ание мистических
состояний сознания. Но эти методы до сих пор мало известны.


Рассмотрев привед„нные выше положения с точки зрения различных методов, я приш„л
к заключению, что необходима новая экспериментальная проверка возможных
результатов применения этих методов, и решил начать серию таких опытов.
Ниже следует описание тех результатов, которые я достиг, применив к самому себе
некоторые методики, детали которых я частью наш„л в литературе по данному
предмету, а частью вывел из всего сказанного выше.
Я не описываю сами эти применявшиеся мною методики, во-первых, потому что имеют
значение не методы, а результаты; во-вторых, описание методов отвлеч„т внимание
от тех фактов, которые я намерен рассмотреть. Надеюсь, однако, когда-нибудь
специально к ним вернуться.
Моя задача в том виде, в каком я сформулировал е„ в начале опытов, заключалась в
том, чтобы выяснить вопрос об отношении субъективной магии к объективной, а
также их обеих - к мистике.
Вс„ это приняло форму тр„х вопросов:
Можно ли признать подлинным существование объективной магии?
Существует ли объективная магия без субъективной?
Существует ли объективная магия без мистики?
Мистика как таковая интересовала меня менее всего. Однако, я сказал себе, что,
если бы удалось найти способы преднамеренного изменения сознания, сохраняя при
этом способность к самонаблюдению, это дало бы нам совершенно новый материал для
изучения самих себя. Мы всегда видим себя под одним и тем же углом. Если бы то,
что я предполагал, подтвердилось, это означало бы, что мы можем увидеть себя в
совершенно новой перспективе.
Уже первые опыты показали трудность той задачи, которую я поставил перед собой,
и частично объяснили неудачу многих экспериментов, проводившихся до меня.
Изменения в состоянии сознания как результат моих опытов стали проявляться очень
скоро, гораздо быстрее и легче, чем я предполагал. Но главная трудность
заключалась в том, что новое состояние сознания дало мне сразу так много нового
и непредвиденного (прич„м новые и непредвиденные переживания появлялись и
исчезали невероятно быстро, как искры), что я не мог найти слов, не мог
подыскать нужные формы речи, не мог обнаружить понятия, которые позволили бы мне
запомнить происходящее хотя бы для самого себя, не говоря уже о том, чтобы
сообщить о н„м кому-то другому.
Первое новое психическое ощущение, возникшее во время опытов, было ощущение
странного раздвоения. Такие ощущения возникают, например, в моменты большой
опасности и вообще под влиянием сильных эмоций, когда человек почти
автоматически что-то делает или говорит, наблюдая за собой. Ощущение раздвоения
было первым новым психическим ощущением, появившимся в моих опытах; обычно оно
сохранялось на протяжении даже самых фантастических переживаний. Всегда
существовал какой-то персонаж, который наблюдал. К несчастью, он не всегда мог
вспомнить, что именно он наблюдал.
Изменения в состоянии психики, 'раздвоение личности' и многое другое, что было
связано с ним, обычно наступали минут через двадцать после начала эксперимента.
Когда происходила такая перемена, я обнаруживал себя в совершенно новом и
незнакомом мне мире, не имевшим ничего общего с тем миром, в котором мы жив„м;
новый мир был ещ„ менее похож на тот мир, который, как мы полагаем, должен быть
продолжением нашего мира в направлении к неизвестному.
Таково было одно из первых необычных ощущений, и оно меня поразило. Независимо
от того, призна„мся мы в этом или нет, у нас имеется некоторая концепция
непознаваемого и неизвестного, точнее, некоторое их ожидание. Мы ожидаем увидеть
мир, который окажется странным, но в целом будет состоять из феноменов того же
рода, к которым мы привыкли, мир, который будет подчиняться тем же законам или,
по крайней мере, будет иметь что-то общее с известным нам миром. Мы не в
состоянии вообразить нечто абсолютно новое, как не можем вообразить совершенно
новое животное, которое не непоминало бы ни одного из известных нам.
