а же
он взялся? И вот во мне начинает шевелится какое-то слабое воспоминание: где-то
я видел этот ландшафт, и он каким-то образом связан с белой собакой. Но тут я
чувствую, что если позволю себе углубиться в этот вопрос, то забуду самое
важное, а именно: то, что я сплю и осознаю себя, т.е. нахожусь в таком
состоянии, которого давно хотел достичь. Я делаю усилие, чтобы не думать о
ландшафте, но в ту же минуту ощущаю, что какая-то сила увлекает меня задом
напер„д. Я быстро пролетаю сквозь заднюю стену комнаты, продолжаю лететь по
прямой, а в ушах слышен звон и ужасный шум. Внезапно я останавливаюсь и
просыпаюсь.'
Описание такого пол„та задом напер„д и сопровождающего его шума можно найти в
оккультной литературе, где им приписывается особый смысл. Но в действительности
здесь нет никакого особого смысла, кроме, возможно, неудобного положения головы
и незначительного расстройства кровообращения.
Именно так, задом напер„д, ведьмы возвращались обычно со своего шабаша.
Вообще говоря, ложные наблюдения, т.е. сны внутри снов, играли, вероятно,
немалую роль в истории 'магии', чудесных превращений и т.п.
С 'ложными наблюдениями', подобными только что описанному, я встречался
несколько раз; они оставляли в памяти очень яркие следы и заметно помогли мне
уяснить общий механизм снов и сновидений.
Сейчас мне хочется сказать несколько слов об общем механизме сна.
Сначала необходимо ясно понять, что сон может иметь разные степени, разную
глубину. Мы можем быть более сонными и менее сонными, ближе к возможности
пробуждения и дальше от не„. Сновидения, которые мы видим в глубоком сне, т.е.
далеко от возможности пробуждения, мы совсем не помним. Люди, которые говорят,
что вообще не видят снов, спят очень глубоко. Те же, кто помнит все свои сны
или, по крайней мере, большую их часть, на самом деле спят лишь наполовину,
постоянно находясь близ возможности пробуждения. А поскольку определ„нная часть
внутренней инстинктивной работы организма наилучшим образом выполняется во время
глубокого сна и не уда„тся, когда человек спит лишь наполовину, очевидно, что
отсутствие глубокого сна ослабляет организм, мешает ему обновлять растраченные
силы, выводить использованные вещества и т.д. Организм отдыхает недостаточно и,
как следствие, не в состоянии хорошо работать, быстро изнашивается, легче
заболевает. Одним словом, глубокий сон, т.е. сон без сновидений, во всех
отношениях полезнее, чем сон со сновидениями. Экспериментаторы, которые
побуждают людей запоминать свои сны, поистине оказывают им медвежью услугу. Чем
меньше человек помнит сны, тем глубже он спит, - и тем это лучше для него.
Далее, необходимо признать, что мы совершаем крупную ошибку, когда говорим о
создании мысленных образов во сне. В этом случае мы говорим только о головном,
мозговом мышлении, которому приписываем как главную работу по созданию снов, так
и вс„ наше мышление. Это крайне ошибочное мнение. Наши ноги тоже мыслят, прич„м
мыслят совершенно независимо от головы и не так, как она. Мыслят и руки,
обладающие собственной памятью, собственным воображением, собственными
ассоциациями. Мыслит спина, мыслит живот; каждая часть тела обладает
самостоятельным мышлением. Но ни один из этих мыслительных процессов не доходит
до нашего бодрственного сознания, когда головное мышление (которое оперирует,
главным образом, словами и зрительными образами) господствует над всеми прочими.
Когда же оно утихает и в состоянии сна бывает как бы окутано облаками, особенно
в глубоких стадиях сна, немедленно берут слово другие сознания, а именно:
сознания ног, рук, пальцев, желудка, прочих органов, заключ„нные внутри нас,
обладающие своими собственными понятиями относительно многих предметов и
явлений, для которых иногда у нас есть соответствующие головные понятия, а
иногда нет. Именно это более всего мешает нам понимать сны. Во сне умственные
образы, которые принадлежат ногам, рукам, носу, пальцам, разным группам моторных
мышц, смешиваются с обычными словесно-зрительными образами. У нас нет слов и
форм для выражения понятий одного рода в понятиях другого рода.
