и старое святилище, где находится статуя
Будды, и даже тот самый привратник, который водил меня по храму... Но ни слова о
статуе! Это казалось тем более странным, что, не говоря уже о мистическом
значении этой статуи и е„ ценности как произведения искусства, здесь,
несомненно, находилась одна из самых больших статуй Будды, которую я видел на
Цейлоне, да ещ„ с сапфировыми глазами! Я просто не мог понять, как случилось,
что е„ просмотрели или забыли. Причина, конечно, - в крайне 'варварском'
характере европейской толпы, которая попадает на Восток, в е„ глубоком презрении
ко всему, что не служит сиюминутной пользе или развлечению. Вероятно, иногда
этого Будду кто-то видел и даже описывал; а впоследствии о н„м забывали.
Конечно, сингалезы знали о существовании Будды с сапфировыми глазами; но для них
он просто есть - так же, как есть горы или море.
Назавтра я вновь отправился в храм.
Я пош„л туда, опасаясь, что в этот раз не увижу и не почувствую того, что
пережил вчера, что Будда с сапфировыми глазами окажется всего-навсего ординарной
каменной статуей с раскрашенным лицом. Но мои опасения не подтвердились. Взор
Будды был таким же, как вчера: он проинкал в мою душу, освещал в ней вс„ и
приводил вс„ в порядок.
Через день или два я опять оказался в храме; теперь привратник встречал меня как
старого знакомого. И снова лицо Будды вызвало во мне нечто такое, чего я не мог
ни понять, ни выразить. Я собирался выяснить подробности истории Будды с
сапфировыми глазами. Но вышло так, что вскоре мне пришлось вернуться в Индию;
потом началась война, и лицо Будды осталось вдали от меня - нас разделила пучина
человеческого безумия.
Несомненно одно: этот Будда - исключительное произведение искусства. Я не знаю
ни одной работы христианского искусства, которая стоит на том же уровне, что и
Будда с сапфировыми глазами, иначе говоря, которая выражает идею христианства с
такой же полнотой, с какой лицо Будды выражает идею буддизма. Понять его лицо -
значит, понять буддизм.
И нет нужды читать толстые тома по буддизму, беседовать с профессорами восточных
религий или с уч„ными бхикшу. Нужно прийти сюда, стать перед Буддой - и пусть
взор его синих глаз проникнет в вашу душу. Тогда вы пойм„те, что такое буддизм.
Часто, когда я думаю о Будде с сапфировыми глазами, я вспоминаю другое лицо,
лицо сфинкса, взгляд его глаз, не замечающий вас. Это два совершенно разных
лица; но в них есть нечто общее: оба говорят о другой жизни, о сознании, намного
превосходящем обычное человеческое сознание. Вот почему у нас нет слов, чтобы их
описать. Мы не знаем, когда, кем, с какой целью были созданы эти лица, но они
говорят нам о подлинном бытии, о реальной жизни, - а также о том, что есть люди,
которые что-то знают об этой жизни и могут передать нам сво„ знание при помощи
магии искусства!
1914 г.
5. Душа царицы Мумтаз-и-Махал.
Это было мо„ последнее лето в Индии. Уже начинался сезон дождей, когда я выехал
из Бомбея в Агру и Дели. За несколько недель до отъезда я собирал и читал вс„,
что мог найти, об Агре, о дворце Великих Моголов и о Тадж-Махале, знаменитом
мавзолее царицы, умершей в начале XVI века.
Но вс„, что я проч„л тогда и читал раньше, оставило во мне какое-то
неопредел„нное чувство: как будто бы все, кто брался описать Агру и Тадж-Махал,
упустили что-то самое важное.
Ни романтическая история Тадж-Махала, ни красота его архитектуры, ни роскошь и
богатство убранства и орнаментов не могли объяснить мне впечатление сказочной
нереальности, чего-то прекрасного, но бесконечно дал„кого от жизни, впечатление,
которое угадывалось за всеми описаниями, но которое никто не сумел объяснить или
облечь в слова. Казалось, здесь скрыта какая-то тайна. У Тадж-Махала есть некий
секрет, который чувствуют все, но никто не может дать ему истолкования.
Фотографии ни о ч„м мне не говорили. Крупное массивное здание с четырьмя
высокими тонкими минаретами, по одному на каждом углу. Во вс„ этом я не видел
никакой особенной красоты, скорее уж нечто незаверш„нное. И эти четыре минарета,
стоящие отдельно, словно четыре свечи по углам стола, выглядели как-то странно,
почти неприятно.