А в данном случае я с самого начала увидел, что все наши полусознательные
конструкции неведомого целиком и полностью ошибочны. Неведомое не похоже ни на
что из того, что мы можем о н„м предположить. Именно эта полная неожиданность
всего, с чем мы встречаемся в подобных переживаниях, затрудняет его описание.
Прежде всего, вс„ существует в единстве, вс„ связано друг с другом, вс„ здесь
чем-то объясняется и, в свою очередь, что-то объясняет. Нет ничего отдельного,
т.е. ничего, что можно было бы назвать или описать в отдельности. Чтобы передать
первые впечатления и ощущения, необходимо передать вс„ сразу. Этот новый мир, с
которым человек входит в соприкосновение, не имеет отдельных сторон, так что нет
возможности описывать сначала одну его сторону, а потом другую. Весь он виден
сразу в каждой своей точке; но возможно ли описать что-либо при таких условиях -
на этот вопрос я не мог дать ответа.
И тогда я понял, почему все описания мистических переживаний так бедны,
однообразны и явно искусственны. Человек теряется среди бесконечного множества
совершенно новых впечатлений, для выражения которых у него нет ни слов, ни
образов. Желая выразить эти впечатления или передать их кому-то другому, он
невольно употребляет слова, которые в обычном его языке относятся к самому
великому, самому могучему, самому необыкновенному, самому невероятному, хотя
слова эти ни в малейшей степени не соответствуют тому, что он видит, узна„т,
переживает. Факт оста„тся фактом: других слов у него нет. Но в большинстве
случаев человек даже не созна„т этой подмены, так как сами переживания в их
подлинном виде сохраняются в его памяти лишь несколько мгновений. Очень скоро
они бледнеют, становятся плоскими и заменяются словами, поспешно и случайно
притянутыми к ним, чтобы хоть так удержать их в памяти. И вот не оста„тся уже
ничего, кроме этих слов. Этим и объясняется, почему люди, имевшие мистические
переживания, пользуются для их выражения и передачи теми формами, образами,
словами и оборотами, которые им лучше всего известны, которые они чаще всего
употребляют и которые для них особенно типичны и характерны. Таким образом
вполне может случиться, что разные люди по разному опишут и изложат одно и то же
переживание. Религиозный человек воспользуется привычными формулами своей
религии и будет говорить о распятом Иисусе, Деве Марии, Пресвятой Троице и т.п.
Философ, попытается передать свои переживания на языке метафизики, привычном для
него, и станет говорить о 'категориях', 'монадах' или, например, о
'трансцендентных качествах', или ещ„ о ч„м-то похожем. Теософ расскажет об
'астральном мире', о 'мыслеформах', об 'Учителях', тогда как спирит поведает о
душах умерших и общении с ними, а поэт облеч„т свои переживания в язык сказок
или опишет их как чувства любви, порыва, экстаза.
Мо„ личное впечатление о мире, с которым я вош„л в соприкосновение, состояло в
том, что в н„м не было ничего, напоминающего хоть одно из тех описаний, которые
я читал или о которых слышал.
Одним из первых удививших меня переживаний оказалось то, что там не было ничего,
хотя бы отчасти напоминающего 'астральный мир' теософов или спиритов. Я говорю
об удивлении не потому, что я действительно верил в этот 'астральный мир', но
потому, что, вероятно, бессознательно думал о неизвестном в формах 'астрального
мира'. В то время я ещ„ находился под влиянием теософии и теософской литературы,
по крайней мере, в том, что касалось терминологии. Очевидно, я полагал, не
формулируя свои мысли точно, что за всеми жтими конкретными описаниями
невидимого мира, которые разбросаны по книгам по теософии, должно вс„-таки
существовать нечто реальное. Поэтому мне так трудно было допустить, что
'астральный мир', живописуемый самыми разными авторами, не существует. Позже я
обнаружил, что не существует и многое другое.
Постараюсь вкратце описать то, что я встретил в этом необычном мире.
