сможет  отказаться от  всего, да  от него  этого  и не
потребуют.  Но  ему надо  точно  определить,  чем он намерен пожертвовать, и
впоследствии не торговаться. Или с ним случится то, что случилось с волком в
одной армянской сказке. Знаете армянскую сказку о волке и овцах?

     "Жил как-то  волк; он  растерзал множество овец  и поверг  в смятение и
слезы многих людей.

     "Наконец, не знаю почему,  он  почувствовал вдруг  угрызения совести  и
стал  раскаиваться в  своей жизни;  он решил  измениться и более  не убивать
овец.

     "Чтобы все было серьезным,  он отправился к  священнику и  попросил его
отслужить благодарственный молебен.

     "Священник начал службу,  а  волк стоял и плакал  в церкви. Служба была
длинная.  Волку  случилось  зарезать  немало овец  и  у священника;  поэтому
священник со всей серьезностью молился о том, чтобы волк изменился. Но вдруг
волк выглянул в окошко и увидел, что овец гонят домой. Он начал переминаться
с ноги на ногу; а священник все молится, и молитве не видно конца.

     "Наконец волк не выдержал и зарычал:

     "- Кончай, поп! А то всех овец домой загонят и оставят меня без ужина!

     "Эта сказка очень хороша, потому что великолепно описывает человека. Он
готов  пожертвовать  всем; но вскоре  выясняется, что  сегодняшний  обед-это
совсем другое дело. "Человек всегда  желает начинать с  чего-то большого. Но
это невозможно:  выбирать не  из чего; мы  должны  начинать  с  вещей  и дел
сегодняшнего дня."



     Приведу  еще  одну  беседу,  которая   очень  характерна   для  методов
Гурджиева.  Мы шли  по парку. Нас было пятеро, не считая  Гурджиева. Один из
нас спросил, каково  его мнение об  астрологии, есть  ли что-нибудь ценное в
более или менее известных астрологических теориях.

     - Да, - сказал Гурджиев, - Но все зависит от того, как их понимать. Они
могут оказаться ценными, а могут и бесполезными.  Астрология имеет дело лишь
с одной  частью человека: с  его типом,  с  сущностью,  и  не  касается  его
личности, приобретенных качеств.  Если  вы поймете  это,  вы  поймете, в чем
заключается ценность астрологии.

     Еще раньше в наших  группах велись беседы о типах, и нам  казалось, что
учение о типах  -довольно трудная  вещь, потому что Гурджиев  дал нам  очень
мало материала,  требуя от нас собственных наблюдений за собой и другими. Мы
продолжали идти, а Гурджиев все говорил, стараясь объяснить, что в  человеке
может зависеть от влияния планет, а что не может.

     Когда  мы выходили из парка,  Гурджиев замолчал и  зашагал в нескольких
шагах впереди  нас. Мы  впятером шли  за  ним, разговаривая  друг  с другом.
Обходя дерево,  Гурджиев  обронил  трость, которую носил  с  собой,  - палку
черного  дерева  с   серебряным  кавказским  набалдашником.  Один   из   нас
наклонился, поднял  трость и подал ему. Пройдя еще несколько шагов, Гурджиев
повернулся к нам и сказал:

     - Вот это и была  астрология. Понимаете? Вы  все видели,  что  я уронил
палку. Почему ее поднял только один из вас? Пусть каждый скажет о себе.

     Один ответил, что не видел, как Гурджиев уронил трость, так как смотрел
в другую сторону. Второй объяснил,  что заметил, что Гурджиев  уронил трость
не  случайно,  как  это бывает, когда  она  за что-то зацепится, а  нарочно,
ослабив руку, чтобы  трость упала: это вызвало у него любопытство, и он стал
ждать,  что  будет  дальше.  Третий сказал, что  видел, как  Гурджиев уронил
трость, но был поглощен мыслями об астрологии, стараясь  припомнить все, что
Гурджиев говорил  о  ней  раньше, и не обратил на трость внимания. Четвертый
видел, как падала трость  и решил ее  поднять; но другой человек  сделал это
раньше его.  Пятый сказал, что видел, как упала трость, а затем увидел,  как
он поднимает ее и отдает Гурджиеву.

     Выслушав нас, Гурджиев улыбнулся.

