этих стихий. Вопрос был задан в связи с тем, что я тогда читал.
Отвечая на мой вопрос, 'голос', назвавший себя хорошо известным именем, сказал,
что ответ на этот вопрос можно найти в одной книге. А когда я заметил, что этой
книги у меня нет, 'голос' посоветовал поискать е„ в Публичной библиотеке (дело
происходило в Петербурге) и читать е„ как можно внимательнее.
Я осведомился о книге в Публичной библиотеке, но там е„ не оказалось. Имелся
только е„ немецкий перевод (сама книга написана по-английски), прич„м первые три
главы из двадцати отсутствовали. Но вскоре я достал где-то английский оригинал и
впрямь обнаружил там некоторые нам„ки, тесно связанные с ответом на мой вопрос,
хотя ответ был и неполным.
Этот случай, как и другие ему подобные, показал мне, что в переходном состоянии
я испытывал те же переживания, что и медиумы, 'ясновидящие' и тому подобное.
Один 'голос' поведал мне очень интересную вещь о храме Соломона в Иерусалиме,
которую я до сих пор не знал, а если и читал о ней когда-то, то начисто забыл.
Описывая храм, 'голос', среди прочего, сообщил мне, что там обитали целые
полчища мух. Логически это казалось вполне понятным и даже неизбежным. В храме,
где совершались жертвоприношения, где убивали животных, где всегда было много
крови и всевозможных нечистот, конечно же, должно быть множество мух. Однако это
звучало как-то по-новому; насколько мне помнится, я никогда не читал о мухах в
связи с древними храмами, зато недавно сам побывал на Востоке и знал, какое
обилие мух можно увидеть там даже в обычных условиях.
Эти описания Соломонова храма и особенно 'мух' полностью объяснили мне те
непонятные вещи, с которыми я сталкивался в литературе и которые нельзя было
назвать ни намеренной фальсификацией, ни подлинным 'ясновидением'. Так,
'ясновидение' Ледбитера и доктора Штейнера, все 'хроники Акаши', сообщения о
том, что происходило в мифической Атлантиде и других доисторических странах
десятки тысяч лет назад, - все они, несомненно, были той же природы, что и 'мухи
в храме Соломона'. Единственная разница заключалась в том, что я не верил своим
переживаниям, тогда как в 'хроники Акаши' верили и е„ авторы, и их читатели.
Очень скоро мне стало ясно, что ни в этих, ни в других переживаниях нет ничего
реального. Вс„ в них было отраж„нным, вс„ приходило из памяти, из воображения.
'Голоса' немедленно умолкали, когда я спрашивал о ч„м-нибудь знакомом и
конкретном, доступном проверке.
Это объяснило мне ещ„ одно обстоятельство: почему авторы, которые охотно
описывают Атлантиду, не могут, используя сво„ 'ясновидение', решить какую-нибудь
практическую проблему, относящуюся к настоящему времени; такие проблемы отыскать
нетрудно, но их по какой-то причине избегают. Если 'ясновидящие' знают вс„, что
происходило тридцать тысяч лет назад, то почему они не знают того, что
происходит неподал„ку от места их экспериментов?
Во время этих опытов я понял, что если я поверю 'голосам', то попаду в тупик и
дальше не двинусь. Это меня испугало. Я уловил во вс„м происходящем самообман;
стало очевидно, что какими бы заманчивыми ни были слова и обещания 'голосов',
они ни к чему не приведут, а оставят меня там же, где я находился. Я понял, что
это и было 'прелестью', т.е. вс„ приходило из воображения.
Я решил бороться с переходным состоянием, сохраняя к нему чрезвычайно
критическое отношение и отвергая, как не заслуживающие доверия, все те
'сообщения', которые я мог бы придумать сам. Результат не заставил себя ждать.
Как только я начал отвергать вс„, что слышал, поняв, что это 'та же материя, из
которой сделаны сны', решительно отбрасывая услышанное и вообще перестав
обращать внимание на 'голоса', мо„ состояние и мои переживания изменились.
