с тем,
что Гурджиев. говорил о дыхании и об утомлении, открыл и объяснил мне многое
-  и главным образом то.  почему достичь чего-либо в обычных  условиях жизни
так трудно.

     Однажды я удалился  в комнату, где никто  не  мог меня видеть, и  начал
шагать на месте, стараясь дышать по особому счету, т.е.  делать вдох и выдох
за определенное число шагов. Спустя некоторое время, когда я начал уставать,
я  заметил,  точнее,  ясно ощутил,  что  мое  дыхание стало искусственным  и
ненадежным.  Я  почувствовал,  что вскоре не  смогу  дышать в соответствии с
шагами, что у меня установится обычное  дыхание, конечно, ускоренное, но без
всякого счета.

     Мне становилось все труднее и труднее дышать и отмечать время, наблюдая
за количеством дыханий и шагами. Я обливался потом, голова начала кружиться,
и  я  подумал,  что  сейчас упаду.  Я  уже начал  отчаиваться  в  достижении
каких-либо результатов и был готов прекратить упражнение, как вдруг внутри у
меня  как  будто  что-то внезапно лопнуло или  сдвинулось -  и дыхание стало
правильным  и  ровным,  соответствующим  тому темпу, которого  я  добивался,
причем  без  всяких  усилий с моей  стороны, и  я стал  получать достаточное
количество воздуха.  Ощущение было необычайно  приятным.  Я  закрыл глаза  и
продолжал, шагая на месте,  легко  и свободно дышать, чувствуя, будто во мне
увеличивается сила.  будто я становлюсь легче и сильнее. По-моему, если бы я
смог еще некоторое  время  продолжать это упражнение, я получил бы еще более
интересные результаты, потому что через мое тело уже начали проходить особые
волны радостной дрожи;  а  из  предыдущих  опытов  я  знал,  что это явление
предшествует раскрытию внутреннего сознания.

     Но тут кто-то вошел в комнату, и я прекратил упражнение.

     После этого мое  сердце долго еще  билось в ускоренном темпе;  ощущение
это не было неприятным.  Я шагал на месте и  дышал около получаса.  Лицам со
слабым сердцем такое упражнение не рекомендую.

     Этот  эксперимент  с  особой  достоверностью  показал мне,  что  данное
упражнение можно перенести в двигательный центр, т.е. заставить двигательный
центр работать  по-новому. Вместе с тем я убедился, что условием  для такого
перехода является предельная  усталость.  Человек  начинает любое упражнение
умом: и только когда достигнута предельная степень утомления, контроль может
перейти   к  двигательному  центру.   Это   объясняло  слова   Гурджиева   о
"сверхусилии"; стали понятны и многие из последних его требований.

     Но впоследствии,  сколько  ни пробовал я  повторить эксперимент, мне не
удалось  получить  тот  же  результат, т.е. вызвать  то же  самое  ощущение.
Правда, пост закончился. а успех моего эксперимента был до некоторой степени
связан с ним.

     Когда я рассказал об эксперименте Гурджиеву, он заметил, что без работы
общего характера, т.е. над всем организмом, такие вещи могут удаваться разве
что случайно.

     Впоследствии я несколько раз слышал описания опытов, напоминающих  мои,
от лиц, изучающих с Гурджиевым пляски и движения дервишей.



     Чем более мы видели и уясняли сложность и  разнообразие  методов работы
над собой,  тем  яснее  становились трудности  пути.  Мы понимали, что здесь
необходимо огромное знание,  нужны  колоссальные усилия и  такая  помощь, на
которую никто из нас не мог и не имел права рассчитывать. Мы обнаружили, что
даже  начало работы над собой в более или менее серьезной форме представляет
собой исключительное явление, для  которого  необходимы тысячи благоприятных
внутренних и внешних условий. И начало еще не гарантировало будущего. Каждый
новый  шаг требовал  усилий;  на каждом шагу нужна была  помощь. Возможность
чего-то достичь казалась столь незначительной по  сравнению  с- трудностями,
что многие  из нас  вообще  утратили желание  совершать какие  бы то ни было
усилия.

     Это был неизбежный этап, через который проходит каждый человек, пока не
научится  понимать,  что бесполезно думать  о возможности  или невозможности
великих  достижений в будущем,  что человеку  надо ценить  то,  что он имеет
сегодня, не думая о завтрашних приобретениях.