     -  Вот вам и астрология, - сказал он. - В одной и  той же ситуации один
видит  одно,  другой  - другое, третий - третье и т.д. И каждый действует  в
соответствии со своим типом. Наблюдайте таким образом за собой и за другими;
потом мы сможем поговорить о разных видах астрологии.



     Время  шло быстро; короткое  ессентукское лето приближалось к концу. Мы
начали думать о зиме и строить множество планов.

     И вдруг все переменилось. По причине, показавшейся мне случайной, из-за
трений между некоторыми членами группы, Гурджиев объявил, что распускает всю
группу и прекращает всякую работу. Сначала мы просто не поверили ему, думая,
что он  подвергает нас испытанию. И когда он  сказал,  что едет на побережье
Черного моря с одним  лишь 3., все, кроме  нескольких человек, которым нужно
было возвращаться  в  Москву или Петербург,  заявили,  что последуют за ним,
куда бы он  ни отправился.  Гурджиев согласился, но сказал, что нам придется
устраиваться самим, что более не будет никакой работы, сколь бы мы на нее ни
рассчитывали.

     Все  это очень  удивило  меня: я считал момент  самым неподходящим  для
"игры"; а если то, что говорил Гурджиев.  говорилось всерьез, тогда зачем же
было все начинать?  За весь этот период мы совершенно не  изменились; и если
Гурджиев начал  работу  с нами, какими мы были, почему  же он прекращает  ее
теперь? В материальном отношении мне это было все равно, так как я  в  любом
случае решил  провести  зиму  на Кавказе;  но  для  некоторых  других членов
группы, которые  не вполне еще были уверены в будущем, такое  решение меняло
все дело и создавало  неразрешимые трудности. Должен признаться, что с этого
момента мое  доверие  к Гурджиеву начало колебаться.  В  чем здесь дело, что
именно вызвало во мне такое отношение  - мне трудно  определить даже теперь.
Но факт остается фактом: с этого момента  я стал проводить разделение  между
самим Гурджиевым и его идеями;  а до сих пор я не отделял одно от другого. В
конце  августа  я  последовал  за  Гурджиевым  в  Туапсе,  а оттуда уехал  в
Петербург, собираясь привезти оттуда кое-какие вещи. К несчастью,  все книги
пришлось оставить, я считал рискованным  брать их на Кавказ.  В  Петербурге,
естественно, все мои вещи пропали.

ГЛАВА 18

     Петербург   в  октябре   1917  года.  -  Большевистская   революция.  -
Возвращение  к  Гурджиеву  на  Кавказ.  -  Отношение Гурджиева  к одному  из
учеников. - Небольшая группа с Гурджиевым в Ессентуках.  - Прибывают люди. -
Возобновление работы. - Упражнения, еще  более трудные и  разнообразные, чем
раньше.  -  Умственные  и  физические упражнения, пляски  дервишей, изучение
психических "фокусов".  - Продажа шелка. -  Внутренняя  борьба и  решение. -
Выбор гуру. - Решение отделиться. - Гурджиев едет  в Сочи. - Трудное  время:
война  и  эпидемии.   -   Дальнейшее   изучение   энеаграммы.   "События"  и
необходимость  покинуть  Россию.  - Конечная цель  - Лондон. -  Практические
результаты работы над собой: чувство нового "я", "странная уверенность". - В
Ростове собирается  группа, излагается система Гурджиева. Гурджиев открывает
свой институт в Тифлисе. - Отъезд в  Константинополь. - Собираются  люди.  -
Приезжает Гурджиев.  -  Гурджиеву представлена новая группа. - Перевод песни
дервишей.  - Гурджиев как художник  и  поэт. - Институт  начинает  работу  в
Константинополе.  -  Гурджиев разрешает  написать  и  опубликовать  книгу. -
Гурджиев едет в Германию. - Решение продолжать константинопольскую  работу в
Лондоне.  - Гурджиев организует свой  институт в Фонтенбло. - Работа в замке
"Аббатства".  - Беседа с Кэтрин Мэнсфилд. - Гурджиев говорит о  разных типах
дыхания. "Дыхание при помощи движений". - Демонстрация в парижском театре на
Елисейских  Полях.  -  Отъезд  Гурджиева в  Америку.  -  Решение  продолжать
самостоятельную работу в Лондоне.