Я переступил через второй порог, упоминавшийся мною ранее, за которым начинался
новый мир. 'Голоса' исчезли, вместо них звучал иногда один голос, который
нетрудно было узнать, какие бы формы он ни принимал. Новое состояние отличалось
от переходного невероятной ясностью сознания. Тогда-то я и обнаружил себя в мире
математических отношений, в котором не было ничего похожего на то, что бывает в
жизни.
И в этом состоянии, перейдя через второй порог и оказавшись в 'мире
математических отношений', я также получал ответы на свои вопросы, но эти ответы
зачастую принимали очень странную форму.
Чтобы понять их, нужно иметь в виду, что мир математических отношений, в котором
я находился, не был неподвижным. Иными словами, ничто не оставалось там таким
же, каким было мгновение назад. Вс„ двигалось, менялось, преобразовывалось и
превращалось во что-то иное. Временами я неожиданно замечал, как все
математические отношения одно за другим исчезали в бесконечности. Бесконечность
поглощала вс„, заполняла вс„, сглаживала все различия. Я чувствовал, что пройд„т
ещ„ одно мгновение, - и я сам исчезну в бесконечности! Меня обуревал ужас перед
необозримостью бездны. Охваченный ужасом, я вскакивал иногда на ноги и
принимался ходить взад и впер„д, чтобы прогнать одолевающий меня кошмар. Тогда я
чувствовал, что кто-то сме„тся надо мною, а порой казалось, что я слышу смех.
Внезапно я ловил себя на мысли, что это я сам смеюсь над собой, что я опять
попал в западню 'прелести', т.е. собственного воображения. Бесконечность
притягивала меня и в то же время страшила и отталкивала. Тогда-то у меня и
возник иной взгляд на не„: бесконечность - это не бесконечная протяж„нность в
одном направлении, а бесконечное число вариаций в одном месте. Я понял, что ужас
перед бесконечностью есть следствие неправильного подхода, неверного отношения к
ней. При правильном подходе к бесконечности именно она вс„ объясняет, и без не„
нельзя ничего объяснить.
И вс„ же я продолжал видеть в бесконечности реальную угрозу и реальную
опасность.
Описать в определ„нном порядке весь ход моих опытов, течение возникавших у меня
идей и случайных мыслей совершенно невозможно - главным образом потому, что ни
один эксперимент не был похож на другой. Всякий раз я узнавал об одной и той же
вещи нечто новое, но происходило это таким образом, что все мои прежние знания
об этой вещи полностью изменялись.
Как я уже сказал, характерной чертой мира, в котором я находился, было его
математическое строение и полное отсутствие чего-либо, что можно было бы
выразить в обычных понятиях. Пользуясь теософской терминологией, можно сказать,
что я находился на ментальном плане 'арупа'; но особенность моих переживаний
состояла в том, что реально существовал только этот мир 'арупа', а вс„ остальное
было созданием воображения. Интересный факт: во время первого моего эксперимента
я сразу же или почти сразу оказался в этом мире, ускользнув от 'мира иллюзий'.
Но в последующих экспериментах 'голоса' старались удержать меня в воображаемом
мире, и мне удавалось освободиться от них только тогда, когда я упорно и
решительно боролся с возникающими иллюзиями. Вс„ это очень напоминало мне то,
что я читал раньше. В описаниях магических экспериментов, посвящений и
предшествующих испытаний было что-то очень похожее на мои переживания и
ощущения; впрочем, это не касается современных 'медиумистических сеансов' или
церемониальной магии, которые являются полным погружением в мир иллюзий.
Интересным в моих опытах было сознание опасности, которая угрожала мне со
стороны бесконечности, и постоянные предостережения, исходившие от кого-то, как
будто бы этот кто-то непрестанно наблюдал за мной и пытался убедить прекратить
опыты и свернуть с моего пути, ибо этот путь, с точки зрения некоторых
принципов, которые я в то время понимал очень смутно, был неправильным и
незнакомым.
То, что я назвал 'математическими отношениями', постоянно изменялось вокруг меня
и во мне самом; иногда оно принимало форму музыки, иногда - схемы, а порой -
заполняющего вс„ пространство света, особого рода видимых вибраций световых
лучей, которые скрещивались и переплетались друг с другом, проникая повсюду. С
этим было связано безошибочное ощущение, что благодаря этим звукам, схемам,
свету я узнавал нечто такое, чего не знал раньше. Но передать то, что я узнавал,
рассказать или написать об этом было невероятно трудно. Трудность объяснения
возрастала и потому, что слова плохо выражали сущность того напряж„нного
эмоционального состояния, в котором я находился во время экспериментов; передать
вс„ словами было просто невозможно.