     Но,  конечно, идея трудности  пути, его исключительного  характера была
верной.  И  из  нее  вытекали  вопросы,  которые  в  разное  время  задавали
Гурджиеву:

     "Существует  ли какая-то  разница между  нами  и  людьми,  не  имеющими
понятия о системе?"

     "Следует  ли понимать дело так, что люди, которые не идут по одному  из
путей,  обречены  на вечное  движение  по кругу,  что они представляют собой
только  "пищу  для  Луны",  что  для  них  нет  никакого  спасения,  никаких
возможностей?"

     "Верно ли, что нет никаких путей вне путей? И как случилось, что многие
люди,  возможно,  гораздо лучшие, чем мы, не встретились с  путем, тогда как
другие, слабые и незначительные, соприкоснулись с его возможностями?"

     Как-то,  беседуя  на  эти  темы,  к  которым мы постоянно возвращались,
Гурджиев  начал говорить  несколько  по-иному, нежели раньше, ибо  раньше он
всегда настаивал на том, что вне путей ничего нет.

     - Нет и не может быть никакого выбора людей, вошедших в соприкосновение
с путем.  Иными  словами, никто  их  не  выбирает;  они  выбирают себя сами,
частично благодаря тому, что испытывают  голод, частично при помощи  случая.
Тому, кто не чувствует этого голода, не поможет и случай. А тот, кто ощущает
голод,  может  оказаться  в  начале пути,  невзирая на  все  неблагоприятные
обстоятельства.

     -  А  как  же с  теми, кто были убиты или умерли от болезни,  например,
погибли на войне? - спросил кто-то. -  Разве некоторые  из них не испытывали
такой голод? И каким образом помочь этому голоду?

     - Это совсем другое,  - сказал Гурджиев.  -  Такие люди  подпадают  под
действие общего закона. Мы о них говорить не можем. Мы будем говорить только
о тех, кто, благодаря случаю, судьбе или собственному уму,  не подпадает под
действие  общего закона, т.е.  о тех,  кто стоит  за пределами общего закона
разрушения. Известны,  например,  данные статистики,  что  за  год  в Москве
определенное число людей  должно  попасть  под трамвай.  Если  человек, даже
испытывающий сильный голод, попадет под трамвай и трамвай его задавит, мы не
сможем более говорить о нем с точки зрения работы и путей. Мы говорим только
о  живых и только до тех пор,  пока они живы. Трамвай или война - это одно и
то же, только одно больше, другое  меньше. Мы говорим о тех, кто не попадает
под трамвай.

     "Если человек чувствует  голод, он имеет шанс оказаться в  начале пути.
Но, помимо голода,  должны существовать  и  другие  механизмы, иначе человек
пути не увидит. Представьте  себе, что  образованный европеец, т.е. человек,
ничего не знающий о религии, соприкасается с возможностью религиозного пути.
Он ничего не  увидит и  ничего не поймет. Для него все это будет глупостью и
суеверием.  Вместе   с   тем  он  может  испытать  сильный  голод,   хотя  и
сформулированный  интеллектуально. То же самое справедливо и по отношению  к
человеку,  который никогда не слыхал о методах  йоги, о развитии сознания  и
тому подобное. Если он соприкоснется  с  путем  йоги,  все, что он  услышит,
будет для  него мертвым  грузом. Четвертый путь еще более труден. Чтобы дать
правильную оценку четвертому пути, человек должен  многое уже прочувствовать
и  передумать,  во  многом  разочароваться.  Он   должен  если  не  испытать
по-настоящему путь факира,  монаха и  йогина, то, по крайней мере, знать их,
думать  о  них  и  убедиться, что  они ему не  подходят.  Нет  необходимости
понимать мои слова  буквально. Этот  мыслительный процесс  может  оставаться
неизвестным  и для  самого человека;  однако  его  результаты  должны  в нем
наличествовать, и только они  помогут  ему узнать четвертый путь.  Иначе  он
может подойти к нему очень близко, но так его и не увидеть.