В ч„м же тогда заключалась сила впечатления, производимого Тадж-Махалом? Откуда
проистекает непреодолимое воздействие на всех, кто его видит? Ни мраморные
кружева, ни тонкая резьба, покрывающая его стены, ни мозаичные цветы, ни судьба
прекрасной царицы - ничто из этого само по себе не могло произвести такого
впечатления. Должно быть, причина заключается в ч„м-то другом. Но в ч„м же? Я
старался не думать об этом, чтобы не создавать заранее определ„нного мнения.
Однако что-то в Тадж-Махале меня очаровывало и приводило в волнение. Я не мог
сказать наверняка, в ч„м здесь дело, но мне казалось, что загадка Тадж-Махала
связана с тайной смерти, т.е. с той тайной, относительно которой, по выражению
одной из Упанишад, 'даже боги сначала были в сомнении'.
Создание Тадж-Махала восходит ко временам завоевания Индии мусульманами. Внук
падишаха Акбара Шах-Джехан был одним из тех завоевателей, которые изменили лицо
Индии. Воин и государственный деятель, Шах-Джехан был вместе с тем тонким
знатоком искусства и философии; его двор в Агре привлекал к себе самых
выдающихся уч„ных и художников Персии, которая в то время была центром культуры
всей Западной Азии.
Однако большую часть своей жизни Шах-Джехан пров„л в походах и битвах. И во всех
походах его неизменно сопровождала любимая жена, прекрасная Арджуманд Бану, или,
как е„ называли, Мумтаз-и-Махал, 'сокровище дворца'. Арджуманд Бану была
постоянной советчицей Шах-Джехана в вопросах хитрой и запутанной восточной
дипломатии; кроме того, она разделяла его интерес к философии, которой
непобедимый падишах посвящал вс„ сво„ свободное время.
Во время одного из походов царица, по обыкновению сопровождавшая Шах-Джехана,
умерла. Перед смертью она попросила мужа построить ей гробницу - 'прекраснейшую
в мире'!
И Шах-Джехан задумал построить для погребения царицы на берегу Джамны огромный
мавзолей из белого мрамора; позже он собирался перекинуть через Джамну мост из
серебра и на противоположном берегу построить из ч„рного мрамора мавзолей для
себя.
Его планам суждено было осуществиться лишь наполовину; через двадцать лет, когда
завершилось строительство мавзолея царицы, сын Шах-Джехана Ауренгзэб,
разрушивший впоследствии Варанаси, поднял против отца мятеж. Ауренгзэб обвинил
его в том, что он истратил на мавзолей все доходы государства за последние
двадцать лет. Ауренгзэб взял Шах-Джехана в плен и заточил его в подземную мечеть
в одном из внутренних дворов крепости-двоца Агры.
В этой подземной мечети Шах-Джехан прожил семь лет; почувствовав приближение
смерти, он попросил, чтобы его перенесли в так называемый Жасминовый павильон в
крепостной стене, в башню кружевного мрамора, где находилась любимая комната
царицы Арджуманд Бану. Там, на балконе Жасминового павильона с видом на Джамну,
откуда виден был стоящий поодаль Тадж-Махал, Шах-Джехан скончался.
Такова краткая история Тадж-Махала. С тех пор мавзолей царицы пережил много
превратностей. Во время войн, которые продолжались в Индии в XVII и XVIII
столетиях, Агра многократно переходила из рук в руки и часто оказывалась
разграбленной. Завоеватели сняли с Тадж-Махала большие серебряные двери, вынесли
драгоценные светильники и подсвечники, сорвали со стен орнаменты из драгоценных
камней. Однако само здание и большая часть убранства остались нетронутыми.
В 30-х годах XIX века ьританский генерал-губернатор предложил продать Тадж-Махал
на слом. Ныне Тадж-Махал восстановлен и тщательно охраняется.


Я приехал в Агру вечером и решил немедленно отправиться к Тадж-Махалу, чтобы
посмотреть на него в лунном свете. Полнолуние ещ„ не наступило, но света было
достаточно.
