рацию
подражания  психическим  феноменам:  эти  демонстрации  оказались  не  очень
успешными,  так  как  наша  публика довольно плохо  подчинялась  требованиям
опыта.



     Но мое  личное положение  в работе  Гурджиева начало меняться. За целый
год что-то накопилось, и я  постепенно увидел, что есть много вещей, которые
я не могу понять, и что мне нужно уйти.

     После всего, что я до сих  пор написал, это может показаться странным и
неожиданным: но все накопилось постепенно. Я писал, что с некоторого времени
начал разделять Гурджиева и его идеи. В идеях я не сомневался. Наоборот, чем
больше я о них думал, чем глубже в них входил,  тем более высоко  ценил, тем
лучше понимал их  значительность. Но  я  начал сильно сомневаться в том, что
мне или даже большинству членов нашей колонии возможно продолжать работу под
руководством  Гурджиева. Я  ни  в  коем случае не  хочу  сказать,  что  счел
какие-либо из  методов или  действий  Гурджиева  неправильными,  что  они не
оправдали моих  ожиданий.  Это было  бы странно  и  совершенно неуместно  по
отношению к руководителю работы, эзотерическую природу которой я признавал..
Одно  исключает другое,  в  работе подобного  рода не  может  быть  никакого
критицизма, никакого "несогласия".  Наоборот, вся работа в  том  и  состоит.
чтобы выполнять то, что  указывает руководитель,  понимать  в соответствии с
его мнениями даже такие вещи, о которых он прямо не говорит, помогать ему во
всем, что  он делает. Другого отношения к работе быть не может. Сам Гурджиев
несколько  раз  повторял, что самое главное  в работе - это помнить, что  ты
пришел учиться, и не брать на себя никакой иной роли.

     Однако это вовсе  не значит,  что человек лишен какого-либо выбора, что
он обязан следовать тому, что не  соответствует  его исканиям.  Сам Гурджиев
сказал, что  "общих" школ не существует, что каждый "гуру", или руководитель
школы,  работает по  своей специальности: один - скульптор, другой музыкант,
третий  -  кто-то  еще,  и  все  ученики  такого  гуру  должны  изучать  его
специальность. Понятно, что здесь  выбор возможен. Человек должен подождать,
пока он встретит гуру, чью специальность он может изучать, чвя специальность
соответствует его вкусам, склонностям и способностям.

     Нет никакого  сомнения в  том,  что  могут быть очень  интересные пути,
такие, как музыка и скульптура. Но невозможно требовать от каждого человека,
чтобы  он  учился  музыке  и  скульптуре.  В  школьной  работе,  несомненно,
существуют  обязательные  предметы, изучение которых необходимо. и, если так
можно выразиться,  вспомогательные предметы. изучение которых предполагается
только в помощь изучению обязательных.  Методы школ также  могут значительно
отличаться  друг  от  друга. Соответственно трем путям методы  каждого  гуру
могут приближаться пли к пути факира, или к пути монаха, или  к пути йогина.
И. конечно, может случиться. что начинающий  работу человек совершит ошибку.
выбрав такого руководителя,  за которым он не может следовать сколько-нибудь
далеко. Разумеется, задача  руководителя -  следить  за тем. чтобы с  ним не
начинали работать люди, для которых его  методы и предметы его специальности
будут  всегда чуждыми,  непонятными и недоступными.  Но  если  это  все-таки
случилось, если человек  начал работать с таким руководителем, за которым он
не в состоянии следовать, тогда, конечно, заметив это и уяснив положение. он
должен  уйти и искать другого руководителя или работать самостоятельно, если
он на это способен.

     Что касается моих взаимоотношений  с Гурджиевым. то в описываемое время
я обнаружил,  что  ошибался относительно  многих вещей,  которые  приписывал
Гурджиеву, и что, оставаясь с ним, я не должен идти в том же направлении,  в
каком  шел  прежде.  Я  подумал,  что  все  члены  нашей  группы,  за малыми
исключениями, оказались в сходном положении.

