, превосходящих нашу
способность к пониманию.
Сфинкс лежит на Гизехском плато, где стоят большие пирамиды и находятся другие
памятники, уже открытые и ещ„ не открытые, множество гробниц разных эпох. Сфинкс
пребывает в углублении, над которым вырисовываются лишь его голова, шея и часть
спины.
Кем возведена статуя сфинкса, когда и зачем - об этом ничего не известно.
Нынешняя археология считает сфинкса доисторическим памятником. Это значит, что
даже для древнейших египтян первых династий, существовавших в шестом-седьмом
тысячелетии до Рождества Христова, сфинкс был такой же загадкой, какой он
сегодня является для нас.
На основании каменной таблицы между лапами сфинкса, испещр„нной рисунками и
иероглифами, было высказано однажды предположение, что эта фигура представляет
собой изображение египетского божества Хармакути, 'солнца на горизонте'. Но уже
давно все согласны с тем, что это объяснение неудовлетворительно и что надпись,
по всей вероятности, относится ко временам реставрации, произвед„нной
сравнительно недавно.
На самом деле, сфинкс старше исторического Египта, старше, чем его божества,
старше пирамид, которые, в свою очередь, намного старше, чем это принято
считать.
Бесспорно, сфинкс - одно из самых замечательных мировых произведений искусства,
если не самое замечательное. Я не знаю ни одного, которое можно поставить рядом
с ним. Он принадлежит к совершенно иному искусству, не к тому, которое нам
известно. Такие существа, как мы, не могли бы создать сфинкса, наша культура не
в состоянии созлать ничего подобного. Без сомнения, сфинкс являет собой реликвию
другой, очень древней культуры, которая обладала знанием гораздо большим, чем
наше.
Существует мнение, или теория, что сфинкс - это огромный сложный иероглиф,
каменная книга, которая содержит полный объ„м древнего знания и открыта лишь для
человека, способного прочесть необычный шифр, который воплощ„н в формах,
соотношениях и мерах разных частей сфинкса. Это и есть знаменитая загадка
сфинкса, которую с древних врем„н пытались разгадать многие мудрецы. Раньше,
когда я читал о сфинксе, мне казалось, что к нему нужно подойти в полном
вооружении знания, отличного от нашего, с новым типом восприятия, с особой
математической подготовкой, что без этих вспомогательных средств открыть в н„м
что-нибудь невозможно.
Но когда я сам увидел сфинкса, я ощутил в н„м нечто такое, о ч„м никогда не
читал, никогда не слышал, такое, что немедленно поставило его среди самых
загадочных и одновременно самых фундаментальных проблем жизни и мира.
Лицо сфинкса с первого взгляда поражает своей необычностью. Начать с того, что
это вполне современное лицо. За исключением орнамента головы в н„м нет ничего из
'древней истории'. По некоторым причинам я как раз боялся 'древней истории';
опасался, что у сфинкса будет весьма 'чуждое' лицо. Но вс„ оказалось иным. Его
лицо просто и понятно. Странным было только то, как оно глядит. И лицо это
значительно обезображено. Но если отойти в сторону и долго смотреть на сфинкса,
с его лица как бы спад„т завеса, станет невидимым треугольный орнамент за ушами
и перед вами явственно возникнет полное и неповрежд„нное лицо с глазами, которые
устремлены куда-то в неизвестную даль.
Помню, как я сидел на песке перед сфинксом - на том месте, откуда стоящая за ним
в отдалении вторая пирамида кажется правильным треугольником. Я старался понять,
прочесть его взгляд. Сначала видел лишь одно: что сфинкс глядит куда-то далеко,
поверх меня. Но вскоре почувствовал неясную тревогу; она постепенно возрастала.