     "Но было бы ошибкой утверждать, что если человек не вступает на один из
путей, то  у него  нет больше шансов.  "Пути" - это просто  помощь,  которая
дается людям в соответствии с их типом. Кроме того, "пути", ускоренные пути,
пути  личной  индивидуальной  эволюции, отличной  от  эволюции  общей, могут
предшествовать этой помощи) могут вести к ней: но в любом  случае они от нее
отличаются.

     "Существует общая эволюция или  нет - это опять-таки другой вопрос. Нам
достаточно  понять,   что  она  возможна;  и  поэтому  эволюция  для  людей,
оставшихся  "вне  путей",  также возможна. Точнее,  есть  два пути. Один  мы
назовем "субъективным  путем". Он  включает те  четыре  пути,  о которых  мы
говорили. Второй мы назовем "объективным путем". Это путь людей внутри самой
жизни. Вы не должны понимать слова "субъективный" и "объективный" буквально.
Они  выражают только  один аспект. Я употребляю эти  слова лишь потому,  что
других нет."

     - Нельзя  ли  сказать: "индивидуальные"  и "общие" пути? - задал кто-то
вопрос.

     -  Нет,   -  сказал  Гурджиев.  -   Это  будет   менее  правильно,  чем
"субъективный" и "объективный";  потому  что субъективный путь  не  является
индивидуальным  в общем  смысле слова, поскольку  это "путь  школы". С такой
точки  зрения, "объективный  путь"  гораздо  более  индивидуален,  допускает
гораздо  больше  индивидуальных  особенностей. Нет, лучше  оставить названия
"субъективный" и "объективный".  Они не  совсем подходят, но  мы возьмем  их
условно.

     "Люди объективного пути просто живут в  жизни. Это те, кого мы называем
хорошими  людьми.  Они не нуждаются в особых системах и  методах, пользуются
обыденными религиозными или интеллектуальными учениями, обычной моралью. Они
не обязательно творят много  добра, но не совершают и зла. Иногда это совсем
необразованные, простые люди,  однако они  отлично понимают  жизнь, обладают
правильной оценкой  вещей и верным взглядом на обстоятельства. Они, конечно,
совершенствуются и развиваются, но их путь может оказаться очень длительным,
изобиловать ненужными повторениями."

     Мне  уже давно хотелось вызвать Гурджиева на разговор  о повторении, но
он избегал  этого. Так случилось и на этот раз. Не ответив на  мой  вопрос о
повторении,  он  продолжал:  -  Людям, стоящим на "пути",  т.е. следующим по
субъективному  пути,  особенно тем,  кто вступил  на  него недавно,  нередко
представляется,  что другие люди, т.е. люди  объективного  пути,  вперед  не
движутся.  Это   большая  ошибка.  Простой  обыватель  иногда  ведет   такую
внутреннюю работу, в которой он превосходит монаха и даже йогина.

     "Обыватель  -  странное слово  в  русском языке. Оно  употребляется  не
столько в смысле "житель",  сколько для того,  чтобы выразить презрение  или
негодование, как будто это слово выражает что-то  невероятно плохое. Но  те,
кто чувствует так,  не понимают, что обыватель - это здравое ядро в жизни, и
с точки  зрения возможностей эволюции хороший обыватель имеет гораздо больше
шансов, чем  "безумец" или "бродяга". Впоследствии я, возможно, объясню, что
я  понимаю под этими  двумя  выражениями.  А  пока поговорим об обывателе. Я
совсем не хочу сказать, что все  обыватели стоят на объективном пути. Ничего
подобного. Среди них есть воры, негодяи, дураки; но  есть и другие. Я просто
хочу сказать, что быть обывателем само по себе еще не препятствует "пути". К
тому  же  существуют  разные  типы  обывателей.  Вообразите,  например,  тип
обывателя, который всю  жизнь живет, как другие,  ничем не выделяется;  это,
например, хороший мастер, который зарабатывает себе  на жизнь, пожалуй, даже
прижимистый  человек. Но  всю свою жизнь  он мечтает,  скажем, о  монастыре,
мечтает оставить когда-нибудь все и уйти в монастырь. Такое встречается и на
Востоке, и  в России.  Человек живет, работает;  а затем, когда подросли его
дети и внуки, он передает им все и уходит в монастырь. Вот о таком обывателе
я  и говорю. Он  может и  не уходить  в монастырь; возможно,  это  ему и  не
понадобится.  Его  путем  может  оказаться  его   собственная  жизнь,  жизнь
обывателя.