Мо„ эмоциональное состояние было, пожалуй, самой яркой характеристикой
описываемых переживаний. Вс„ приходило через него, без него ничего не могло
быть; и поэтому понять окружающее можно было только понимая его. Чтобы уяснить
сущность моих опытов и переживаний, надо иметь в виду, что я вовсе не оставался
равнодушным к упомянутым выше звукам и свету. Я воспринимал вс„ посредством
чувств, я переживал эмоции, которые в обычной жизни не существовали. Новое
знание приходило только ко мне тогда, когда я находился в чрезвычайно
напряж„нном эмоциональном состоянии. И мо„ отношение к новому знанию вовсе не
было безразличным: я или любил его, или испытывал к нему отвращение, стремился к
нему или восхищался им; именно эти эмоции с тысячью других помогали мне понять
природу нового мира, который я должен был узнать.
В том мире, где я оказался, очень важную роль играло число 'три'. Совершенно
непостижимым для нашей математики образом оно входило во все количественные
отношения, создавало их и происходило от них. Вс„ вместе взятое, т.е. вся
вселенная, являлось ко мне иногда в виде 'триады', составляющей одно целое и
образующей некий гигантский трилистник. Каждая часть 'триады' в силу какого-то
внутреннего процесса вновь преобразовывалась в 'триаду', и процесс этот длился
до тех пор, пока вс„ не оказывалось заполненным 'триадами', которые, в свою
очередь, превращались в музыку, свет или схемы. Должен ещ„ раз напомнить, что
все мои описания очень плохо выражают то, что происходило, ибо они не передают
эмоциональный элемент радости, удивления, восторга, ужаса - и постоянного
перехода этих чувств в друг друга.
Как я уже говорил, эксперименты проходили более успешно, когда я лежал, пребывая
в одиночестве. Впрочем, иногда я пытался экспериментировать среди людей и даже
на улице. Обычно эти эксперименты не давали результатов, что-то начиналось и тут
же прерывалось, оставляя после себя ощущение физической тяжести. Но иногда я
оказывался вс„-таки в ином мире. В этом случае вс„, что меня окружало, менялось
самым тонким и причудливым образом. Вс„ становилось другим; но описать, что
именно происходило, абсолютно невозможно. Первое, что доступно выражению,
таково: для меня вокруг не оставалось ничего безразличного; вс„ вместе или в
отдельности так или иначе меня задевало. Иными словами, я воспринимал вс„
эмоционально. Далее, в окружавшем меня новом мире не было ничего отдельного,
ничего, что не было бы связано с другими вещами или со мной лично. Все вещи
оказывались связанными друг с другом, и эта связь была далеко не случайной, а
проявлялась под действием непостижимой цепи причин и следствий. Вс„ вещи
зависели одна от другой; все жили одна в другой. Наконец, в этом мире не было
ничего м„ртвого, неодушевл„нного, лиш„нного мысли и чувства, ничего
бессознательного. Вс„ было живым, вс„ обладало самосознанием. Вс„ говорило со
мною, я мог говорить со всем. Особенно интересны были дома, мимо которых я
проходил, и более того - старые здания. Это были живые существа, полные мыслей,
чувств, настроений, воспоминаний. Жившие в них люди и были их мыслями, чувствами
и настроениями. Я хочу сказать, что люди по отношению к домам играют примерно ту
же роль, что разные 'я' нашей личности по отношению к нам. Они приходят и
уходят, иногда живут внутри нас долгое время, иногда же появляются лишь на
мгновения.