Ещ„ мгновение - и я осознал, что сфинкс меня не видит, и не только не видит, но
и не может видеть; но вовсе не потому, что я слишком мал по сравнению с ним или
глуп для той мудрости, которую он вмещает и хранит. Вовсе нет. Это было бы
естественно и понятно. Чувство уничтожения, страх перед исчезновением возникли
во мне, когда я почувствовал себя слишком преходящим явлением, чтобы сфинкс мог
меня заметить. Я понял, что для него не существуют не только эти мимол„тные
часы, которые я пров„л перед ним, но что, если бы я стоял перед его взором от
своего рождения и до смерти, вся моя жизнь промелькнула бы перед ним так быстро,
что он не успел бы меня заметить. Его взор устремл„н на что-то другое; это взор
существа, которое мыслит веками и тысячелетиями. Я для него не существую и не
могу существовать. И я не был способен ответить на собственный вопрос: существую
ли я для самого себя? Действительно ли я существую в каком-либо смысле, в
каком-либо отношении? И эта мысль, это чувство под странным взглядом сфинкса
овеяли меня ледяным холодом. Мы так привыкли думать, что мы есть, что мы
существуем. И вдруг я почувствовал, что я не существую, что меня нет, что я не
настолько велик, чтобы меня можно было заметить.
А сфинкск передо мной продолжал смотреть вдаль, поверх меня; казалось, его лицо
отражает нечто такое, что он видит, но чего я не в состоянии ни увидеть, ни
понять.
Вечность! Слово это вспыхнуло в мо„м сознании и пронзило меня, вызвав холодную
дрожь. Все идеи времени, вещей, жизни смешались. Я чувствовал, что в те минуты,
когда я стоял перед сфинксом, он жил во всех событиях и происшествиях
тысячелетий; а с другой стороны, столетия мелькают для него подобно мгновениям.
Я не понял, как это могло быть. Но я чувствовал, что мо„ сознание улавливает
тень возвышенного воображения или ясновидения художников, создавших сфинкса. Я
прикоснулся к тайне, но не смог ни определить, ни сформулировать е„.
И только впоследствии, когда эти впечатления начали наслаиваться на те, которые
я знал и чувствовал раньше, завеса как будто шевельнулась; я почувствовал, что
медленно, очень медленно начинаю понимать.


Проблема вечности, о которой говорит лицо сфинкса, вводит нас в область
невозможного. Даже проблема времени проста по сравнению с проблемой вечности.
Некоторые нам„ки на решение проблемы вечности можно найти в различных символах и
аллегориях древних религий, а также в некоторых современных и древних
философских системах.
Круг есть образ вечности - линия, уходящая в пространство и возвращающаяся к
исходной точке. В символизме - это змея, которая кусает собственный хвост. Но
где же начало замкнутого круга? И наша мысль, охваченная кругом, так и не в
состоянии выйти из него.
Героическое усилие воображения, полный разрыв со всем, что логически понятно,
естественно и возможно, - вот что необходимо для разгадки тайны круга, для того
чтобы найти точку, где конец соединяется с началом, где голова змеи кусает свой
собственный хвост.
Идея вечного возвращения, которая связана для нас с именем Пифагора, а в
новейшее время - с именем Ницше, как раз и есть взмах меча над узлом Гордия.
Только в идее возвращения, бесконечного повторения мы способны понять и
вообразить вечность. Но необходимо помнить, что в этом случае перед нами будет
не узел, а лишь несколько его частей. Поняв природу узла в аспекте разделения,
мы должны затем мысленно соединить его отдельные обрывки и создать из них целое.
1908 - 1914 гг.
4. Будда с сапфировыми глазами.
Зел„ный Цейлон. Кружева кокосовых пальм вдоль песчаного побережья океана.
Рыбацкие деревушки среди зелени. Панорамы долин и горные ландшафты.
Остроконечный Адамов пик. Развалины древних городов. Гигантские статуи Будды под
зел„ными ветвями деревьев, с которых наблюдают за вами обезьяны. Среди листвы и
цветов - белые буддийские храмы. Монахи в ж„лтых одеяниях. Сингалезы с
черепаховыми гребнями в волосах, в облегающих тело белых одеждах до самой земли.
Смеющиеся черноглазые девушки в л„гких повозках, которых уносят буйволы, бегущие
быстрой рысью. Огромные деревья, густо усыпанные пурпурными цветами. Широкие
листья бананов. Снова пальмы. Розовато-рыжая земля - и солнце, солнце, солнце...