Зрительно-словесная часть нашего психического аппарата не способна вспоминать
эти чрезвычайно непонятные и чуждые нам образы. Однако в наших снах эти образы
играют ту же роль, что и зрительно-словесные, если не большую.
При любой попытке описания и классификации снов следует иметь в виду две
следующие оговорки, которые я сейчас сделаю. Первая: существуют разные состояния
сна. Мы улавливаем только те сновидения, которые проходят близ поверхности
сознания; как только они идут глубже, мы их теряем. И вторая: как бы мы ни
старались припомнить и точно описать наши сновидения, мы припоминаем и описываем
только головные сновидения, т.е. сновидения, состоящие из зрительно-словесных
образов; вс„ остальное, т.е. огромное большинство сновидений, до нас не доходит.

К этому необходимо добавить ещ„ одно важное обстоятельство: во сне изменяется и
само головное сознание. Это означает, что во сне человек не способен думать о
себе, если сама мысль не будет сновидением. Человек не может произнести во сне
сво„ собственное имя.
Если я произносил во сне сво„ имя, я немедленно просыпался. И я сообразил, что
мы не понимаем того, что знание собственного имени есть, по сравнению со сном,
уже иная степень сознания. Во сне мы не созна„м собственного существования, не
выделяем себя из общей картины, которая разв„ртывается вокруг нас, а, так
сказать, движемся вместе с нею. Наше чувство 'я' во сне куда более затемнено,
чем в состоянии бодрствования. В сущности, это и есть та главная психологическая
черта, которая определяет состояние сна и выражает главное различие между сном и
состоянием бодрствования.
Как я указал выше, наблюдение снов часто приводило меня к необходимости их
классификации. Я проникся убеждением, что сны по своей природе очень
разнообразны. Общее наименование 'сновидения' лишь созда„т путаницу, поскольку
сновидения отличаются друг от друга не меньше, чем предметы и события, которые
мы видим в бодрственном состоянии. Было бы совершенно неправомерно говорить о
'вещах', включая сюда планеты, детские игрушки, премьер-министров и наскальные
рисунки палеолита, но именно так мы и поступаем по отношению к 'сновидениям'.
Это, несомненно, делает понимание снов практически невозможным и созда„т
множество ложных теорий, так как объяснить разнообразные категории снов на
основе одного общего принципа так же невозможно, как невозможно объяснить из
одного принципа существование премьер-министров и палеолитических рисунков.
Большей частью наши сновидения случайны, хаотичны, бессвязны и бессмысленны. Они
зависят от случайных ассоциаций; в них нет никакой последовательности, никакой
целенаправленности, никакой идеи.
Я опишу один из таких снов, который я видел в 'состоянии полусна'.
Я засыпаю. Перед моим взором возникают и исчезают золотые точки, искры и
зв„здочки. Эти искры и зв„здочки постепенно погружаются в золотую сеть с
диагональными ячейками, которые медленно движутся в соответствии с ударами моего
сердца. Я слышу их совершенно отч„тливо. В следующее мгновение золотая сеть
превращается в ряды медных шлемов римских солдат, которые маршируют внизу. Я
слышу их мерную поступь и слежу из окна высокого дома в Галате, в
Константинополе, как они шагают по узкой улице, один конец которой упирается в
старую дверь и Золотой Рог с его парусниками и пароходами; за ними видны
минареты Стамбула. Римские солдаты продолжают маршировать тесными рядами впер„д
и впер„д. Я слышу их тяж„лые, мерные шаги, вижу, как на шлемах сияет солнце.
Внезапно я отрываюсь от подоконника, на котором лежу, и в том же склон„нном
положении медленно пролетаю над улицей, над домами, над Золотым Рогом,
направляясь к Стамбулу. Я ощущаю запах моря, ветер, т„плое солнце. Этот пол„т
мне невероятно нравится, я не могу удержаться - и открываю глаза.
