что любое наше  намеренное
или  непроизвольное движение есть  бессознательный переход  от одной позы  к
другой, причем обе являются одинаково механическими.

     "Наивно утверждать, что наши движения намеренны. Все они автоматичны. И
наши  мысли   и  чувства  также  автоматичны.  Автоматизм  мыслей  и  чувств
определенно связан  с  автоматизмом движений,  и изменить  одно  без другого
невозможно.  Таким образом, если внимание человека сосредоточено, скажем, на
изменении автоматизма мыслей,  его привычные  движения  и позы мешают новому
ходу мыслей, привязывая их к старым ассоциациям.

     "В  обычных  условиях мы  не  имеем  понятия  о  том, как  сильно  наши
мыслительные, чувствительные и  двигательные функции зависят одна от другой,
хотя  знаем, насколько  наши настроения и эмоциональные состояния зависят от
движений  и поз.  Если человек принимает позу,  которая соответствует у него
чувству  печали  или  подавленности,   тогда  спустя  некоторое   время   он
обязательно почувствует печаль или подавленность. Страх, отвращение, нервное
возбуждение или, напротив,  спокойствие можно создать намеренным  изменением
позы.  Но поскольку любая человеческая  функция, мыслительная, эмоциональная
или двигательная, имеет свой определенный репертуар  и  все они находятся  в
постоянном  взаимодействии,  человек не в состоянии  выйти из заколдованного
круга своих поз.

     "Даже если человек  поймет  это  и  попытается бороться  против  такого
положения, этого окажется недостаточно. Вы. должны усвоить, что человеческая
воля  пригодна лишь для  того,  чтобы  на  короткое  время  управлять  одним
центром. Но два другие центра препятствуют этому, и воли человека не хватает
на то, чтобы управлять тремя центрами.

     "Чтобы  противодействовать  этому  автоматизму и  постепенно  научиться
управлять  позами и движениями в разных центрах, существует одно специальное
упражнение.  Оно  заключается в  следующем.  По  предварительно условленному
знаку  или слову учителя все ученики,  которые видят или слышат  его, должны
немедленно прекратить  свои  движения,  что  бы  они  ни делали, и  замереть
неподвижно в той позе, в какой их застал  сигнал.  Они  не только  не должны
двигаться. но  им необходимо удерживать взор  на том самом месте, на которое
он был  устремлен в момент сигнала, сохранять улыбку на лице, если она была,
держать рот открытым,  если  они разговаривали, сохранять в точности прежнее
выражение лица и положение всего тела, в каком их застал сигнал. В состоянии
"остановки" человек должен также приостановить  поток мыслей и сосредоточить
свое внимание  на  том, чтобы сохранить напряжение мускулов в разных  частях
тела в одном положении и непрерывно наблюдать за этим напряжением, переводя,
так  сказать,  свое  внимание  с  одной  части  тела  на  другую. Он  должен
оставаться в таком положении и  в таком состоянии до  тех  пор, пока  другой
заранее условленный сигнал не разрешит ему принять обычную позу или пока  он
не упадет  от утомления, неспособный  сохранять такое положение.  Но  он  не
имеет права ничего в нем менять - ни взгляда, ни точки опоры  - ничего! Если
он не  в состоянии удержаться стоя, он должен упасть, - но опять-таки упасть
как  мешок,  не стремясь предохранить  себя от  удара. Точно так же, если он
что-то  держал  в  руках, он должен держать эту вещь так долго, как  сможет,
пока руки не откажутся  ему повиноваться и  предмет  не упадет, что не будет
поставлено ему в вину.

     "Долг учителя - следить  за тем, чтобы во время падения или непривычной
позы  ученик  не  причинил себе повреждений,  в связи  с чем  ученики должны
полностью довериться учителю и не думать ни о каких опасностях.

     "Идея такого упражнения и его результаты могут  быть  весьма  различны.
Прежде  всего рассмотрим его с  точки зрения  изучения движений и  поз.  Это
упражнение  позволяет  человеку  выйти  из   круга  автоматизма;   без  него
невозможно обойтись, особенно в начале работы над собой.

     "Свободное  от  механичности  изучение  самого себя  возможно  только с
помощью  упражнения типа  "стой!"  под  руководством  понимающего его  смысл
человека.