Я поселился в гостинице на окраине Коломбо, на берегу моря, и совершил оттуда
множество экскурсий. Я ездил на юг, в Галле, на север, к игрушечному городку
Канди, где стоит святилище Зуба Будды, белые камни которого покрыты зел„ным
мхом; далее - к развалинам Анарадхапуры, который задолго до Рождества Христова
имел двухмиллионное население и был разрушен во времена вторжения тамилов в
начале нашей эры. Этот город давно одолели джунгли; и сейчас там на протяжении
почти пянадцати миль тянутся улицы и площади, поглощ„нные лесом, заросшие травой
и кустарником; видны фундаменты и полуразрушенные стены домов, храмов,
монастырей, дворцов, водо„мов и водохранилищ, осколки разбитых статуй,
гигантские дагобы, кирпичные строения в форме колоколов и тому подобное.
Вернувшись в гостиницу после одной из таких поездок, я несколько дней не покидал
номера, пытаясь записать свои впечатления, прежде всего о беседах с буддийскими
монахами, которые объясняли мне учение Будды. Эти беседы вызвали у меня странное
чувство неудовлетвор„нности. Я не мог избавиться от мысли, что в буддизме есть
много вещей, понять которые мы не в состоянии; я определил бы эту сторону
буддизма словами 'чудесное', или 'магическое', т.е. как раз теми понятиями,
существование которых в буддизме его последователи отрицают.
Буддизм предстал передо мной одновременно в двух аспектах. С одной стороны, я
видел в н„м религию, исполненную света, мягкости и тепла; религию, которая более
другой далека от того, что можно назвать 'язычеством'; религию, которая даже в
своих крайних церковных формах никогда не благославляла меча и не прибегала к
принуждению; я видел в буддизме религию, которую можно признавать, сохраняя
прежнюю веру. Вс„ это - с одной стороны; а с другой - странная философия,
которая пытается отрицать то, что составляет сущность и принципиальное
содержание любой религии - идею чудесного.
Светлую сторону буддизма я чувствовал немедленно, входя в любой буддийский храм,
особенно в южной части Цейлона. Буддийские храмы - это маленькие зел„ные уголки,
напоминающие русские монастыри. Белая каменная ограда, внутри - несколько
небольших белых зданий и колоколенка. Вс„ очень чисто; много зелени; густая
тень; солнечные зайчики и цветы. Традиционная дагоба - сооружение в форме
колокола, увенчанное шпилем; дагоба стоит над зарытым сокровищем или мощами. За
деревьями - полукруг резных каменных алтарей, на них цветы, принес„нные
паломниками; по вечерам горят огни масляных светильников. Неизбежное священное
дерево бо, напоминающее вяз. Вс„ пронизано чувством спокойствия и безмятежности,
уносящих вас от суеты и противоречий жизни.
Но стоит вам приблизиться к буддизму ближе, и вы немедленно столкн„тесь с целым
рядом формальных препятствий и ув„рток. 'Об этом мы не должны говорить; об этом
Будда запретил даже думать; этого нет, никогда не было и быть не может'. Буддизм
учит только тому, как освободиться от страдания. А освобождение от страдания
возможно только преодолением в себе желания жизни, желания наслаждения, всех
желаний вообще. В этом начало и конец буддизма, и здесь нет никакой мистики,
никакого скрытого знания, никаких понятий чудесного, никакого будущего - кроме
возможности освобождения от страдания и уничтожения.
Но когда я слышал вс„ это, я был внутренне убежд„н, что дело обстоит вовсе не
так, что в буддизме есть много вещей, которым я, пожалуй, не могу дать названия,
но которые определ„нно связаны с самим Буддой, т.е. 'Просветл„нным', и именно в
этой стороне буддизма, в идее 'озарения' или 'просветления' - сущность буддизма,
а конечно, не в сухих и материалистических теориях освобождения от страданий.
Противоречие, которое я с особой силой ощущал с самого начала, не давало мне
писать; мешало формулировать впечатления, даже для самого себя; заставляло
спорить с теми буддистами, с которыми я беседовал, противоречить им, возражать,
вынуждать их признавать то, о ч„м они не хотели и говорить, провоцировать их к
беседам на эту тему.
В результате моя работа шла совсем плохо. Несколько дней я пробовал писать по
утрам, но так как из этого ничего не получилось, я стал гулять у моря или ездить
на поезде в город.
В одно воскресное утро, когда наша обычно полупустая гостиница была полна
горожан, я рано вышел из дома. На этот раз я пош„л не к морю, а зашагал по
дороге, которая вела в глубь острова через зел„ные луга, мимо рошиц и
разбросанных тут и там хижин.