     Я задержался  в  Петербурге  дольше,  чем предполагал. и  уехал  оттуда
только  15 октября,  за  неделю  до  большевистского  переворота. Оставаться
дольше  было  совершенно  невозможно. Приближалось  что-то  отвратительное и
липкое. Во всем можно было ощутить болезненное напряжение и ожидание чего-то
неизбежного. Ходили разные слухи, один глупее и бессмысленнее другого. Никто
ничего  не  понимал,  никто  не   мог  вообразить,  что  произойдет  дальше.
"Временное   правительство",   разгромив  Корнилова,  вело  самые  настоящие
переговоры с большевиками,  которые открыто, показывали, что им наплевать на
"министров-капиталистов", что  они стараются только выиграть время. Немцы по
каким-то причинам не наступали на Петербург,  хотя фронт был открыт.  Теперь
люди  видели  в них спасителей как от  "временного  правительства", так и от
большевиков. Но я не разделял надежд на  помощь немцев. На  мой взгляд,  то,
что происходило в России, в  значительной степени вышло за пределы какого бы
то ни было контроля.

     В  Туапсе  было еще  сравнительно спокойно.  На  даче  персидского хана
заседал какой-то  совет. Но грабежи  пока не  начинались. Гурджиев устроился
довольно далеко к югу от Туапсе, в  двадцати пяти верстах от Сочи.  Он нанял
дачу с  видом  на  море, купил  пару  лошадей - и жил там вместе с небольшой
группой, всего собралось около десяти человек
     Поехал туда и я.  Место  было прекрасное,  все в розах; с одной стороны
открывался вид на  море, с другой - виднелась  цепь  гор, покрытых снегом. Я
очень  сожалел  о  тех наших людях,  которым пришлось  остаться  в  Москве и
Петербурге.

     Но  уже на  следующий  день  после приезда я заметил. что что-то  не  в
порядке.  От  ессентукской атмосферы  не осталось  и  следа.  Особенно  меня
удивила перемена с  3. Когда в начале сентября я  уезжал в Петербург, 3. был
полон энтузиазма и уговаривал меня не оставаться в Петербурге,  откуда потом
может оказаться очень трудно выбраться.

     - Так вы больше не собираетесь жить в Петербурге? - спросил я.

     -Тот, кто бежит в горы, не возвращается, - отвечал 3.

     И  вот  на следующий день  после прибытия в  Уч-Дере я  услышал, что 3.
намерен вернуться в Петербург.

     - Зачем  ему  возвращаться? Ведь  он потерял  службу; что он будет  там
делать?

     - Не знаю. - отвечал рассказывавший мне  обо всем  доктор С. - Гурджиев
им недоволен и говорит, что ему лучше уехать.

     Мне  нелегко  было вызвать  3.  на  разговор.  Он, очевидно,  не  желал
объяснений, и сказал, что в самом деле желает уехать,

     Постепенно,  расспросив остальных, я  выяснил, что произошло. Это  было
странное  происшествие:  между  Гурджиевым   и  нашими  соседями,  какими-то
латышами, вспыхнула бессмысленная ссора. Здесь же  оказался  3. Гурджиеву не
понравились слова 3. или что-то другое,  и с этого дня он совершенно изменил
свое отношение к 3.,  перестал с ним разговаривать и вообще поставил в такое
положение, что 3. вынужден был объявить о своем намерении уехать.

     Я счел это чистым безумием. Ехать в такое  время в  Петербург  казалось
мне крайней нелепостью. Там был уже настоящий голод, буйные толпы, воровство
- и ничего иного.  Конечно, в то время никто не мог еще вообразить,  что  мы
никогда более не увидим Петербурга. Я  рассчитывал  вернуться  туда  весной,
полагая,  что к весне что-то определится. Но ехать туда  теперь, зимой, было
совершенно  неразумно.  Я  мог  бы  понять это,  если  бы  3.  интересовался
политикой,  если бы он изучал текущие события;  но поскольку дело  было не в
этом,  я не  видел  никаких  мотивов к  отъезду.  И  я стал  уговаривать  3.
подождать, не  решать  сразу,  поговорить  с Гурджиевым  и  как-то  выяснить
положение. 3. обещал мне не торопиться. Однако я видел, что он действительно
попал в какое-то странное положение: Гурджиев совершенно  его игнорировал, и
это производило на 3. самое гнетущее впечатление. Так прошли две недели. Мои
доводы  подействовали  на 3., и  он  сказал, что  останется,  если  Гурджиев
позволит ему остаться. Он пошел поговорить  с ним, но очень скоро вернулся с
расстроенным лицом.