     "Попытаемся проследить, что из этого получится. Человек идет, сидит или
работает и вдруг слышит сигнал. Начатое  движение прервано этим  неожиданным
сигналом, командой "стой!". Тело его делается неподвижным и замирает посреди
перехода  от одной позы к другой в таком положении, в  каком  этот человек в
обычной  жизни никогда долго не бывает. Почувствовав себя в  этом положении,
т.е.  в непривычной  позе, человек  невольно смотрит  на  себя с новой точки
зрения, видит и наблюдает себя по-иному. В этой  непривычной позе  он  может
думать  по-новому,  по-новому чувствовать,  по-новому узнавать  себя.  Таким
образом  разбивается  круг  старого  автоматизма.  Тело  напрасно  старается
принять  привычное удобное положение - воля человека, приведенная в действие
волей учителя, препятствует этому. Борьба идет не на  жизнь, а на смерть, но
в данном случае  воля способна победить.  Это упражнение вместе со всем, что
было сказано, представляет собой упражнение вспоминания себя. Человек должен
помнить  себя, чтобы не пропустить  сигнал: он должен помнить себя, чтобы  с
Первой  же  минуты  не  принять удобного положения; он  должен помнить себя,
чтобы следить за  напряжением  мускулов  в разных частях тела, за выражением
лица,  за  направлением  взгляда  и так далее. Он  должен помнить себя и для
того,  чтобы преодолеть боль  от  непривычного  положения рук, ног  и спины,
которая иногда может оказаться  очень значительной, и не бояться упасть  или
уронить  себе на ноги что-нибудь тяжелое.  Достаточно  на  мгновение  забыть
себя,  и тело само собой, почти незаметно примет более  удобное  положение -
перенесет вес с одной ноги на другую, ослабит напряжение некоторых  мускулов
и тому  подобное. Это  упражнение  является одновременно  упражнением  воли,
внимания, мыслей, чувств и двигательного центра.

     "Нужно помнить,  что для введения в действие  достаточно  сильной воли,
способной  удержать  человека  в  непривычном для него положении,  необходим
внешний приказ, или команда  "стой!". Человек  не в  состоянии сам дать себе
эту  команду.  Причина  этого,  как  я  уже  сказал, в  том, что  соединение
непривычного  мышления,   чувств  и  поз,  связанных  с  движением,  сильнее
человеческой  воли. Команда  "стой!", которая по  отношению  к  двигательным
позам  исходит  извне,  становится  на  место  поз, связанных  с мышлением и
чувствами. Эти позы и их  влияние устраняются, так сказать, командой "стой!"
- и в подобном случае позы, связанные с движением, повинуются воле."



     Вскоре Гурджиев в самых разных обстоятельствах начал вводить в практику
"стой!" - как мы называли это упражнение.

     Прежде  всего  Гурджиев   показал   нам,   каким   образом   "замереть,
остановиться как вкопанному"  по команде "стой!", стараясь  не двигаться, не
глядеть по сторонам, что бы ни происходило, не отвечать ни на какие вопросы,
например, если у вас что-то просят или в чем-то несправедливо обвиняют.

     - Упражнение "стой!" считалось в школах священным, говорил он. - Никто,
кроме учителя  или назначенного им лица,  не мог  отдать команду "стой!", не
имел  на это  права.  Упражнение  "стой" не могло быть  предметом  игры  или
упражнений  среди  учеников.  Вам неизвестно,  в какой  позе может оказаться
человек.  Если  вы не  способны  чувствовать за  него. вы не  узнаете, какие
мускулы  у  него напряжены и  насколько сильно;  между  тем,  если не  снять
трудное напряжение, это может вызвать разрыв какого-нибудь важного сосуда, а
иногда даже мгновенную смерть.  Поэтому только человек, уверенный в том, что
он знает, что делает, может позволить себе дать команду "стой!".