Я ш„л по дороге, которая вела к главному шоссе к югу от Коломбо. Мне
вспомнилось, что где-то здесь находится буддийский храм, в котором я ещ„ не был,
и я спросил о н„м у старого сингалеза, который продавал зел„ные кокосовые орехи
в небольшой придорожной лавке. Подошли какие-то люди; и вот общими усилиями им
удалось как-то понять, что мне нужно; они рассказали, что храм расположен возле
этой дороги, к нему вед„т небольшая тропинка.
Пройдя немного, я наш„л среди деревьев тропинку, о которой мне говорили, и
вскоре заметил ограду и ворота. Меня встретил привратник, очень говорливый
сингалез с густой бородой и неизбежным гребнем в волосах. Сначала он вв„л меня в
новое святилище, где в ряд стояло несколько современных малоинтересных статуй
Будды и его учеников. Затем мы осмотрели вихару; там живут монахи, стоит детская
школа и зал для проповедей; далее мы увидели дагобу, на шпиле которой укрепл„н
большой лунный камень; его показывают туристам и, насколько я мог понять,
считают самой замечательной реликвией храма; потом нашим взорам предстало
огромное, раскидистое и, по-видимому, очень древнее дерево бо; его возраст
указывал на то, сколь древен сам храм. Под деревом была густая тень; кажется,
туда никогда не проникало солнце - стоявшие там каменные алтари были покрыты
прекрасным зел„ным мхом.
Среди строений и деревьев было несколько необыкновенно живописных мест, и я
вспомнил, что видел их раньше на фотографиях.
Наконец мы пошли осматривать старое святилище, довольно древнее здание -
длинное, одноэтажное, с колоннами и верандой. Как обычно бывает в таких
святилищах, его стены были покрыты изнутри яркой росписью, изображающей эпизоды
из жизни принца Гаутамы и других воплощений Будды. Провожатый сказал мне, что во
второй комнате находится очень древняя статуя Будды с сапфировыми глазами.
Статуи Будды изображдают его в разных позах: он стоит, сидит, полулежит; здесь
был полулежащий Будда. Во второй комнате святилища оказалось совсем темно, так
как сюда от двери, через которую мы вошли, свет не доходил. Я заж„г спичку и
увидел за реш„тчатой застекл„нной рамой огромную, во всю длину стены, статую,
лежащую на боку с одной рукой под головой; я разглядел странный взгляд синих
глаз: они не смотрели в мою сторону - и вс„ же как будто видели меня.
Привратник открыл вторую дверь; слабый свет проник в помещение, и передо мной
возникло лицо Будды. Оно было около ярда длиной, расписано ж„лтой краской, с
резко подч„ркнутыми т„мными линиями вокруг ноздрей, бровей и рта - и с большими
синими глазами.
- В этих глазах настоящие сапфиры, - сказал провожатый. - Никто не знает, когда
была сделана статуя: но наверняка ей больше тысячи лет.
- Нельзя ли открыть раму? - спросил я.
- Она не открывается, - ответил он. - Е„ не открывали уже шестьдесят лет.
Он продолжал что-то говорить, но я его не слушал. Меня притягивал взор этих
больших синих глаз.
Прошло две-три секунды, и я понял, что передо мной - чудо.
Стоявший позали провожатый неслышно покинул комнату и уселся на ступеньках
веранды; я остался наедине с Буддой.
Лицо Будды было совершенно живым; он не смотрел прямо на меня и вс„-таки меня
видел. Сначала я не почувствовал ничего, кроме удивления. Я не ожидал, да и не
мог ожидать ничего подобного. Но очень скоро удивление и все иные чувства
исчезли, уступив место новым ощущениям. Будда видел меня, видел вл мне то, чего
я не мог увидеть сам, видел вс„ то, что скрывалось в самых тайных уголках моей
души. И под его взором, который как будто обходил меня, я сам увидел вс„ это.
Вс„ мелкое, несущественное, трудное и беспокойное вышло на поверхность и
предстало перед этим взглядом. Лицо Будды было безмятежным, но не лиш„нным
выразительности; оно было исполнено глубокой мысли и глубокого чувства. Он лежал
здесь, погруженный в размышление; но вот приш„л я, открыл дверь и стал перед
ним; и теперь он невольно давал мне оценку. Но в его глазах не было ни
порицания, ни упр„ка; взгляд был необычайно серь„зным, спокойным и понимающим.