     Это "наблюдение" было странным, но абсолютно верным.  Я  ничего не  мог
возразить  против методов Гурджиева, кроме  того,  что  мне они не подходят.
Тогда  же  на  ум  пришел  очень  ясный  пример.  Я  никогда   не  относился
отрицательно к "пути монаха", к религиозным, мистическим путям. Вместе с тем
я  никогда  и на мгновение не  мог подумать,  что такой  путь будет для меня
подходящим или возможным. И вот, если бы после трех лет работы я увидел, что
Гурджиев фактически  ведет нас  к религиозному  пути, к  монастырю,  требует
соблюдения всех  религиозных  форм и  церемоний, это, конечно, послужило  бы
основанием для  того. чтобы выразить свое  несогласие  и  уйти, даже  рискуя
утратить при этом  его непосредственное  руководство. Но  это,  конечно,  не
означало бы.  что  я  считаю религиозный  путь неправильным.  Он может  даже
оказаться более правильным, чем мой, но этот путь - не мой.

     Решение оставить работу  у Гурджиева и его  самого потребовало  от меня
большой внутренней борьбы. Я многое строил на этом, и мне трудно было теперь
перестраивать все с самого начала. Но ничего другого не оставалось. Конечно,
я сохранил  все, что узнал за эти годы: однако прошел  еще целый год, пока я
вник во все и нашел возможным продолжать  работу в том же направлении, что и
Гурджиев. но самостоятельно.

     Я  перебрался  жить  в  отдельный  дом  и  возобновил  прекращенную   в
Петербурге  работу  над  своей  книгой, которая впоследствии  появилась  под
заглавием "Новая модель вселенной".

     В "доме" еще какое-то время продолжались лекции и демонстрации; затем и
они прекратились.

     Иногда я встречал Гурджиева в парке или  на улице, иногда он заходил ко
мне домой. Но сам я старался "дом" не посещать.

     В это время  положение дел  на  Северном Кавказе  резко ухудшилось.  Мы
оказались  полностью отрезанными  от Центральной России и не знали, что  там
делается.

     После  первого  налета  казаков  на  Ессентуки  обстановка стала быстро
изменяться  к  худшему,  и Гурджиев  решил покинуть Минеральные Воды. Он  не
говорил, куда намерен направиться, да и, принимая во внимание обстоятельства
того времени, сказать это было нелегко.

     Лица, покидающие  в то  время Минеральные  Воды. пытались пробраться  в
Новороссийск:  и я  предположил, что он отправится  в этом же направлении. Я
сам тоже решил уехать из Ессентуков, но мне не хотелось уезжать раньше него.
У  меня было какое-то  странное  чувство: я  хотел ждать  до  самого  конца,
сделать  все, от меня зависящее, чтобы потом можно  было себе сказать, что я
не  оставил ни  одной неиспользованной возможности.  Мне  было очень  трудно
отказаться от идеи совместной работы с Гурджиевым.

     В начале августа Гурджиев уехал из Ессентуков, и вместе с ним - большая
часть обитателей "дома". Несколько человек уехало еще раньше.  Около десятка
осталось в Ессентуках.

     Я решил перебраться в Новороссийск. Но обстоятельства быстро  менялись.
Через неделю после  отъезда Гурджиева прекратилось  всякое сообщение даже  с
самыми  близкими местами. Казаки устраивали налеты на боковую ветку железной
дороги от Минеральных Вод, а там, где находились мы, начались большевистские
грабежи,  "реквизиции"  и  тому  подобное.  Это  было  время  "расправы"   с
"враждебными  элементами"  в  Пятигорске,  когда  погибли  генерал  Рузский,
генерал Радко-Димитриев, князь Урусов и многие другие.

     Должен признаться, что я оказался в глупейшем положении. Я  не уехал за
границу,  когда  это  было возможно,  ради того,  чтобы  работать  вместе  с
Гурджиевым,  а  вышло так, что я распрощался  с ним и остался у большевиков.
Всем нам, оставшимся в Ессентуках, пришлось  пережить очень трудные времена.
Для меня и моей семьи все обошлось сравнительно благополучно. Только двое из
четырех  заболели брюшным тифом; никто не умер; нас ни разу не ограбили; все
время  я  работал и зарабатывал деньги. Другим было гораздо  хуже. В  январе
1919 года мы были освобождены казаками армии  Деникина.  Но  я смог покинуть
Ессентуки только позже, летом 1919 года.