Таков типичный сон первой категории, т.е. сон, обусловленный случайными
ассоциациями. Искать какой-либо смысл в таких сновидениях - то же самое, что
предсказывать судьбу по кофейной гуще. Вс„ содержание сна прошло передо мной в
'состоянии полусна'; с первого и до последнего момента я следил за тем, как
появляются образы и как они превращаются один в другой. Золотые искры и зв„зды
превратились в сеть с правильными ячейками, сеть превратилась в шлемы римских
солдат. Удары сердца, которые я слышал, стали мерной поступью марширующего
отряда. Ощущение пульсации сердца свзяано с расслаблением множества мелких
мускулов, что, в свою очередь, вызывает л„гкое головокружение. Последнее
немедленно проявилось в том, что я лежал на подоконнике высокого дома и смотрел
на солдат вниз; когда головокружение усилилось, я оторвался от подоконника и
полетел над заливом. По ассоциации это немедленно вызвало ощущение моря, ветра и
солнца; если бы я не проснулся, то в следующее мгновение, вероятно, увидел бы
себя в открытом море, на корабле и т.д.
Подобные сны замечательны порой именно своей особой бессмысленностью, совершенно
невероятными комбинациями и ассоциациями.
Припоминаю один сон, в котором по какой-то причине важную роль играла стая
гусей. Кто-то спрашивает меня: 'Хочешь увидеть гус„нка? Ты ведь никогда не видел
гус„нка'. Я немедленно соглашаюсь с тем, что никогда не видел гусят. В следующее
мгновение мне подносят на оранжевой ш„лковой подушке спящего серого кот„нка, но
очень необычного вида: в два раза длиннее и в два раза тоньше, чем обыкновенные
котята. Я рассматриваю этого 'гус„нка' с большим интересом и говорю, что никогда
не думал, что гусята такие необычные.
Если отнести сны, о которых я сейчас говорил, к первой категории, то во вторую
категорию попадут драматические, или придуманные сны. Обычно две эти категории
перемешаны одна с другой, т.е. элемент выдумки и фантазии присутствует и в
хаотических снах, тогда как придуманные сны содержат множество случайных
ассоциаций, образов и сцен, благодаря которым резко меняют сво„ первоначальное
направление. Сны второй категории легче вспоминать, потому что они больше похожи
на обычные дневные гр„зы.
В этих снах человек видит себя во всевозможных драматических ситуациях. Он
путешествует по дальним странам, сражается на войне, спасается от опасностей,
кого-то преследует, видит себя в окружении людей, встречается со своими друзьями
и знакомыми (как живыми, так и умершими), наблюдает себя в разные периоды жизни
(например, будучи взрослым, видит себя школьником) и так далее.
Некоторые сны этой категории бывают очень интересными по своей технике. Они
содержат столь тонкий материал наблюдений, памяти и воображения, каким в
бодрственом состоянии человек не обладает. Когда я начал немного разбираться в
снах такого типа, это было первое, что поразило меня в них.
Если я видел во сне приятеля, с которым мне не приходилось видеться несколько
лет, он говорил со мной своим собственным языком, своим особым голосом, со
своими характерными жестами; и говорил как раз то, что, кроме него, никто не мог
бы сказать.
Каждый человек обладает своей манерой выражения, мышления, реакции на внешние
явления. Никто не в состоянии абсолютно точно воспроизвести слова и поступки
другого. И что более всего привлекало меня в этих снах - это их удивительная
художественная точность. Стиль каждого человека сохранялся в них до мельчайших
деталей. Случалось, что некоторые черты выглядели преувеличенными или выражались
символически. Но никогда не возникало ничего неправильного, с данным человеком
несовместимого.
В сновидениях такого рода мне не раз случалось видеть одновременно по
десять-двадцать человек, которых я знал в разное время, и ни в одном образе не
было ни малейшей ошибки, ни малейшей неточности.
Это было нечто большее, чем память: имело место художественное творчество, ибо
мне было совершенно очевидно, что многие детали, исчезнувшие из моей памяти,
оказывались восстановленными. так сказать, по ходу дела; и они вполне
соответствовали тому, что должно было быть.