Когда же я попробовал спросить себя, что именно выражает лицо Будды, я понял,
что ответить на этот вопрос невозможно. Его лицо не было ни холодным, ни
бесстрастным; однако, было бы неверно утверждать, что оно выражает сочувствие,
теплоту или симпатию. Вс„ эти чувства казались слишком мелкими, чтобы
приписывать их ему. В то же время такой же ошибкой было бы сказать, что лицо
Будды выражает неземное величие или божественную мудрость. Нет, оно было вполне
человеческим; и вс„ же чувствовалось, что у людей такого лица не бывает. Я
понял, что все слова, которыми мне прид„тся воспользоваться для описания
выражения этого лица, будут неправильными. Могу только сказать, что в н„м
присутствовало понимание.
Одновременно я почувствовал необычное воздействие, которое оказывало на меня
лицо Будды. Вс„ мрачное, поднявшееся из глубины моей души, рассеялось, как если
бы лицо Будды передало мне сво„ спокойствие. То, что до настоящего времени
вызывало вл мне озабоченность и казалось серь„зным и важным, сделалось таким
мелким, незначительным, не заслуживающим внимания, что я только удивлялся, как
оно могло когда-то меня затрагивать. И тут я понял: каким бы возбужд„нным,
озабоченным, раздраж„нным, раздираемым противоречиями мыслей и чувств ни приш„л
сюда человек, он уйд„т отсюда спокойным, умиротвор„нным, просветл„нным,
понимающим.
Я вспомнил свою работу, разговоры о буддизме, то, как я выяснял некоторые
относящиеся к буддизму вещи, и чуть не рассмеялся: вс„ это было совершенно
бесполезно! Весь буддизм заключался вот в этом лице, в этом взгляде. Внезапно
мне стало понятно, почему в некоторых случаях Будда запрещал людям говорить -
эти вещи превышали человеческий рассудок, человеческие слова. Да и как можно
иначе? Вот я увидел это лицо, почувствовал его - и тем не менее не смог сказать,
что оно выражает. Если бы я попытался облечь сво„ впечатление в слова, это было
бы ещ„ хуже, ибо слова оказались бы ложью. Таково, вероятно, объяснение запрета
Будды. Будду сказал также, что он передал сво„ учение целиком, что никакой
тайной доктрины нет. Не означает ли это, что тайна скрывается не в тайных
словах, а в словах, которые известны всем, но которые люди не понимают? И разве
невозможно, что вот этот Будда и есть раскрытие тайны, ключ к ней? Вся статуя
находится передо мною; в ней нет ничего тайного, ничего скрытого; но и в этом
случае можно ли сказать, что я понимаю е„ содержание? Видели ли е„ другие люди,
поняли ли е„ хотя бы в той степени, в какой понял я? Почему она до сих пор
оставалась неизвестной? Должно быть, е„ никто не сумел заметить - точно так же,
как не сумели заметить истину, скрытую в словах Будды об освобождении от
страдания.
Я заглянул в эти синие глаза и понял, что хотя мои мысли близки к истине, они
ещ„ не есть истина, ибо истина богаче и многообразнее всего, что можно выразить
словом и мыслью. Вместе с тем, я чувствовал, что лицо статуи действительно
содержит в себе всю полноту буддизма. Не нужно никаких книг, никаких философских
разговоров, никаких рассуждений. Во взгляде Будды заключено вс„. Надо только,
чтобы вы пришли сюда, чтобы вас тронул этот взгляд.
Я покинул святилище, намереваясь завтра вернуться и попытаться сфотографировать
Будду. Но для этого нужно будет открыть раму. Привратник, с которым я опять
поговорил об этом, повторил, что открывать е„ нельзя. Однако я уш„л с надеждой
как-то вс„ уладить.
По пути в гостиницу я удивлялся тому, как могло случиться, что эта статуя Будды
столь мало известна. Я был уверен, что о ней не упоминается ни в одной книге о
Цейлоне, которые у меня были. Так оно и оказалось. В объ„мистой 'Книге о
Цейлоне' Кэйва я наш„л вс„ же фотографии храма, его внутреннего двора с каменной
лестницей, ведущей к колокольне; было