     "Вместе  с  тем, "стой!"  требует  безусловного повиновения без  всяких
колебаний или сомнений, это превращает упражнение в непременную методику для
изучения школьной  дисциплины.  Школьная  дисциплина есть  нечто  совершенно
отличное, например, от воинской  дисциплины. Там все делается механически, и
чем механичнее, тем лучше. Здесь же  все должно быть сознательным,  ибо цель
заключается в пробуждении сознания. И для многих  людей школьная  дисциплина
гораздо труднее воинской. Там всегда  одно  и то же; здесь всякий  раз нечто
другое.

     "Но  бывают  и очень трудные моменты. Расскажу вам об одном  случае  из
моей собственной  жизни. Это  произошло много  лет назад  в Средней Азии. Мы
разбили палатку  возле  арыка,  т.е.  оросительного  канала,  и трое  из нас
перетаскивали вещи с одного берега арыка на другой, где находилась  палатка.
Вода в  арыке доходила нам до пояса. Я и еще один человек только что вылезли
на берег с вещами и собирались одеваться, а третий еще оставался в воде, так
как что-то уронил  (позднее мы узнали, что топор), и ощупывал дно палкой.  В
этот  момент  мы услышали  из  палатки крик:  "Стой!"  Оба мы  замерли,  как
вкопанные, на берегу. Наш товарищ как раз оказался в  поле нашего зрения. Он
стоял, нагнувшись к воде, и  когда услыхал команду "стой!", так и  остался в
этой позе. Прошла одна или две минуты,  и вдруг мы увидели, что вода в арыке
поднимается:  кто-то, находившийся,  быть может, за полторы  версты  от нас,
открыл шлюз, чтобы пустить  воду по арыкам. Вода  поднималась очень быстро и
скоро  дошла  стоявшему  в  арыке до  подбородка. Мы не  знали,  известно ли
человеку в палатке, что вода прибывает;  мы не могли  крикнуть ему, не могли
повернуть головы,  чтобы  посмотреть, где он находится,  не  могли взглянуть
друг  на  друга.  Я  только слышал, как дышит  мой товарищ. Вода поднималась
очень быстро, и скоро голова человека, стоявшего в воде, оказалась полностью
покрыта  ею. Видна была только поднятая  рука,  которая опиралась на длинный
посох.  Мне  показалось,  что  прошло невероятно  много  времени. Наконец мы
услышали: "Довольно!"  Мы прыгнули вдвоем в ручей и  вытащили  оттуда нашего
друга, который почти задохнулся."



     Очень скоро мы убедились, что упражнение "стой!" вовсе не шутка. Прежде
всего, оно требовало, чтобы мы постоянно были бдительны, готовы прервать то,
что говорим или делаем; во-вторых, иногда от нас  требовалась выносливость и
особого рода решимость.

     Восклицание "стой!" раздавалось в любое время дня. Однажды мы пили чай,
и  сидевший  напротив  меня П. поднес к  губам  стакан  только  что налитого
горячего чая и дул на него. В это мгновенье мы услышали из соседней комнаты:
"Стой!" Лицо  П. и  его рука, державшая стакан, находились  как  раз  у меня
перед глазами. Я  видел, как  он  побагровел, а маленький мускул около глаза
задрожал. Но П. продолжал держать стакан. Впоследствии он сказал, что пальцы
у него  болели  только  в течение  первой  минуты; потом главное затруднение
состояло в неудобно согнутой  в локте руке, движение  которой  прервалось на
полпути. Но на пальцах у него вздулись пузыри, и потом они долго болели.

     В другой раз команда "стой!" застала 3., который только  что  затянулся
папиросой.  Позже он рассказывал, что никогда  в  жизни не  испытывал ничего
столь неприятного.  Он не мог выдохнуть дым и сидел с глазами, полными слез,
а дым медленно выходил из его рта.



     Упражнение  "стой!" оказало  огромное  влияние  на  всю  нашу жизнь, на
понимание работы и отношение  к ней. Во-первых, отношение каждого человека к
упражнению очень точно показывало  его  отношение к работе. Люди, пытавшиеся
ускользнуть от работы, избегали и упражнения "стой!". Выходило так, что  они
или не слышали команды, или утверждали, что она относилась не к ним. Или же,
наоборот, они всегда были к ней готовы - не делали неосторожных движений, не
брали в руки  стаканы горячего чая, очень быстро садились и вставали  и тому
подобное. С этим упражнением можно было даже до известной  степени схитрить.
Но,  разумеется, все сразу было видно  и показывало, кто  способен не жалеть
себя,  принимая работу  всерьез, а кто щадит себя и  стремится  применить  к
работе обычные методы,  избегнуть трудностей, "приспособиться". Кроме  того,
упражнение  "стой!"  выявило  людей,  которые  неспособны  были  подчиняться
школьной  дисциплине,  не  желали   ее,  не  принимали  всерьез.   Со   всей
очевидностью мы увидели, что без упражнения "стой!" и других  сопровождавших
его упражнений, чисто психологическими способами ничего не достичь.