     Известия о Гурджиеве были очень  краткими. Он доехал по железной дороге
до Майкопа, а оттуда вся его группа отправилась пешком по очень красивой, но
нелегкой  дороге  через  горы  на  берег  моря, к Сочи,  захваченному  тогда
грузинами.  Они  несли  на  себе весь  свой багаж  и, встречая  всевозможные
приключения и опасности,  шли через  горные  перевалы,  где  не было дорог и
охотники встречались  лишь изредка. До Сочи они  добрались,  кажется, только
через месяц после отбытия из Ессентуков.

     Но внутреннее  положение изменилось. В Сочи большая часть компании, как
я и предвидел, рассталась с Гурджиевым; среди них были П.  и 3. С Гурджиевым
осталось  четверо; из них  только  доктор  С. принадлежал  к  первоначальной
петербургской группе. Остальные оказались из "молодых" групп.

     В  феврале  П.,  устроившийся  в Майкопе  после разрыва  с  Гурджиевым,
приехал  в  Ессентуки  за  оставшейся  там  матерью.  От  него  мы  услышали
подробности обо  всем,  происходившем  по пути в Сочи  и  по  прибытии туда.
Москвичи уехали в Киев. Гурджиев со своими  четырьмя сотоварищами отправился
в Тифлис,  и весной мы узнали, что он  продолжает  в Тифлисе работу с новыми
людьми и  в новом направлении, основанном, главным  образом, на  искусстве -
музыке, танцах и ритмических упражнениях.



     К  концу  зимы,  когда  условия  жизни  немного   улучшились,  я  начал
просматривать свои  заметки  и  рисунки  диаграмм  Гурджиева, которые с  его
разрешения  хранил  со  времен  работы  в  Петербурге. Особое  мое  внимание
привлекла  энеаграмма. Было  ясно,  что толкование энеаграммы  до  конца  не
доведено, и я угадывал в ней намеки на дальнейшее продолжение. Очень скоро я
понял,  что  это  продолжение  связано с неправильным  положением  "толчка",
который входил  в энеаграмму в интервале "соль-ля". Тогда я обратил внимание
на то, что в московских комментариях на энеаграмму говорилось о влиянии трех
октав друг на друга в "диаграмме пищи". Я нарисовал энеаграмму в том виде, в
каком  она  была  нам  дана,  и увидел,  что  до  определенного  пункта  она
представляет собой "диаграмму пищи". Точка 3, или "интервал ми-фа", была тем
местом, где входит "толчок", дающий начало "до 192" второй октавы.

     См. 18-01.gif

     Когда я прибавил начало этой октавы к энеаграмме. я увидел, что точка 6
приходится на  "интервал  ми-фа"  второй  октавы и  "толчок  в форме третьей
октавы до 48", который начинается в этой точке. Окончательный рисунок октавы
выглядит следующим образом:

     См. 18-02.gif

     Это означало, что здесь совсем нет неверных мест для "толчков". Точка 6
показывает вхождение  "толчка"  во вторую октаву, и "толчком" является "до",
начинающее третью октаву. Все три октавы достигают Н12. В одной это "си", во
второй "соль", в третьей  "ми". Вторая октава,  которая  кончается на Н12, в
энеаграмме должна идти дальше. Но "си 12" и "ми 12" требуют "дополнительного
толчка".  В то время я много  думал о природе этих "толчков",  но поговорю о
них позднее.

     Я  чувствовал,  что  в энеаграмме  содержится  очень  много  материала.
Согласно  "диаграмме  пищи",  точки  1,  2,  4, 5, 7,  8 представляют  собой
различные  "системы"  внутри организма:  1  -  пищеварительная система; 2  -
дыхательная система;  4  - кровообращение;  5 - головной мозг; 7  -  спинной
мозг;  8 - симпатическая  нервная система и половые органы.  Согласно  этому
толкованию, направление внутренних линий  1 - 4 - 2  - 8 -  5 -  7 - 1, т.е.
содержание   части   7,  показывало  направление  тока   или   распределение
артериальной крови в организме и  последующее ее возвращение в виде венозной
крови.  Особенно интересно, что пунктом возвращения оказалось не  сердце.  а
пищеварительная  система,  которая  и  в самом  деле является  таковым,  ибо
венозная кровь прежде всего смешивается с продуктами пищеварения, после чего
идет  в правое  предсердие, проходит через  правый желудочек  в  легкие  для
поглощения кислорода, оттуда в левое предсердие и левый  желудочек. а  затем
через аорту в артериальную систему.