Помню, как однажды, на Невском проспекте меня поразила обыкновенная ломовая
лошадь. Она поразила меня своей головой, своей 'физиономией', в которой
выразилась вся сущность лошади, и, глядя на е„ морду, я понял вс„, что можно
было понять о лошади. Все особенности е„ природы, вс„, на что она способна, вс„,
на что не способна, вс„, что она может или не может сделать, - вс„ это
выразилось в чертах е„ 'физиономии'. В другой раз сходное чувство у меня вызвала
собака. Вместе с тем, эти лошадь и собака были не просто лошадью и собакой; это
были 'атомы', сознательные, движущиеся 'атомы' больших существ - 'большой
лошади' и 'большой собаки'. Тогда я понял, что мы тоже являемся атомами большого
существа - 'большого человека'; и точно также любая вещь представляет собой атом
'большой вещи'. Стакан - это атом 'большого стакана', вилка - атом 'большой
вилки' и т.д.
Эта идея и несколько других мыслей, сохранившихся в моей памяти после
экспериментов, вошли в мою книгу 'Tertium Organum', которая как раз и была
написана во время этих опытов. Таким образом, формулировка законов ноуменального
мира и некоторые другие идеи, относящиеся к высшим измерениям, были заимствованы
из того, что я узнал во время экспериментов.
Иногда во время опытов я чувствовал, что многое понимаю особенно ясно; я
чувствовал, что, если бы сумел сохранить в своей памяти то, что понимаю, я узнал
бы, как переходить в это состояние в любое время по желанию, как сделать его
продолжительным, как им пользоваться.
Вопрос о том, как задержать это состояние сознания, возникал постоянно, и я
много раз задавал его во время эксперимента, пребывая в том состоянии сознания,
когда получал на свои вопросы ответы. Но на этот вопрос я никогда не получал
прямого ответа. Обычно ответ начинался откуда-то издалека; постепенно
расширяясь, он охватывал собою вс„, так что в конце концов ответ на мой вопрос
включал ответы на все возможные вопросы; естественно, что я не мог удержать его
в памяти.
Помню, как однажды, когда я особенно ясно понял вс„, что мне хотелось понять, я
решил отыскать какую-нибудь формулу или ключ, который дал бы мне возможность
припомнить на следующий день то, что я понял. Я хотел кратко суммировать вс„,
что мне стало понятно, и записать, если удастся, в виде одной фразы то, что
необходимо для повторного приведения себя в такое же состояние как бы одним
поворотом мысли, без какой-либо предварительной подготовки. В течение всего
эксперимента мне казалось, что это возможно. И вот я отыскал такую формулу - и
записал е„ карандашом на клочке бумаги.
На следующий день я проч„л фразу: 'Мыслить в других категориях!' Таковы были
слова, но в ч„м же их смысл? Куда делось вс„ то, что я связывал с этими словами,
когда их писал? Вс„ исчезло, вс„ пропало, как сон. Несомненно, фраза 'мыслить в
других категориях' имела какой-то смысл, но я не мог его припомнить, не мог до
него добраться.
Позднее точно такое же случалось со многими другими словами и фрагментами идей,
которые оставались у меня в памяти после опытов. Сначала эти фразы казались мне
совершенно пустыми. Я даже смеялся над ними, обнаружив в них полное
подтверждение невозможности передать оттуда сюда хоть что-то. Но постепенно в
моей памяти кое-что начало оживать, и по прошествии двух-тр„х недель я вс„ лучше
и лучше вспоминал то, что было связано с этими словами. И хотя их содержание
продолжало оставаться неясным, как бы видимым издалека, я вс„ же начал
усматривать особый смысл в словах, которые поначалу казались мне лишь
отвлеч„нными обозначениями чего-то, не имеющего практической ценности.
То же самое повторялось почти каждый раз. На следующий день после эксперимента я
помнил очень немногое. Но уже к вечеру порой начинали возвращаться кое-какие
неясные воспоминания. Через день я мог вспомнить больше; в течение же следующих
двух или тр„х недель удавалось восстановить отдельные детали эксперимента, хотя
я прекрасно сознавал, что в памяти всплывает лишь ничтожно малая часть
пережитого. Когда же я пробовал проводить опыты чаще, чем раз в две-три недели,
вс„ смешивалось, и я не мог уже ничего вспомнить.
Но продолжу описание удачных экспериментов. Неоднократно, почти всегда, я
чувствовал, что, переходя через второй порог, я прихожу в соприкосновение с
самим собою, с тем 'я', которое всегда пребывает внутри меня, всегда видит меня
и говорит мне нечто, чего я в обычном состоянии сознания не в силах понять и
даже услышать.
