он  поразил А. своим
достоинством и  спокойствием, словно  окружающие  его  люди были мошками, на
которых он взирал с недосягаемой высоты. А. решил, что это "нефтяной король"
из Баку. Несколько загадочных  фраз,  услышанных А., еще более убедили  его,
что перед ним  человек, чьи миллионы растут, пока он спит, и который свысока
взирает на суетящихся людей, озабоченных тем, как заработать на жизнь.

     "Мой сотоварищ по путешествию тоже держался особняком; это был перс или
татарин,  молчаливый  человек  в  дорогой  каракулевой шапке; под  мышкой он
держал французский роман. Он пил чай и осторожно ставил стакан  на небольшой
столик у окна; иногда он бросал чрезвычайно презрительный  взгляд  на шум  и
суету этих невероятно жестикулировавших людей.  Они, со  своей  стороны, как
мне  показалось, взирали на него с большим вниманием, если не с почтительным
страхом. Более всего меня заинтересовало то обстоятельство, что и он был как
будто  человеком  того  же  самого  юго-восточного  типа,  что  и  остальные
спекулянты,   эта   стая  коршунов,  которая  летела  где-то   в  заоблачном
пространстве, чтобы рвать на куски  какую-то падаль. Это был смуглый человек
с блестящими  черными глазами  и зелимхановскими усами... Почему  же он  так
презирает собственную плоть и  кровь и избегает их?  К счастью, он обратился
ко мне:

     "-  Очень  уж  они суетятся,  -  промолвил  он,  и на  его  неподвижном
желтоватом лице  слегка улыбнулись  вежливые, как  у всех  восточных  людей,
глаза.

     "Помолчав, он добавил:

     "- Да, сейчас в России много таких дел, на  которых умный человек может
хорошо заработать.

     "Опять помолчав, он пояснил свою мысль:

     "- В конце концов, идет война. Каждому хочется стать миллионером.

     "В  этом  холодном  и  спокойном  тоне  мне  послышалась  особого  рода
фаталистическая и безжалостная похвальба, граничащая с цинизмом; и я спросил
его чуть резко:

     "- И вы тоже?

     "- Что? - не понял он.

     "- Разве и вам не хочется того же?

     "Он ответил неопределенным и слегка ироническим жестом. Мне показалось,
что он не расслышал или не понял меня, и я повторил:

     "- А вы не хотите поживиться?

     "Он улыбнулся особенно спокойно и произнес с серьезным видом:

     "- Мы всегда извлекаем пользу. К нам это не относится.  Нам все равно -
война или нет войны. Мы всегда получаем прибыль.

     (Конечно, Гурджиев имел в виду эзотерическую работу, "собирание знаний"
и  собирание людей. Но А. понял  его в другом смысле: он решил, что Гурджиев
говорит о "нефти".)

     "Было  бы  любопытно побеседовать  с  ним  и  поближе  познакомиться  с
психологией человека,  чей капитал зависит  разве что от порядка в Солнечной
системе, который вряд ли будет  потрясен; и потому его доходы оказываются за
пределами войны и мира".

     Так А. закончил эпизод с "нефтяным королем".

     Нас особенно удивил "французский роман" Гурджиева. Или А. изобрел его и
прибавил  к собственным впечатлениям, или  Гурджиев  и  впрямь заставил  его
"увидеть",  т.е.  вообразить, французский  роман в каком-то томике, покрытом
желтой, а то и не желтой обложкой,  -  потому  что Гурджиев по-французски не
читал.



     После  отъезда Гурджиева  и до самой  революции мы  только раз или  два
получили от него вести из Москвы.

     Все  мои планы давным-давно расстроились. Мне не удалось издать  книги,
которые я собирался издать; я не сумел ничего подготовить и  для иностранных
издательств, хотя с  самого  начала  войны  видел, что  литературную  работу
придется перенести за границу. В последние два года я все свое время отдавал
работе с Гурджиевым, его группам, беседам, связанным  с работой, поездкам из
Петербурга - и совершенно забросил собственные дела.