     - Ну, и что же он вам сказал?

     - Ничего особенного; сказал,  что если уж я решил уезжать. то  лучше не
медлить.

     3.  уехал.  Этого я  не  мог понять  -  в то время  я не отпустил бы  в
Петербург даже собаку.

     Гурджиев собирался прожить зиму в Уч-Дере. Мы  жили в нескольких домах,
раскинувшихся  на  большом участке  земли. Никакой "работы" в том смысле,  в
каком это понималось в Ессентуках, не было. Мы рубили лес, заготавливали  на
зиму дрова, собирали дикие груши. Нередко Гурджиев ездил в Сочи, где лежал в
больнице один из наших  товарищей, заболевший  брюшным тифом незадолго перед
моим прибытием из Петербурга.

     Неожиданно Гурджиев решил переехать в другое место. Он нашел, что здесь
мы будем  отрезаны  от сообщения  с  остальной частью России и останемся без
провизии.

     Гурджиев уехал с половиной нашей группы, а потом  прислал доктора С. за
остальными. Мы опять собрались и Туапсе,  а оттуда стали совершать экскурсии
на север по побережью, где не было железной дороги. Во время одной из  таких
поездок С.  встретил каких-то  своих  петербургских  знакомых,  у которых  в
сорока верстах к  северу  от Туапсе была дача. Мы остались  у них на ночь; а
наутро Гурджиев  нанял дом  в  версте  от дачи. Здесь  снова собралась  наша
небольшая компания; четверо уехали в Ессентуки.

     Прошло два месяца. Это было очень интересное время. Гурджиев, доктор С.
и  я еженедельно  ездили  в  Туапсе за  продуктами  для нас  и за кормом для
лошадей. Поездки  навсегда  останутся у меня в памяти. Они были полны  самых
невероятных приключений и очень интересных бесед.. Наш дом стоял над морем в
пяти верстах  от большого села Ольгинки. Я  надеялся, что  здесь мы проживем
подольше. Но во второй половине декабря поползли слухи, что часть кавказской
армии движется в Россию по берегу моря. Гурджиев  сказал, что мы вернемся  в
Ессентуки и снова начнем работу. Я  уехал первым,  привез  в Пятигорск часть
нашего имущества  и  вернулся. Ездить еще  было можно, хотя  в Армавире  уже
появились большевики.

     Вообще, на Северном Кавказе  число большевиков  все возрастало, и между
ними и  казаками  начались  трения.  В  Минеральных Водах, через  которые мы
проезжали,  внешне все было спокойно, хотя многие люди, которые не нравились
большевикам, уже были убиты.

     В  Ессентуках  Гурджиев нанял большой дом и  послал циркулярное письмо,
датированное  двенадцатым  февраля  (с  моей  подписью), всем  членам  наших
московских и  петербургских групп,  приглашая их приехать  вместе со  своими
близкими, чтобы жить и работать под его руководством.

     В Петербурге и Москве уже был голод, а на Кавказе сохранилось изобилие.
Приехать  было  уже нелегко, и  некоторым  это не  удалось, несмотря  на  их
желание; однако  многие приехали.  С  ними был и 3., которому  тоже  послали
письмо. Он приехал совершенно больным.

     Как-то в феврале, когда мы  все  еще чего-то ждали, Гурджиев. показывая
мне дом и все, что он устроил, сказал:

     - Теперь вы понимаете, зачем мы собирали деньги в Москве и  Петербурге?
Тогда вы  говорили, что тысяча рублей -  это  слишком много. А  разве теперь
даже этих денег будет достаточно? Платили всего полтора человека. Я истратил
уже больше, чем было собрано тогда.

     Гурджиев намеревался  нанять или купить участок земли, засадить огороды
и вообще организовать колонию. Но ему помешали события начала лета.

     Когда наши люди  собрались  летом 1918 года,  в  доме были  установлены
очень строгие  правила: было запрещено покидать дом и участок, в течение дня
и ночи  дежурили  часовые  и  т.д. Началась  самая  разнообразная работа.  В
организации дома и в нашей жизни было очень много интересного.