Почему же я не могу этого понять?
Я отвечал себе: потому, что в обычном состоянии во мне звучат одновременно
тысячи голосов, которые и создают то, что мы называем нашим 'сознанием', нашими
мыслями, чувствами, настроениями, воображением. Эти голоса заглушают звук того
голоса, который доносится из глубины. Мои эксперименты ничего не прибавили к
обычному 'сознанию'; они только сузили его; но как раз благодаря этому сужению
его мощность неизмеримо возросла.
Что, собственно, делали эти эксперименты? Они заставляли все другие голоса
замолчать, погружали их в сон, делали неслышными. И тогда я начинал слышать
другой голос, который доносился как бы сверху, из какого-то пункта у меня над
головой. Тогда-то я и понял, что вся задача заключается в том, чтобы слышать
этот голос постоянно, сохранять с ним непрерывную связь. То существо, которому
принадлежал голос, знало и понимало вс„, а самое главное - было свободно от
тысяч мелких отвлекающих 'личных' мыслей и настроений. Оно могло принимать вс„
спокойно и объективно, таким, каково оно есть на самом деле. И в то же время это
был я. Как так могло случиться и почему в обычном состоянии я был так далеко от
самого себя, если голос и впрямь принадлежал мне, - этого я не мог объяснить. Во
время экспериментов я называл мою обычную личность 'я', а другое существо -
'он'. Иногда же, наоборот, обыденную личность - 'он', а другую - 'я'. Позднее я
ещ„ вернусь к общей проблеме 'я' и к пониманию 'я' в новом состоянии сознания,
ибо вс„ это гораздо сложнее, чем простая замена одного 'я' другим.
А сейчас попробую описать (насколько это сохранилось в моей памяти), как этот
'он' или 'я' смотрело на веши, в отличие от обычного 'я'.
Помню, как однажды я сидел на диване, курил и смотрел на пепельницу. Это была
самая обыкновенная медная пепельница. И вдруг я почувствовал, что начинаю
понимать, что такое пепельница; вместе с тем, с некоторым удивлением, почти со
страхом я ощутил, что до той поры не понимал е„, что мы вообще не понимаем самых
простых окружающих нас вещей.
Пепельница вызвала во мне водоворот мыслей и образов. Она содержала в себе
бесконечное обилие фактов и событий, она была связана с бесчисленным множеством
вещей. Прежде всего с тем, что касается табака и курения. Это сразу же вызвало
тысячи образов, картин, воспоминаний. Затем сама пепельница - как она появилась
на свет? И как появились те материалы, из которых она изготовлена? В данном
случае медь - что такое медь? И как люди впервые е„ обнаружили? Как научились ею
пользоваться? Где и как была добыта медь, из которой сделана эта пепельница?
Какой обработке она подверглась, как е„ перевозили с места на место? Сколько
людей работало над ней или в связи с ней? Как медь оказалась превращ„нной в
пепельницу? Эти и иные вопросы об истории пепельницы до того самого дня, как она
появилась на мо„м столе...
Помню, как я записал несколько слов на листке, чтобы удержать в памяти хоть
некоторые из своих мыслей. И вот назавтра я проч„л:
'Человек может сойти с ума из-за одной пепельницы.'
Смысл всего, что я воспринял, состоит в том, что по одной пепельнице можно
познать вс„. Невидимыми нитями пепельница связана со всеми вещами этого мира, и
не только с настоящим, но и со всем прошлым и со всем будущим. Зная пепельницу,
я знаю вс„.
Конечно, это описание ни в малейшей степени не выражает подлинного ощущения, ибо
первым и главным было впечатление, что пепельница жив„т, думает, понимает и
рассказывает о себе. Вс„, что я узнал, я узнал от самой пепельницы.
Вторым впечатление был чрезвычайно эмоциональный характер всех знаний, связанных
с пепельницей.
'Вс„ жив„т! - сказал я себе в самой гуще этих наблюдений. - Нет ничего м„ртвого;
мертвы только мы сами. Если бы мы ожили хоть на мгновение, мы почувствовали бы,
что вс„ живо, что все вещи