С самого начала наряду с раздвоением я заметил, что взаимоотношения между
субъективным и объективным нарушены, совершенно изменены и приняли особые,
непостижимые для нас формы. Но 'объективное' и 'субъективное' - это всего лтшь
слова. Не желая прятаться за ними, я хочу со всей возможной точностью передать
то, что я действительно чувствовал. Для этого мне необходимо сначала объяснить,
что я называю 'субъективным' и что - 'объективным'. Моя рука, перо, которым я
пишу, стол - вс„ это объективные явления. Мои мысли, внутренние образы, картины
воображения - вс„ это явления субъективные. Когда мы находимся в обычном
состоянии сознания, весь мир разделен для нас по этим двум осям, и вся наша
привычная ориентация сообразуется с таким делением. В новом же состоянии
сознания вс„ это было совершенно нарушено. Прежде всего, мы привыкли к
постоянству во взаимоотношениях между субъективным и объективным: объективное
всегда объективно, субъективное всегда субъективно. Здесь же я видел, что
объективное и субъективное менялись местами, одно превращалось в другое.
Выразить это очень трудно. Обычное недоверие к субъективному исчезло; каждая
мысль, каждое чувство, каждый образ немедленно объективировались в реальных
субстанциональных формах, ничуть не отличавшихся от форм объективных феноменов.
В то же время объективные явления как-то исчезали, утрачивали свою реальность,
казались субъективными, фиктивными, надуманными, обманчивыми, не обладающими
реальным существованием.
Таким было первое мо„ впечатление. Далее, пытаясь описать странный мир, в
котором я очутился, должен сказать, что более всего он напоминал мне мир сложных
математических отношений.
Вообразите себе мир, где все количественные отношения от самых простых до самых
сложных обладают формой.
Легко сказать: 'Вообразите себе такой мир'. Я прекрасно понимаю, что
'вообразить' его невозможно. И вс„-таки мо„ описание является ближайшим
возможным приближением к истине.
'Мир математических отношений' - это значит мир, в котором вс„ находится во
взаимосвязи, в котором ничто не существует в отдельности, где отношения между
вещами имеют реальное существование, независимо от самих вещей; а, может быть,
'вещи' и вообще не существуют, а есть только 'отношения'.
Я нисколько не обманываюсь и понимаю, что мои описания очень бедны и, вероятно,
не передают того, что я помню. Но я припоминаю, что видел математические законы
в действии и мир как результат действия этих законов. Так, процесс сотворения
мира, когда я думал о н„м, я вился мне в виде дифференциации некоторых
простейших принципов или количеств. Эта дифференциация протекала перед моими
глазами в определ„нных формах; иногда, например, она принимала форму очень
сложной схемы, развивающейся из довольно простого основного мотива, который
многократно повторялся и входил в каждое сочетание во всей схеме. Таким образом,
схема в целом состояла из сочетаний и повторений основного мотива, и е„ можно
было, так сказать, разложить в любой точке на составные элементы. Иногда это
была музыка, которая также начиналась с нескольких очень простых звуков и,
постепенно усложняясь, переходила в гармонические сочетания, выражавшиеся в
видимых формах, которые напоминали только что описанную мной схему или полностью
растворялись в ней. Музыка и схема составляли одно целое, так что одна часть как
бы выражала другую.
Во время всех этих необычных переживаний я предчувствовал, что память о них
совершенно исчезнет, едва я вернусь в обычное состояние. Я сообразил, что для
запоминания того, что я видел и ощущал, необходимо вс„ это перевести в слова. Но
для многого вообще не находилось слов, тогда как другое проносилось передо мною
так быстро, что я просто не успевал соединить то, что я видел, с какими-нибудь
словами. Даже в тот момент, когда я испытывал эти переживания и был погружен в
них, я догадывался, что вс„, запоминаемое мной, - лишь незначительная часть
того, что проходит через мо„ сознание. Я то и дело повторял себе: 'Я должен хотя
бы запомнить, что вот это есть, а вот это было, что это и есть единственная
реальность, тогда как вс„ остальное по сравнению с ней совершенно нереально'.