     Рассматривая далее  энеаграмму, я  понял, что семи точкам соответствуют
семь  планет   древнего   мира:   иными   словами.  энеаграмма   может  быть
астрономическим   символом.  Расположив  планеты  в  том  порядке,   который
соответствовал порядку дней недели, я получил следующую картину:

     См. 18-03.gif

     Дальше идти  я не пытался, так как у меня не было под рукой необходимых
книг, да и времени было совсем мало.

     "События" не оставляли времени на  философские размышления. приходилось
думать о жизни, т.е. попросту о том, где жить и работать. Революция  и  все,
связанное с ней, вызывали  во  мне  глубокое физическое  отвращение. Однако,
несмотря на мои симпатии к "белым",  я не мог  верить в их успех. Большевики
не колеблясь обещали такие вещи, которые ни они, ни кто-либо другой  не  мог
выполнить.  В  этом  была их  главная сила,  в этом  никто  не  мог  с  ними
состязаться. К тому же  их поддерживала Германия, которая видела в них  шанс
для   будущего   реванша.   Добровольческая  армия,   освободившая   нас  от
большевиков,  могла с ними  сражаться и побеждать. Но она  не  способна была
правильно  организовать ход  жизни в  освобожденных провинциях.  Ее вожди не
имели  для этого ни программы,  ни знаний, ни опыта. Конечно, нельзя было от
них  этого и  требовать, но  факты остаются  фактами.  Положение  оставалось
весьма неустойчивым, и волна, которая  в то время катилась к Москве, в любой
день могла покатиться обратно.

     Необходимо было уезжать  за границу. В качестве конечной  своей цели  я
наметил Лондон. Во-первых, потому  что мне  казалось,  что среди англичан  я
встречу больше  понимания и интереса  к  тем новым идеям, которыми  я теперь
обладал, нежели в другом месте. Во-вторых,  я  побывал в  Лондоне по  пути в
Индию еще до войны, а возвращаясь, когда война уже началась, я решил поехать
туда,  чтобы  написать  и  издать  там начатую  в  1911 году книгу "Мудрость
богов".  Впоследствии  эта  книга  появилась  под  названием  "Новая  модель
вселенной". В России  книгу,  в  которой  я касался  вопросов религии  и,  в
частности, методов изучения Нового Завета, издать было невозможно.

     Итак, я решил отправиться в Лондон и организовать там, лекции и группы,
подобные петербургским. Но все это случилось  только  через три  с половиной
года.

     В начале июня 1919 годы я уехал из Ессентуков. Мне это наконец удалось,
к этому времени там все успокоилось,  и жизнь понемногу приходила в порядок;
но я этому спокойствию не доверял. Пора  было ехать  за  границу.  Сначала я
отправился в Ростов, затем в  Екатеринодар и Новороссийск, оттуда вернулся в
Екатеринодар, бывший тогда столицей России. Там я встретил несколько человек
из  нашей  компании,  которые  уехали  из  Ессентуков  раньше  меня, а также
несколько друзей и знакомых из Петербурга.

     В моей памяти  сохранилась одна  из первых  моих  бесед. Мы  говорили о
системе  Гурджиева,  о работе над собой,  и петербургский друг спросил меня,
могу ли я указать какие-либо практические результаты этой работы.

     Припомнив все, что я пережил в течение предыдущего года, особенно после
отъезда  Гурджиева,  я  сказал,  что  приобрел  некую  странную уверенность,
которую невозможно выразить одним словом, но которую я попробую описать.