Выйдя из гостиницы, я долго ехал европейскими кварталами города по широким
улицам, тянувшимся среди садов. Наконец по какой-то длинной улице мы выбрались
из города; слева виднелась река. Мы проехали по площади, вымощенной плитами и
окруж„нной стенами из красного камня. Направо и налево в стенах виднелись ворота
с высокими башнями; ворота левой башни вели к Тадж-Махалу. Проводник объяснил,
что правая башня и ворота ведут в старый город, который был частной
собственностью царицы Арджуманд Бану; эти ворота сохранились почти в том же
состоянии, в каком содержались при е„ жизни.
Уже темнело, но в свете широкого месяца все линии зданий отч„тливо
вырисовывались на бледном небосводе. Я зашагал к высоким т„мно-красным башням
ворот и горизонтальным рядам характерных белых индийских куполов, оканчивающихся
заостр„нными шпилями. Несколько широких ступеней вели с площади ко входу, под
арку. Там было совсем темно. Мои шаги по мозаичной мостовой гулко отдавались в
боковых нишах, откуда шли лестницы к площадке на верху башни и ко внутреннему
музею.
Сквозь арку виднелся сад - обширное зел„ное пространство; в отдалении маячили
какие-то белые очертания, напоминающие белое облако, которое, опустившись,
приняло симметричную форму. Это были стены, купола и минареты Тадж-Махала.
Я прош„л под аркой, поднялся на широкую каменную платформу и остановился, чтобы
оглядеться. Прямо передо мной начиналась длинная и широкая аллея густых
кипарисов; она шла напрво через сад; посреди е„ пересекала полоса воды с рядами
фонтанов, напоминающих прост„ртые руки. Дальний конец аллеи был закрыт белым
облаком Тадж-Махала. По обеим его сторонам и немного ниже под деревьями,
виднелись купола двух больших мечетей.
Я медленно направился по аллее к большому зданию, миновал полоску воды с е„
фонтанами. Первое, что поразило меня и чего я не ожидал, - это огромные размеры
Тадж-Махала. Фактически это очень широкое строение; оно кажется ещ„ шире, чем на
самом деле, благодаря искуссному замыслу строителей, которые окружили его садом
и так расположили ворота и аллеи, что с этой стороны здание видно не сразу; оно
открывается постепенно, по мере того, как вы к нему приближаетесь. Я понял, что
вс„ вокруг подчинено единому плану и с точностью вычислено, что вс„ задумано с
таким расч„том, чтобы дополнить и усилить главное впечатление. Мне стало ясно,
почему на фотографиях Тадж-Махал выглядит незаконченным, почти плоским. Его
нельзя отделять от сада и мечетей, которые оказываются его продолжением. Кроме
того, я понял, почему минареты по углам мраморной платформы, где стоит главное
здание, произвели на меня впечатление дефекта: на фотографиях я видел, что
очертания Тадж-Махала заканчиваются с обеих сторон этими минаретами. На самом же
деле это ещ„ не конец, ибо Тадж-Махал незаметно переходит в сад и примыкающие
здания. И опять-таки минареты в действительности не видны во всю свою высоту,
как на фотографиях. С аллеи, по которой я ш„л, над деревьями возвышаются только
их верхушки.
Белое здание мавзолея было ещ„ далеко, и по мере моего приближения к нему, оно
поднималось передо мной вс„ выше и выше. Хотя в смутном и изменчивом свете
месяца я не мог различить деталей, странное чувство ожидания заставляло меня
напряж„нно всматриваться в полумрак, как будто там должно было что-то открыться.

В тени кипарисов царил полумрак; сад наполняли запахи цветов, явственнее всего
ощущался аромат жасмина. Кричали павлины. Их голоса странно гармонировали со
всем окружением и как-то усиливали охватившее меня чувство ожидания.
Я уже видел прямо перед собой сверкающие очертания центральной части
Тадж-Махала, поднимающейся с высокой мраморной платформы. В дверях мерцал
огон„к.
Я дош„л до середины аллеи, ведущей от входа под аркой к мавзолею. Здесь, в
центре аллеи, находился четыр„хугольный водо„м с лотосами; на одной его стороне
стояли мраморные скамейки.
В слабом свете месяца Тадж-Махал казался сверкающим. На бледном фоне неба были
видны белые купола и минареты, изумительно мягкие, но в то же время вполне
отч„тливые; от них как будто струился собственный свет.