     Но последующая работа открыла нам и методы психологического порядка.

     Для большинства  людей главной  трудностью, как это  вскоре выяснилось,
оказалась привычка разговаривать.  Никто  не замечал этой  привычки  у себя,
никто не  мог с ней  бороться, потому что всегда связывал  ее с какой-нибудь
характерной чертой,  которую он считал в себе положительной. То ему хотелось
быть  "искренним", то он желал узнать, что думает другой  человек, то  нужно
было помочь кому-то, рассказывая о себе или  о других, - и так далее и  тому
подобное.

     Очень скоро я увидел, что борьба с привычкой разговаривать, с привычкой
говорить  больше,  чем  необходимо, может  стать центром  тяжести работы над
собой, ибо эта привычка затрагивает все, проникает во все, и многие ее почти
не замечают. Было  очень  любопытно наблюдать, как эта привычка (я пользуюсь
этим словом за неимением другого; было бы лучше и правильнее сказать: "грех"
или "несчастье") овладевает всем, что человек начинает делать.

     В то время в  Ессентуках Гурджиев заставлял нас среди прочего проводить
и  небольшие опыты поста. Я и раньше  проводил эксперименты  подобного рода,
так что  многое  было мне  знакомо. Но для большинства других  членов группы
ощущение  бесконечно длинных дней, полной пустоты,  особого  рода  тщетности
существования было новым.

     -  Ну, теперь  я понимаю,  для  чего мы  живем,  - сказал один из наших
людей, - и какое место в нашей жизни занимает еда!

     Лично мне особенно интересно было наблюдать за тем, какое место в нашей
жизни занимают разговоры. На мой взгляд,  наш первый пост состоял в том, что
все безостановочно на протяжении нескольких дней рассказывали о постах, т.е.
каждый говорил  о себе. В  этом  отношении я помню беседы с одним московским
другом  о  том, что добровольное  молчание  может  оказаться  самой  суровой
дисциплиной,  какой  способен  подчиниться  человек.  Но  мы  имели  в  виду
абсолютное   молчание.  Однако  даже   в  этот  вопрос   Гурджиев  внес  тот
поразительный практический элемент, который отличал его системы и его методы
от всего, что я знал раньше.

     - Полное молчание  легче, - сказал он,  когда я однажды начал  излагать
ему свои идеи. -  Полное  молчание  есть просто  уход  от  жизни.  Для этого
человеку нужно находиться в пустыне или в монастыре. А мы говорим о работе в
жизни. И человек должен хранить молчание таким образом, чтобы никто этого не
замечал.  Все  дело в  том,  что мы  слишком  много разговариваем.  Если  мы
ограничимся тем, что действительно необходимо, одно  это будет означать, что
мы соблюдаем молчание. И то же самое во всем - в питании, в удовольствиях, в
продолжительности сна  -  во  всем существует  граница  между  необходимым и
излишним. После чего начинается "грех". Здесь необходимо разъяснение: "грех"
- это нечто такое, что не является необходимым.

     - Но  если  люди будут воздерживаться от всего, что  в данное время  не
является необходимым, - сказал я, - на что станет похожа их жизнь? И как они
могут знать, что необходимо, а что нет?