Другие сны этого типа поражали меня глубоко продуманным и разработанным планом.
В них был ясный и внятный сюжет, ранее мне неизвестный. Все драматические
персонажи являлись в надлежащий момент, говорили и делали в точности то, что им
следовало говорить и делать по сюжету. Действие могло происходить в самых разных
условиях, могло переноситься из города в деревню, в неизвестные мне страны, на
море; в эти драмы могли вмешиваться самые неожиданные персонажи. Помню,
например, один сон, полный движения, драматических ситуаций и самых
разнообразных эмоций. Если не ошибаюсь, он приснился мне во время
русско-японской войны. Но во сне война шла в пределах самой России; часть России
была занята армиями какого-то небывалого народа, незнакомое имя которого я
забыл. Мне нужно было любой ценой пройти через расположение противника по
каким-то чрезвычайно важным личным делам, в связи с чем произошла целая серия
трагических, забавных и мелодраматических эпизодов. Вс„ вместе вполне сошло бы
за киносценарий; вс„ оказалось совершенно уместным, ничто не выпадало из общего
хода драмы. Было множество интересных персонажей и сцен. Монах, с которым я
беседовал в монастыре, до сих пор жив в моей памяти: он удалился от жиэни и от
всего, что происходило вокруг; вместе с тем, он был полон маленьких забот и
беспокойств, связанных в тот момент со мной. Странный полковник вражеской армии
с остроконечной седой бородкой и непрерывно мигающими глазами был совершенно
живым человеком и одновременно с этим - вполне определ„нным типом
человека-машины, жизнь которого разделена на несколько отделений с
непроницаемыми перегородками. Даже тип его воображаемой национальности, звуки
языка, на котором он разговаривал с другим офицером - вс„ оказалось в полном
порядке. Сон изобиловал и мелкими реалистическими деталями. Я скакал галопом
сквозь неприятельские линии на большой белой лошади, и во время одной из
остановок см„л рукавом со своей одежды несколько е„ белых шерстинок.
Помню, что этот сон сильно меня заинтересовал, так как со всей очевидностью
показал, что во мне есть художник, порой весьма наивный, порой очень тонкий; он
работал над этими снами и создал их из того материала, которым я не мог в полной
мере воспользоваться в бодрственном состоянии, хотя и владел им. Я обнаружил,
что этот художник был чрезвычайно многосторонним в своих знаниях, способностях и
таланте. Он оказался драматургом, постановщиком, декоратором и замечательным
акт„ром-исполнителем. Последнее его качество было, пожалуй, самым удивительным
из всех. Оно меня особено поразило, потому что в бодрственном состоянии я
обладал им в ничтожной степени. Я не умел подражать другим, воспроизводить их
жесты, движения, не мог повторить характерные слова и фразы даже близких своих
знакомых; как не умел воспроизвести акцент и особенности речи. Но в сновидениях
я оказался на вс„ это способным. Поразительное умение перевоплощаться, которое
проявилось у меня в снах, обернулось бы, без сомнения, большим талантом, сумей я
воспользоваться им в бодрственном состоянии. Я понял, что это особое свойство
присуще не только мне. Способность к воплощению, к драматизации, к постановке
картины, к стилизации и символизации есть у каждого человека и проявляется в его
снах.
Сны, в которых люди видят своих умерших друзей и родственников, поражают их
воображение именно замечательной способностью к воплощению, скрывающейся в них
самих. Эта способность проявляется и в бодрственном состоянии, когда человек
погруж„н в самого себя или отдал„н от непосредственного воздействия жизни и
привычных ассоциаций.
После своих наблюдений за воплощениями в снах я ничуть не удивился, услышав
рассказы о спиритических явлениях: о голосах давно умерших, о 'сообщениях' и
'советах', исходящих от них и т.п. Можно даже допустить, что, следуя таким
советам, люди находили утерянные вещи, связки писем, старые завещания, фамильные
драгоценности и зарытые клады. Конечно, большая часть этих рассказов - чистая
выдумка; но иногда, пусть даже очень редко, такие вещи происходят; подобные
случаи, несомненно, основаны на способности к воплощению. Такое воплощение - это
искусство, хотя и бессознательное, а искусство всегда содержит в себе сильный
'магический' элемент, который предполагает новые открытия, новые откровения.