     "Люди,  которые  думают  о  путях   с  определенностью,  особенно  люди
интеллектуальных путей, очень часто смотрят на обывателя свысока и, в общем,
презрительно относятся к  обывательским добродетелям. Но этим они разве  что
доказывают  свою собственную  непригодность для какого  бы то ни  было пути,
потому  что  ни один путь не может начаться с уровня  ниже уровня обывателя.
Очень  часто  именно это теряют из  виду  люди, которые не способны устроить
собственную  жизнь,  которые  слишком  слабы,  чтобы  бороться  с  жизнью  и
побеждать  ее, которые  мечтают  о путях  или  о  том, -что называют путями,
потому что  они  думают, что  эти пути окажутся для них  легче,  чем  жизнь,
оправдывая  этим  свою  слабость и  неприспособленность.  Хороший  обыватель
гораздо  полезнее  с  точки зрения пути, чем "бродяга", который считает себя
гораздо выше обывателя. Под  "бродягами" я  подразумеваю всех так называемых
"интеллигентов" - художников, поэтов, вообще, всевозможную "богему", которая
презирает  обывателя и в  то же время жить  без  него не  может. Способность
ориентироваться  в  мире  -  очень ценное  качество  с  точки зрения работы.
Хороший обыватель способен содержать своим трудом, по меньшей мере, двадцать
человек. Чего стоит человек, который на это не способен?!"

     - Но что в действительности значит слово "обыватель"? спросил кто-то. -
Можно ли сказать, что "обыватель" - это хороший гражданин?

     -  Должен  ли  "обыватель"   быть   патриотом?  -  спросил   другой.  -
Предположим, идет война; как должен относиться к ней обыватель?

     - Могут  быть  разные  войны,  и могут быть разные патриоты,  -  сказал
Гурджиев.  - Вы  все еще  верите  в слова. Обыватель же, если это  настоящий
обыватель,  словам не  верит, ибо понимает,  что  за  ними  скрывается много
праздной болтовни. Для- него люди, которые кричат о своем патриотизме, - это
психопаты: и он смотрит на них как на психопатов.

     -   А  как  будет  обыватель  смотреть  на  пацифистов  или  на  людей,
отказывающихся идти на войну?

     - Как на сумасшедших. Такие, пожалуй, еще хуже.



     В другой раз в связи с тем же вопросом Гурджиев сказал:

     - Для вас многое непонятно, потому что вы не принимаете в  расчет смысл
некоторых простейших слов,  например,  никогда не  думали о том,  что значит
быть серьезным.  Попытайтесь  дать  себе ответ  на вопрос  - что такое  быть
серьезным?

     - Иметь серьезный взгляд на вещи, - сказал кто-то.

     -  Так думает  каждый; и именно это  означает  противоположную  вещь, -
сказал  Гурджиев.  -  Иметь серьезный  взгляд  на вещи вовсе не  значит быть
серьезным,  потому что  главное здесь  - смотря на  какие  вещи? Многие люди
относятся  серьезно к  тривиальным  вещам. Можно  ли назвать их  серьезными?
Конечно, нет.

     "Ошибка здесь в  том, что понятие "серьезный" взято условно. Для одного
человека. одна вещь является серьезной, для другого - другая. На самом  деле
серьезность-это  одно  из таких  понятий,  которые никогда  и ни  при  каких
обстоятельствах не  могут  приниматься условно. Во  все времена  и для  всех
людей серьезным бывает  одно и то  же.  Человек  может более  или менее  это
осознавать; но серьезность вещей от этого не меняется.

     "Если бы человек понял  весь  ужас  своей обыденной жизни, в которой он
вертится в кругу незначительных интересов  и бессмысленных целей, если бы он
понял, что теряют такие люди, как он, он осознал бы, что для него существует
лишь одна серьезная вещь -  освободиться от  общего закона, стать свободным.
Что может быть серьезным для  приговоренного к смерти? Только одна вещь: как
ему спастись, как освободиться. Ничто другое не является серьезным.