     - Опять вы  заговорили на свой лад, - возразил Гурджиев. -  Я вовсе  не
говорю обо всех  людях.  Они никуда не идут, и для них грехов не существует.
Грехи -  это то, что удерживает человека на месте, если он решил двигаться и
если  он способен двигаться.  Грехи существуют только для тех людей, которые
уже находятся  на пути  или  приближаются к  пути. И  тогда  грех -  то, что
останавливает  человека,  помогает  ему  обманывать  себя,  думать,  что  он
работает, тогда как он просто спит. Грех - то, что погружает человека в сон,
когда он решил пробудиться. А что погружает  человека  в сон? Опять-таки все
ненужное,  излишнее.  Необходимое  всегда  дозволено;  но за  его  пределами
начинается  гипноз.  Однако вы  должны помнить, что  это относится  только к
людям,  которые работают  или считают,  что  они  работают.  Работа в том  и
заключается, чтобы подвергать себя временным страданиям ради освобождения от
страдания вечного. Но  люди боятся страдания. Они желают удовольствия сейчас
же,   раз  и   навсегда.  Они  не  хотят  понять,  что   удовольствие   есть
принадлежность рая, что его нужно заработать. И это так  не в  силу каких-то
случайных Или внутренних законов морали, а потому, что если человек получает
удовольствие,  не заработав его,  он не сумеет удержать его, и  удовольствие
превратится  в  страдание.  Но  все  дело как  раз  в  том,  чтобы  получить
удовольствие и суметь удержать  его. Тому, кто сумеет достичь этого, учиться
нечему.  Но путь к этому лежит  через  страдание. А  тот,  кто  думает, что,
оставаясь таким, каков он есть,  он может доставить себе удовольствие, очень
сильно  заблуждается.  И  если он  искренен перед самим  собой,  то наступит
момент, когда он сам это увидит."



     Но вернусь к физическим упражнениям, которые  мы выполняли  в то время.
Гурджиев  показал  нам  различные  методы,  применявшиеся  в  школах.  Очень
интересными,  но невероятно трудными  были упражнения, в которых выполнялась
серия последовательных  движений  в соединении  с  переключением внимания  с
одной части тела на другую.

     Например, человек сидит на полу, согнув колени и положив руки  ладонями
одна к другой  между ступнями. Затем он должен поднять одну ногу  и считать:
"Ом,  ом,  ом,  ом..." десять раз,  затем повторить "ом" девять раз, восемь,
семь и так далее до одного раза;  снова два раза, три раза и так далее - и в
это время  чувствовать  свой  правый глаз. Затем  отделить большой  палец  и
"чувствовать" левое ухо и так далее и тому подобное.

     Необходимо  было, во-первых, помнить порядок движений и "чувствований",
затем  не ошибиться в счете, помнить счет движений и "чувствования": все это
было очень  трудно,  но  на этом  дело не  кончалось. Когда человек осваивал
упражнение  и мог выполнять его, скажем, в течение  десяти-пятнадцати минут,
добавлялась  особая  форма  дыхания, а именно:  он  должен был несколько раз
произнести "ом"  при  вдохе  и  несколько раз  при  выдохе; счет  нужно было
произносить  вслух. После этого  упражнения  все более  и  более усложнялись
вплоть до почти немыслимых вещей.  Гурджиев  говорил нам, что  видел  людей,
которые целыми днями выполняли подобные упражнения.

     Кратковременный пост, о котором я упомянул, также сопровождался особыми
упражнениями. В  самом  начале поста  Гурджиев  объяснил,  что его трудность
заключается в том,. чтобы не оставлять  неиспользованными вещества,  которые
образуются в организме для пищеварения.

     -  Эти вещества  состоят  из очень крепких растворов,  - сказал он. - И
если их оставлять без внимания, они отравят организм. Их можно использовать.
Но  как их использовать,  если организм не получает пищи? Только посредством
увеличения потовыделения. Люди  делают огромную ошибку, когда во время поста
стараются  "беречь силы",  производить  меньше  движений  и  т.д.  Наоборот,
энергии   нужно   тратить  как  можно   больше,   тогда   пост  может   быть
благодетельным.

     И  когда мы  начали  пост,  мы не  оставались в  покое ни,  на  минуту.
Гурджиев  заставлял нас бегать по жаре, делая круг  в  три версты,  стоять с
вытянутыми руками, шагать на месте, выполнять серию необычных гимнастических
упражнений, которые он сам нам показал.

     Он постоянно  повторял, что выполняемые нами упражнения - не настоящие,
что они предварительные и служат для подготовки. Один опыт, связанный