Точное и доподлинное воплощение умершего человека нередко оказывается подобной
магией. Воплощ„нный образ не только может в таком случае говорить то, что
сознательно или подсознательно известно воспроизводящему его человеку, он в
состоянии сообщать такие вещи, которые этот человек не знает, которые исходят из
самой его природы, из жизни, - иными словами, здесь раскрывается нечто,
происходившее в этой жизни и известное только ей.
Мои собственные наблюдения за способностью перевоплощения не шли далее
наблюдений за воспроизведением того, что я когда-то знал, слышал или видел, с
очень небольшими дополнениями.
Помню два случая, которые объяснили мне многое, относящееся как к происхождению
снов, так и к 'спиритическим сообщениям' из потустороннего мира.
Один случай произош„л уже после того, как я занимался проблемой снов, по пути в
Индию. За год до того умер мой друг С., с которым я раньше путешествовал по
Востоку и с которым собирался поехать в Индию; и сейчас я невольно, особенно в
начале пути, думал о н„м и чувствовал его отсутствие.
И вот дважды - один раз на пароходе в Северном море, а второй раз в Индии - я
отч„тливо услышал его голос, как если бы он вступил со мной во внутренний
разговор. Оба раза он говорил в особой, присущей только ему манере, и говорил
то, что мог сказать только он. Вс„ - его стиль, интонации, манера речи, общение
со мной - вс„ было заключено буквально в несколько фраз.
Оба раза это произошло по совершенно ничтожному поводу; оба раза он шутил со
мной в своей обычной манере. Конечно, я ни на мгновение не подумал, что
происходит нечто 'спиритическое'. Очевидно, он был во мне, в моей памяти о ней,
и нечто внутри меня воспроизвело его образ, 'воплотило' его.
Воплощения такого рода иногда случаются во время внутренних разговоров с
отсутствующими друзьями. В этих разговорах воплощ„нные образы могут сообщить
неизвестные нам вещи совершенно так же, как это делают умершие друзья.
Когда речь ид„т о людях, которые ещ„ живы, подобные случаи объясняют телепатией,
тогда как 'сообщения' умерших объясняют существованием после смерти и
возможностью телепатического общения умерших с живыми.
Так обычно и истолковывают эти явления в сочинениях по спиритизму. Очень
интересно читать спиритические книги с точки зрения изучения снов. В описаниях
спиритических явлений я мог различить разные категории снов: бессознательные и
хаотические сны, сны придуманные, драматические сны и ещ„ одну очень важную
разновидность, которую я назвал бы 'подражательными снами'. Подражательные сны
любопытны во многих отношениях; несмотря на то, что в большинстве случаев
материал этих снов вполне очевиден, в состоянии бодрствовании мы не способны
воспользоваться им так искуссно, как это бывает во сне. Здесь вновь видна работа
'художника': иногда он выступает в роли поставщика, иногда - переводчика; иногда
- это явный плагиатор, который по-своему изменяет и приписывает себе то, что
проч„л или услышал.
Явления воплощения также были описаны в научной литературе, посвящ„нной
спиритизму. В своей книге 'Современный спиритизм' Ф. Подмор приводит интересный
случай, взятый из 'Сообщений Общества психических исследований'.
'С.Х. Таут, директор Бэклэндского колледжа в Ванкувере, описывает сво„ участие в
спиритических сеансах. Во время сеансов некоторые его участники испытали
спазматические судороги кистей, предплечий и другие непроизвольные движения. Сам
Таут в таких случаях ощущал сильное желание подражать этим движениям.
Впоследствии он поддавался порой сходному желанию стать чужой личностью. Так, он
сыграл роль умершей женщины, матери одного из присутствующих, его приятеля. Таут
обнял его и ласкал, как это м