Я сел на одну из мраморных скамеек и стал смотреть на Тадж-Махал, стараясь
ухватить и запечатлеть в памяти все детали здания, каким я его вижу, а также
вс„, что меня окружает. Я не мог сказать, что происходило в мо„м уме в это
время; не уверен, что вообще о ч„м-то думал. Но постепенно во мне возникло
непонятное чувство, которое невозможно описать никакими словами.
Реальность, та повседневная реальность, в которой мы жив„м, казалось, куда-то
исчезла, ушла, увяла, отлетела, вернее, не исчезла, а преобразилась, утратив
свою действительность; каждый реальный предмет, взятый сам по себе, потерял сво„
привычное значение и стал совершенно иным. Вместо знакомой реальности открылась
реальность другая, та реальность, которой мы не знаем, не видим, не чувствуем,
но которая представляет собой единственно подлинную реальность.
Я чувствую и понимаю, что слова не в состоянии передать то, что я имею в виду.
Меня поймут только те, кто сам пережил нечто подобное, те, кому знаком 'вкус'
такого рода переживаний.
Передо мной в дверях Тадж-Махала мерцал огон„к. В изменчивом свете месяца белые
купола и минареты как будто шевелились. Из сада доносился аромат жасмина,
слышался резкий крик павлинов.
У меня было такое чувство, будто я нахожусь в двух мирах одновременно. Обычный
мир вещей и людей совершенно изменился, о н„м смешно было даже подумать - таким
искусственным и нереальным казался он теперь. Вс„, принадлежавшее этому миру,
стало дал„ким, чуждым и непонятным, и более всего я сам, тот человек, который
всего два часа назад приехал в Агру со всемозможным багажом и поспешил сюда,
чтобы увидеть Тадж-Махал при лунном свете. Вс„ это - и вся жизнь, часть которой
я составлял, - стало кукольным театром, к тому же чрезвычайно топорным и
аляповатым, и ничуть не походило на что-либо реальное. Такими же
гротескно-нелепыми и грубыми казались теперь все мои прежние мысли о Тадж-Махале
и его тайне.
Эта тайна пребывала здесь, передо мной, но она перестала быть тайной. Покров
тайны набрасывала на не„ та абсурдная, несуществующая реальность, из которой я
смотрел на Тадж-Махал. Я переживал изумительную радость освобождения, как если
бы вышел из глубокого подземного хода на свет.
Да, это была тайна смерти! - но тайна раскрытая и зримая. И в ней не было ничего
ужасного или пугающего. Наоборот, от не„ исходили бесконечное сияние и радость.
Теперь, когда я пишу эти слова, мне странно вспоминать то, что было каким-то
мимол„тным состоянием. От обычного восприятия себя и всего прочего я мгновенно
переш„л в это новое состояние, находясь в саду, на кипарисовой аллее,
разглядывая белый силуэт Тадж-Махала.
Помню, как у меня в уме прон„сся быстрый поток мыслей, как бы существующий
независимо от меня, движущийся собственным пут„м.
Какое-то время мои мысли сосредоточились на художественном смысле Тадж-Махала,
на тех художниках, которые его построили. Я знал, что они были суфиями, чья
мистическая философия, неотделимая от поэзии, стала эзотерическим учением
ислама; в блестящих земных формах радости и страсти она выражает идеи вечности,
нереальности, отречения. И вот образ царицы Арджуманд Бану и е„ 'красивейший в
мире' памятник своими невыразимыми сторонами оказались связанными для меня с
идеей смерти - но смерти не как уничтожения, а как новой жизни.
Я встал и направился впер„д, не сводя глаз с огонька, который мерцал в дверях и
над которым высилось гигантское очертание Тадж-Махала. И внезапно в мо„м уме
совершенно независимо от меня стало складываться нечто.
Я знал, что свет горит над гробницей, где лежит тело царицы. Над гробницей и
вокруг не„ стоят мраморные арки, купола и минареты Тадж-Махала, которые как бы
уносят е„ вверх, в небо, в лунный свет - и растворяют в них.
Я почувствовал, что именно здесь таится начало разгадки. Ибо свет, мерцающий над
гробницей, где лежит е„ прах, этот свет, который так мал и незначителен по
сравнению с мраморной формой Тадж-Махала, - это жизнь, та жизнь, которую мы
знаем в себе и в других, противоположная той жизни, которой мы не знаем, которая
скрыта от нас тайной смерти.
Этот свет, который так легко погасить, - есть маленькая преходящая земная жизнь.