Я проводил свои опыты в самых разных условиях и в разной обстановке. Постепенно
я убедился, что лучше всего в это время оставаться одному. Проверка опыта, т.е.
наблюдение за ним другого лица или же запись переживаний в момент их протекания,
окащалась совершенно невозвожной. Во всяком случае, я ни разу не добился таким
пут„м каких-либо результатов.
Когда я устраивал так, чтобы кто-нибудь во время моих опытов оставался возле
меня, я обнаруживал, что вести какие-либо разговоры с ним невозможно. Я начинал
говорить, но между первым и вторым словами фразы у меня возникало такое
множество идей, проходивших перед моим умственным взором, что эти два слова
оказывались разделены огромным промежутком и не было никакой возможности найти
между ними какую-либо связь. А третье слово я забывал ещ„ до того, как его
произносил; я пытался вспомнить его - и обнаруживал миллионы новых идей,
совершенно забывая при этом, с чего начинал. Помню, например, начало одной
фразы:
'Я сказал вчера...'
Едва я произн„с слово 'я', как в моей голове пронеслось множество мыслей о
значении этого слова в философском, психологическом и прочих смыслах. 'Вс„ это
было настолько важным, новым и глубоким, что, произнося слово 'сказал', я не мог
сообразить, для чего его выговорил; с трудом оторвавшись от первого круга
мыслей, я переш„л к идее слова 'сказал' - и тут же открыл в н„м бесконечное
содержание. Идея речи, возможность выражать мысли словами, прошедшее время
глагола - каждая из этих идей вызывала во мне взрыв мыслей, догадок, сравнений и
ассоциаций. В результате, когда я произн„с слово 'вчера', я уже совершенно не
мог понять, зачем его сказал. Но и оно, в свою очередь, немедленно увлекло меня
в глубины проблем времени - прошлого, настоящего и будущего; передо мною
открылись такие возможности подхода к этим проблемам, что у меня дух захватило.
Именно эти попытки вести разговор позволили мне почувствовать изменение во
времени, описываемое почти всеми, кто проделывал опыты, подобные моим. Я
почувствовал, что время невероятно удлинилось, секунды растянулись на года и
десятилетия.
Вместе с тем, обычное чувство времени сохранилось; но наряду с ним или внутри
него возникло как бы иное чувство времени, так что два момента обычного времени
(например, два слова в моей фразе) могли быть отделены друг от друга длительными
периодами другого времени.
Помню, насколько поразило меня это ощущение, когда я испытал его впервые. Мой
приятель что-то говорил. Между каждым его словом, между каждым звуком и каждым
движением губ протекали длиннейшие промежутки времени. Когда он закончил
короткую фразу, смысл которой совершенно до меня не дош„л, я почувствовал, что
за это время я пережил так много, что нам уже никогда не понять друг друга,
поскольку я слишком далеко уш„л от него. В начале фразы мне казалось, что мы ещ„
в состоянии разговаривать; но к концу это стало совершенно невозможным, так как
не существовало никаких способов сообщить ему вс„ то, что я за это время
пережил.
Попытки записывать свои впечатления тоже не дали никаких результатов за
исключением двух случаев, когда краткие формулировки мыслей, записанные во время
эксперимента, помогли мне впоследствии понять и расшифровать кое-что из серии
смешанных неопредел„нных воспоминаний. Обычно вс„ ограничивалось первым словом;
очень редко удавалось больше. Иногда я успевал записать целую фразу, но при
этом, кончая е„, забывал, что она значит и зачем я е„ записал; не мог я
вспомнить этого и впоследствии.
Постараюсь теперь описать последовательность, в которой проходили мои
эксперименты.
Опускаю физиологические подробности, предшествовавшие изменениям психического
состояния. Упомяну лишь об одном из них: сердцебиение ускорялось и достигало
очень высокой скорости; затем оно замедлялось.