     На этот раз упражнения оказались  гораздо труднее и  разнообразнее, чем
прошлым летом. Мы начали ритмические упражнения под музыку, пляски дервишей,
разноге рода умственные упражнения, изучение всевозможных способов дыхания и
т.д.  Особенно  интенсивными  были упражнения  по  изучению  разных  методов
подражания психическим феноменам - чтению мыслей, ясновидению, медиумическим
явлениям и т.п. Прежде  чем начались эти упражнения.  Гурджиев объяснил, что
изучение этих, как он их называл. "фокусов"  было  обязательным предметом во
всех восточных  школах,  потому  что,  не  изучив  всевозможных  подделок  и
подражаний,   нельзя  было   начинать   изучение  явлений   сверхнормального
характера. Человек только тогда сумеет  отличить в этой сфере действительное
от ложного, когда он будет знать  все  приемы обмана и сумеет воспроизводить
их  самостоятельно.  Гурджиев  добавил,  что   практическое  изучение   этих
"психических  фокусов"  само  по  себе является упражнением, которое  нельзя
ничем  заменить,  ибо  оно прекрасно развивает  некоторые свойства:  остроту
наблюдения, внимательность, а также другие свойства, для обозначения которых
в обычной психологии нет терминов, но которые даются в развитии.

     Однако главную часть начатой работы составляли ритмические движения под
музыку  и  тому  подобные  странные  пляски,   что  впоследствии  привело  к
воспроизведению  некоторых упражнений дервишей.  Гурджиев не объяснял  своих
целей: но,  согласно  тому,  что он говорил  ранее, можно  было понять,  что
результатом этих упражнений будет контроль над физическим телом.

     В  дополнение к упражнениям, пляскам, гимнастике,  беседам,  лекциям  и
домашней работе был организован  особый  труд для лиц, не  имевших средств к
существованию.

     Помню,  что когда мы  уезжали из Александрополя.  Гурджиев взял с собой
ящик шелковой пряжи: он сказал  мне,  что дешево купил этот шелк оптом. Шелк
путешествовал вместе с ним. Когда наши люди собрались в Ессентуках, Гурджиев
раздал шелк  женщинам  и детям, чтобы  они наматывали  его на звездообразные
картонки, которые изготовлялись также у нас в доме. Затем некоторые из наших
людей, обладавшие  коммерческим  талантом, продавали  этот шелк лавочникам в
Пятигорске, Кисловодске и в самих  Ессентуках. Надо помнить, что это было за
время.  Никаких товаров совершенно не было: магазины стояли пустыми:  и шелк
буквально рвали  из рук, потому что  достать такие  вещи, как шелк. ситец  и
тому подобное,  было невероятно трудно.  Эта работа  продолжалась в  течение
двух месяцев и давала  нам надежный и регулярный доход, который не  шел ни в
какое сравнение с первоначальной ценой шелка.

     В обычные времена колония, подобная нашей, не смогла бы просуществовать
в  Ессентуках, да, пожалуй,  и нигде  в России Мы возбудили бы  любопытство,
привлекли бы к себе внимание, появилась бы полиция,  несомненно, возникли бы
какие-нибудь  скандалы;  нам,  разумеется,  приписали  бы  политические  или
какие-нибудь сектантские или аморальные тенденции. Так уж устроены люди: они
непременно осуждают то,  что  им  непонятно. Но в 1918 году те, кто могли бы
нами  заинтересоваться,   были   заняты   спасением   собственных   шкур  от
большевиков: а большевики не были еще настолько сильны, чтобы интересоваться
жизнью частных лиц или деятельностью частных организаций, не имевших прямого
политического характера. Понимая  это, многие интеллигенты,  уехавшие  в  то
время  из  столицы   и   волей  судьбы  оказавшиеся  в  Минеральных   Водах,
организовали множество групп и рабочих объединений, так что никто не обращал
на нас никакого внимания.

     Однажды, во время общей вечерней беседы  Гурджиев сказал, что нам нужно
придумать какое-то название для нашей колонии и вообще как-то  ее узаконить.
Дело происходило в период Пятигорского большевистского правительства.

     -  Придумайте  что-нибудь вроде "содружества" - и  в то же время "своим
трудом"  и "интернациональный", - сказал  Гурджиев.  -  В  любом случае  они
ничего не поймут; но им необходимо дать нам какое-нибудь название.

     Мы принялись по очереди предлагать разные наименования.

     Два  раза  в  нашем  доме  устраивались  публичные  лекции, на  которые
приходило довольно много народу. Один или два раза мы  устроили демонст