     Между тем атмосфера  становилась все более мрачной.  Чувствовалось, что
обязательно  что-то должно произойти и  произойти  очень скоро. Но люди,  от
которых,  казалось,   зависел  ход  событий,  не  были  способны  увидеть  и
почувствовать  этого.  Эти  марионетки  не  могли  понять,  что им  угрожает
опасность;  они не  соображали, что та же  самая рука, та же  нитка, которая
вытягивает  из-за  куста  фигуру  разбойника с  ножом в  руке, заставляет их
отвернуться и любоваться луной. Все было точь-в-точь как в театре кукол.

     Наконец  разразилась буря. Произошла "великая  бескровная революция"  -
самая  бессмысленная  и явная  ложь, какую только  можно придумать.  Но  еще
невероятнее  было то, что люди,  находившиеся в центре  всех событий, смогли
поверить в эту ложь и в окружении убийств говорить о "бескровной" революции.

     Помню, в те  дни  мы  говорили о  "власти  теорий". Люди, которые ждали
революцию,  возлагали на нее  свои надежды и  видели  в ней освобождение  от
чего-то, не смогли и не захотели увидеть того, что действительно происходит,
а только то, что, по их мнению, должно было произойти.

     Когда я  прочел  на  листовке, напечатанной  на одной  стороне  бумаги,
известие об отречении  Николая II, я почувствовал, что здесь - центр тяжести
всего происходящего.

     "Иловайский мог бы встать из гроба  и написать в конце своих книг: март
1917 года, конец русской истории", -сказал я себе.

     Особых  симпатий к  династии у меня не было, но я просто  не желал себя
обманывать,  как поступали  в  то  время многие.  Меня  всегда  интересовала
личность императора Николая  II; во многих отношениях он  был  замечательным
человеком; но  его совершенно не понимали, и сам  он  не понимал собственной
личности.   О  том,  что  я  прав,  свидетельствует   конец   его  дневника,
опубликованного  большевиками; этот конец относится  к тому периоду,  когда,
преданный  и  покинутый всеми,  он  показал замечательную стойкость  и  даже
величие души.

     Ни,  в конце концов, дело было  не в нем  как  личности, а  в  принципе
единовластия  н  ответственности перед той  властью,  которую он представлял
собой. Верно,  что значительная часть  русской  интеллигенции отвергала этот
принцип. И  для  народа слово  "царь" давно  утратило  свое былое  значение.
Однако оно по-прежнему сохраняло огромный смысл для армии и  бюрократической
машины,  которая,  хотя  и  была  несовершенной,  тем  не менее,  продолжала
работать и удерживала все в равновесии. "Царь"  был обязательной центральной
частью этой  машины;  отречение  "царя" в такой момент неизбежно приводило к
разрушению  всей  машины;  а  ничего  другого  у  нас  не было.  Пресловутое
"общественное сотрудничество",  для  создания которого были  принесены столь
многочисленные  жертвы,  как  и следовало ожидать, оказалось дутым.  События
развивались с калейдоскопической быстротой. Армия  развалилась  в  несколько
дней. Война  фактически прекратилась  еще раньше. Однако новое правительство
не  желало признать  этот факт.  Началась новая ложь, Но самым поразительным
здесь  было то,  что людям надо  было найти  себе  что-то такое,  чему можно
радоваться. Я  не говорю  о солдатах, которые  бежали из казарм или поездов,
везших   их   на  бойню,  Меня  удивляли  наши   "интеллигенты",  немедленно
превратившиеся  из  "патриотов" в  "революционеров"  и  "социалистов".  Даже
"Новое  Время"  стало  вдруг  социалистической газетой;  известный Меньшиков
написал  статью о "свободе"; но, очевидно, так  и не  сумел переварить  свою
собственную затею - и оставил ее,



     Примерно через неделю после революции я  собрал активистов нашей группы
на  квартире у доктора  С. и изложил  им свои взгляды, имея в виду  нынешнее
положение вещей.  Я сказал, что, по-моему, нет никакого  смысла оставаться в
России, что мы должны уехать за границу, что, по всей видимости, нас ожидает
лишь  краткий  период  относительного  спокойствия,  прежде  чем  все начнет
ломаться  и гибнуть.  Мы  ничем не  сможем  помочь делу, и наша  собственная
работа станет невозможной.