В этой связи я неоднократно наблюдал очень интересное явление. В обычном
состоянии намеренное замедление или ускорение дыхания приводит к ускорению
сердцебиения. В мо„м случае, между дыханием и сердцебиением устанавливалась
необычная связь, а именно: ускоряя дыхание, я ускорял и сердцебиение, а замедляя
дыхание, замедлял сердцебиение. Я почувствовал, что за этим скрываются огромные
возможности, и потому старался не вмешиваться в работу организма, предоставив
события их естественному ходу.
Предоставленные самим себе, сердцебиения усиливались; затем они стали ощущаться
в разных частях тела, как бы обретая для себя большое основание; в то же время
сердце билось вс„ более равномерно, пока наконец я не ощутил его во вс„м теле
одновременно; после этого оно продолжалось в виде единого удара.
Эта синхронная пульсация вс„ ускорялась; потом вдруг я всем телом ощутил толчок,
как будто щ„лкнула какая-то пружина; в тот же момент внутри меня что-то
открылось. Вс„ сразу изменилось, началось нечто необычное, новое, совершенно не
похожее на вс„ то, что бывает в жизни. Я назвал это явление 'первым порогом'.
В новом состоянии было много непонятного и неожиданного, главным образом
благодаря ещ„ большему смешению объективного и субъективного. Наблюдались и
совсем новые феномены, о которых я сейчас расскажу. Но это состояние не было ещ„
заверш„нным, правильно было бы назвать его переходным. В большинстве случаев я
покидал его пределы, однако бывало так, что это состояние становилось глубже и
шире, как если бы я постепенно погружался в свет - после чего наступал момент
ещ„ одного перехода, опять-таки с ощущением толчка во вс„м теле. И только после
этого наступало самое интересное состояние, которое мне удавалось достичь в
своих опытах.
'Переходное состояние' содержало почти все его элементы, но чего-то самого
важного и существенного ему не хватало. В сущности, оно почти не отличалось от
сна, в особенности от полусна, хотя и обладало своими собственными, довольно
характерными формами. Это 'переходное состояние' могло бы, пожалуй, захватить и
увлечь меня связанным с ним ощущением чудесного, если бы не мо„ в достаточной
степени критическое к нему отношение; это критическое отношение проистекало,
главным образом, из моих более ранних экспериментов по изучению снов.
В 'переходном состоянии' - как я вскоре узнал, оно было чисто субъективным - я
обычно почти сразу же начинал слышать 'голоса'. Эти 'голоса' и были его
характерной чертой.
'Голоса' беседовали со мной и нередко говорили очень странные вещи, заключавшие
в себе как будто нечто шутливое. То, что я слышал в подобных случаях, порой меня
волновало, в особенности когда это был ответ на мои самые неясные и
неоформленные ожидания. Иногда я слышал музыку, будившую во мне довольно
разнообразные и сильные эмоции.
Как это ни странно, с первого же дня я почувствовал к 'голосам' какое-то скрытое
недоверие. Они давали слишком много обещаний, предлагали чересчур много вещей,
которые мне хотелось бы иметь. 'Голоса' рассказывали почти обо вс„м возможном.
Они предупреждали меня, подтверждали и объясняли вс„, что встречалось в их мире,
но делали это как-то слишком уж просто. Я задался вопросом, не мог ли я сам
придумать вс„ то, что они говорят, - не являются ли они моим собственным
воображением, тем бессознательным воображением, которое творит наши сны, в
которых мы видим людей, разговариваем с ними, получаем от них советы и т.п.?
Задумавшись над этим вопросом, я вынужден был признаться, что голоса не сообщили
мне ничего такого, чего я не мог бы подумать сам.
Вместе с тем, вс„, что приходило ко мне таким образом, нередко напоминало
'сообщения', получаемые на медиумических сеансах или посредством автоматического
письма. 'Голоса' давали друг другу разные имена, говорили мне много лестного,
брались отвечать на любые вопросы. Иногда я в„л с 'голосами' долгие беседы.
Однажды я задал какой-то вопрос, относящийся к алхимии. Сейчас я не могу
припомнить его в точности, но, кажется, я спрашивал что-то или о разных
названиях четыр„х стихий (огонь, вода, воздух, и земля), или о взаимоотношениях