     "И когда я говорил, что обыватель серьезнее  "бродяги" или "безумца", я
под этим. подразумевал то, что, привыкнув иметь дело с реальными ценностями,
обыватель  оценивает  возможности   "путей",   возможности   "освобождения",
"спасения"  лучше и  быстрее,  нежели  человек, который  всей  своей  жизнью
приучен к кругу воображаемых ценностей, интересов и возможностей.

     "Несерьезные  люди  -  это   для  обывателя  те  люди,   которые  живут
фантазиями, главным образом, фантазиями о том, что они могут что-то сделать.
Обыватель знает, что  они только обманывают людей, обещают им Бог знает что,
а в действительности просто устраивают собственные дела; или же это безумцы,
что еще хуже, ибо они верят всему, что говорят."

     - К какой категории принадлежат  политики, которые с презрением говорят
об  "обывателях",  "обывательских  мнениях",  "обывательских  интересах"?  -
спросил кто-то.

     -  Это  худший  сорт обывателей,  -  ответил  Гурджиев,  обыватели  без
каких-либо положительных, компенсирующих черт; или же шарлатаны, сумасшедшие
или плуты.

     - Но разве среди политиков не могут оказаться честные и достойные люди?
- задал кто-то вопрос.

     - Конечно, могут, - ответил Гурджиев, - но в  таком случае это будут не
практики, а мечтатели,  которыми другие  воспользуются,  как ширмами,  чтобы
прикрыть собственные темные делишки.

     "Возможно,  обыватель и не знает всего  этого в философской форме, т.е.
не   в   состоянии   сформулировать:   но,   благодаря  своей   практической
проницательности, он знает, как  "делаются дела"; поэтому в  глубине души он
смеется над теми людьми, которые думают  или пытаются уверить его в том, что
нечто зависит от их решений, что они в  состоянии нечто  изменить или вообще
что-то  сделать. Для него это  и  означает  -  быть несерьезным. И вот такое
понимание несерьезности поможет ему оценить серьезное."



     К вопросам о трудности пути мы возвращались часто. Наш собственный опыт
совместной  жизни  и работы  постоянно наталкивал нас на  все новые и  новые
трудности, которые пребывают внутри нас самих.

     - Все  дело  в готовности пожертвовать  собственной свободой, - говорил
Гурджиев. - Человек сознательно и бессознательно стремится к свободе, как он
ее  понимает; и это обстоятельство сильнее чего бы то  ни  было препятствует
достижению  им  свободы. Но человек,  способный  чего-то добиться. рано  или
поздно приходит к выводу, что его свобода - это иллюзия; и  соглашается этой
иллюзией пожертвовать. Он  добровольно становится  рабом; он  делает то, что
ему говорят, он говорит и думает так, как ему сказано. Он не боится потерять
что-то,  потому  что знает,  что у  него  ничего  нет.  И  в  результате  он
приобретает все. Все,  что было  в нем  реального -  в его  понимании, в его
симпатиях,  вкусах  и желаниях, -  все это возвращается к нему вместе с  тем
новым, чего он прежде не имел и не мог иметь, вместе с  чувством внутреннего
единства и воли. Но для того,  чтобы прийти к  этому пункту, человек  должен
проделать трудный  путь  рабства и  повиновения. И  если  он  хочет  достичь
результатов, он  должен  повиноваться не  только внешне, но и внутренне. Это
требует большой решимости, а решимость требует ясного понимания того  факта,
что   иного   пути   нет,  что  человек   не  в   состоянии  что-то  сделать
самостоятельно, -но в то же время делать что-то необходимо.

     "Когда человек придет к заключению, что он не  может и  не  хочет  жить
так,  как он жил  до сих пор, когда он  по-настоящему увидит все то, из чего
состоит его жизнь,  когда он решит  работать,  он должен быть  правдивым  по
отношению к себе, чтобы не попасть в еще худшее положение. Нет  ничего хуже,
чем начать работу над  собой, а  затем бросить  ее  и  оказаться между  двух
стульев; лучше уж и  не  начинать. И для того,  чтобы  не начинать напрасно,
чтобы не  рисковать обмануться  на свой  счет,  человек должен  неоднократно
проверить  свое решение. Прежде всего ему необходимо знать,  как  далеко  он
желает идти,  чем готов пожертвовать.  Нет ничего проще, чем  заявить: всем.
Человек  никогда  не