     Не  могу сказать, что моя идея  была  встречена  с большим  одобрением.
Большинство присутствующих не  понимало серьезности положения; им  казалось,
что все как-нибудь устроится и положение станет нормальным. Другие пребывали
во власти обычной иллюзии, что все  происходящее ведет  к лучшему. Мои слова
казались  им  преувеличением,  и   во  всех  событиях   они  не  усматривали
необходимости спешить. Для третьих главная трудность состояла в  том. что мы
ничего не слышали о Гурджиеве и уже давно не имели от него никаких известий.
Со времени  революции мы получили  из  Москвы лишь одно письмо,  из которого
можно было понять, что Гурджиев уехал и  никто не знает куда. В конце концов
мы решили подождать.

     Скоро после встречи у доктора С. я получил от  Гурджиева открытку.  Она
была  написана месяц  назад в поезде, по  пути из Москвы  на Кавказ, и из-за
продолжавшихся беспорядков пролежала все  это время на почте. Гурджиев уехал
из  Москвы  до  революции и ничего еще не  знал  о последних событиях, когда
писал  ее. Он сообщал, что едет  в Александрополь,  и просил меня продолжать
работу в группах до его возвращения, обещая вернуться к Пасхе.

     Это сообщение поставило меня перед очень трудной  проблемой. Я полагал,
что  оставаться в России бессмысленно  и  глупо; в то же  время я  не  хотел
уезжать без согласия Гурджиева или. говоря честно, без него самого. И вот он
уехал на Кавказ, а его открытка, написанная в феврале, т.е. до революции, не
могла иметь никакого отношения к нынешней обстановке. В конце концов я снова
решил  ждать,  хотя понимал, что  возможное  сегодня может  уже завтра стать
невозможным.

     Настала  Пасха, но  от Гурджиева по-прежнему не было никаких  известий.
Через неделю после Пасхи пришла телеграмма,  в которой он извещал о том, что
прибудет в Москву в мае. После  отставки  первого "временного правительства"
уехать за границу стало еще  труднее. Наши группы продолжали встречаться, мы
ждали Гурджиева.

     Разговоры часто возвращались к "диаграммам", особенно когда приходилось
беседовать в  группах  с новыми людьми.  Мне  казалось, что в полученных  от
Гурджиева "диаграммах" многое  осталось  невысказанным, и я часто думал, что
при  более  глубоком  изучении  "диаграмм"  нам   постепенно  раскроются  их
внутренний смысл и значение.


     Как-то, просматривая заметки,  сделанные годом раньше, я остановился на
"космосах".  Я уже  писал,  что "космосы"  особенно привлекли мое  внимание,
потому  что  полностью  совпадали  с  "циклами  измерений"  в "Новой  модели
вселенной". Я упоминал  также  о трудностях,  возникших  у нас одно  время в
связи  с  разным  пониманием  "микрокосмоса"  и "тритокосмоса".  Но  к этому
времени мы уже решили считать "микрокосмосом" человека, а "тритокосмосом"  -
органическую  жизнь  на  Земле.  И во  время  последнего разговора  Гурджиев
молчаливо одобрил это. Слова Гурджиева.  о разном времени  в разных космосах
очень меня  заинтересовали. Я попытался вспомнить  то. что сказал мне  П.  о
нашем "сне и  бодрствовании" и о "дыхании органической  жизни". Долгое время
мне это ничего не давало. Затем я вспомнил слова Гурджиева, что "время - это
дыхание".

     - А что такое дыхание? - спросил я себя.

     -  Три секунды.  В нормальном  состоянии человек делает  около двадцати
полных дыханий, т.е. вдохов и выдохов, в одну  минуту. Следовательно, полный
цикл дыхания длится около трех секунд.

     - Почему "сон и бодрствование" представляют собой "дыхание органической
жизни"? Что такое сон и бодрствование?

     - Для человека и всех соизмеримых с ним организмов, живущих в сходных с
ним условиях, даже для растений, это - двадцать четыре часа. Кроме того, сон
и бодрствование - это дыхание, например, у растений, которые ночью во  время
сна  выдыхают,  а во время  бодрствования,  днем, вдыхают: так же и  у  всех
млекопитающих и  у человека существует  различие  в поглощении  кислорода  и
углекислого газа ночью и днем, во время сна и во время бодрствования.

     Рассуждая   таким   образом,  я  расположил  периоды  дыхания,  сна   и
бодрствования в следующем порядке:

     микрокосмос - дыхание - 3 секунды
     сон и бо