     -  Это не  самоуверенность  в  обычном  смысле, - сказал  я,  -  совсем
наоборот: уверенность в незначительности "я", которое мы обычно знаем. Но я,
тем не  менее, уверен, что если со мной произойдет что-нибудь ужасное, вроде
того, что случалось со многими друзьями в прошлом  году, это событие встречу
не  я,  не  обычное  мое  "я", а  другое  "я" внутри  меня,  которому  такая
обстановка окажется по плечу. Два года назад Гурджиев спросил меня, чувствую
ли я в себе новое "я", и мне пришлось ответить, что  я не  ощущаю какой-либо
перемены. Теперь  я ответил бы  иначе. Я могу рассказать, как происходит эта
перемена. Она возникает не сразу, я хочу сказать, что перемена охватывает не
все моменты жизни. Обыденная жизнь идет своим чередом: как обычно, живут все
эти  заурядные,  глупые  "я",  за исключением  совсем  немногих. Но если  бы
произошло  что-то  большое, требующее  напряжения каждого нерва, я знаю, что
вперед  выступило бы не  обычное малое "я", которое сейчас  разговаривает  и
которое можно напугать, а другое,  большое "Я", которое ничто не испугает  и
которое  справится  со всем.  что  бы ни  случилось.  Я не в состоянии  дать
лучшего описания; но  для меня  это факт - и факт, определенно  связанный  с
работой. Вы знаете мою жизнь и знаете,  что  я не боюсь многого во внешней и
внутренней сфере, чего боятся другие люди. Но тут совсем иное  чувство, иной
вкус.  Я  убежден,  что новая  уверенность  - не просто  следствие  богатого
жизненного  опыта;  это  следствие работы над собой, которую я  начал четыре
года назад.

     В ту зиму в Екатеринодаре,  а затем в Ростове я собрал небольшую группу
и  по составленному мной (за  год  до того)  плану  читал ее членам  лекции,
объясняя систему  Гурджиева,  а  также те стороны  обыденной  жизни, которые
ведут к ней.

     Летом и осенью  1919 года я получил в Екатеринодаре и Новороссийске два
письма от  Гурджиева. Он писал, что  открыл в Тифлисе "Институт гармоничного
развития человека" с очень  широкой программой.  Он приложил проспект  этого
"Института", заставивший меня изрядно призадуматься. Проспект начинался так:

     "С разрешения министра  народного  образования  в  Тифлисе  открывается
институт  гармоничного  развития  человека,   основанный  на  системе   Г.И.
Гурджиева. Институт  принимает  детей и взрослых обоих полов.  Занятия будут
проводиться  утром  и  вечером.  Предметы изучения:  гимнастика  всех  видов
(ритмическая, медицинская и  пр.),  упражнения  для  развития  воли, памяти,
внимания, слуха, мышления, эмоций, инстинктов и т.п."

     К этому добавлялось, что система Гурджиева  "уже  применяется  в  целом
ряде  больших  городов, таких  как  Бомбей,  Александрия,  Кабул,  Нью-Йорк,
Чикаго, Осло, Стокгольм, Москва, Ессентуки, и во всех отделениях и пансионах
истинных международных и трудовых содружеств".

     В  конце  проспекта  в списке  "специалистов-преподавателей"  Института
гармоничного  развития  человека  я  нашел  свое  имя,  равно  как  и  имена
"инженера-механика" П. и еще одного члена нашей компании, который в то время
жил в Новороссийске и в Тифлис ехать не собирался.

     В  своем письме Гурджиев писал, что он готовит  к постановке свой балет
"Борьба магов"; ни  словом не  упоминая о  прошлых трудностях, он  приглашал
меня приехать в Тифлис и работать с ним. Для него это было очень характерно.
Но по некоторым причинам я не смог туда поехать. Во-первых, были трудности с
деньгами; во-вторых,  сохранились  сложности,  возникшие  в  Ессентуках. Мое
решение  покинуть  Гурджиева  обошлось   мне  очень  дорого,  и  просто  так
отказаться от  него  было  невозможно,  тем  более  что я  видел  все мотивы
Гурджиева. Вынужден признаться, что особого восторга от программы  Института
гармоничного  развития  человека я  не испытал. Я, разумеется, понимал,  что
Гурджиеву приходится придавать своей работе какую-то внешнюю форму, учитывая
окружающие  обстоятельства,  как он это сделал в  Ессентуках: я понимал, что
эта внешняя форма представляет  собой карикатуру. Но  я  понял и  то. что за
этой внешней формой стоит точно то же,  что  и раньше,  и  это измениться не
может. Я сомневался в своей способности приспособиться к этой внешней форме.
Тем не менее, я был уверен, что вскоре опять встречусь с Гурджиевым.

     П. приехал из Майкопа в Екатеринодар, и мы много говорили о системе и о
Гурджиеве. П.  пребывал  в  довольно  скверном  душевном  состоянии:  но мне
показалось, что  моя идея о необходимости  различать  между системой и сами