А Тадж-Махал - это будущая вечная жизнь.
Передо мной и вокруг меня пребывала душа царицы Мумтаз-и-Махал!
Душа столь бесконечно великая, сияющая и прекрасная по сравнению с телом, жившим
на земле, а теперь заключ„нным в гробницу.
В это мгновение я понял, что не душа заключена в теле, а тело жив„т и движется в
душе. И тогда я вспомнил мистическое выражение, которое приведено в одной старой
книге и когда-то привлекло мо„ внимание:
'Душа - то же самое, что и будущая жизнь'.
Мне показалось странным, что я не сумел понять этого раньше. Конечно, они - одно
и то же; жизнь как процесс и то, что жив„т, - их можно различать только до тех
пор, пока существует идея исчезновения, смерти. Здесь же, как и в вечности, вс„
было единым. Измерения растворились, и наш маленький земной мир исчез в
бесконечном мире.
Я не могу восстановить все мысли и чувства тех мгновений; сейчас я выражаю лишь
ничтожную их часть.
Затем я подош„л к мраморной платформе, на которой стоит Тадж-Махал с четырьмя
минаретами по углам. Широкие мраморные лестницы по краям кипарисовой аллеи ведут
к этой платформе из сада.
Я поднялся по ступеням и подош„л к дверям, где горел свет. Меня встретили
привратники-мусульмане с медленными, спокойными движениями, в белых одеждах и
белых тюрбанах. Один из них заж„г фонарь, и я пош„л вслед за ним внутрь
мавзолея.
Посредине, окруж„нные резной мраморной реш„ткой, стояли два мраморных надгробия;
в центре - надгробие Мумтаз-и-Махал, около него - надгробие Шах-Джехана. Оба
надгробия были усыпаны красными цветами; над ними в фонаре с прорезями горел
огонь.
В полутьме неясные очертания белых стен исчезали в высоком своде, куда лунный
свет проникал как бы сквозь туман меняющихся оттенков.
Я долго простоял неподвижно; и спокойные, серь„зные мусульмане в белых тюрбанах
оставили меня в покое - и сами замерли в молчании около реш„тки, окружающей
надгробия.
Сама по себе эта реш„тка - чудо искусства. Слово 'реш„тка' вообще ничего не
говорит, ибо на деле это не реш„тка, а ожерелье из белого мрамора изумительной
работы. Трудно поверить, что цветы и декоративный орнамент этого белого
филигранного ожерелья не были отлиты, что их вырезали прямо из тонких плит
мрамора.
Заметив, что я рассматриваю реш„тку, один из привратников бесшумно подош„л ко
мне и начал объяснять план внутреннего устройства Тадж-Махала.
Каменные надгробия не были настоящими гробницами; гробницы же, в которых
покоятся тела, находятся в склепе под полом. Средняя часть мавзолея, где мы
стояли, расположена под большим центральным сводом; она отделена от внешних стен
широким коридором, который ш„л между четырьмя угловыми нишами; каждая ниша
находилась под одним из малых куполов.
'Здесь никогда нет света, - сказал провожатый, поднимая руку. - Свет входит
только сквозь ограду боковых галерей. Послушай, господин!'
Он сделал несколько шагов назад и, подняв голову, медленно и громко прокричал:
'Аллах!'
Голос заполнил вс„ огромное пространство свода у нас над головами; и когда он
медленно-медленно стал затихать, внезапно от всех четыр„х боковых куполов
отразилось ясное и мощное эхо;
'Аллах!'
Ему немедленно ответили арки галереи, но не сразу, а по очереди: голоса
раздавались один за другим с каждой стороны, как бы перекликаясь друг с другом:
'Аллах! Аллах! Аллах! Аллах!'
А затем, подобно тысячеголосому хору или органу, зазвучал и сам большой свод;
вс„ потонуло в его торжественном глубоком басе:
'Аллах!'
После этого опять ответили боковые галереи и купола, но уже тише; ещ„ раз
прозвучал голос большого свода, не так громко, и врутренние арки тихо, почти
ш„потом, повторили его голос.
Эхо умолкло. Но и в наступившем молчании казалось, что какая-то дал„кая-дал„кая
нота вс„ ещ„ продолжает звучать.
Я стоял, прислушиваясь; с обостр„нным чувством радости я понял, что это
замечательное эхо было заранее расчитанной частью плана художников, которые дали
Тадж-Махалу голос и в