Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
148 -
149 -
150 -
151 -
152 -
153 -
154 -
155 -
156 -
157 -
158 -
159 -
160 -
161 -
162 -
163 -
164 -
165 -
166 -
167 -
168 -
169 -
170 -
171 -
172 -
173 -
174 -
175 -
176 -
177 -
178 -
живут, думают, ощущают и могут разговаривать с нами.'
Этот случай с пепельницей напоминает мне другой, когда ответ на мой вопрос был
дан в виде характерного зрительного образа.
Однажды, находясь в том состоянии, в которое меня приводили мои эксперименты, я
задал себе вопрос: 'Что же такое мир?'
И сейчас же передо мной возник образ какого-то большого цветка, наподобие розы
или лотоса. Его лепестки непрерывно распускались изнутри, росли, увеличивались в
размерах, выходили за пределы цветка, затем каким-то образом вновь возвращались
внутрь, и вс„ начиналось сначала. Этот процесс невозможно выразить словами. В
цветке было невероятное количество света, движения, цвета, музыки, эмоций,
волнения, знания, разума, математики и непрерывного, постоянного роста. В то
время как я смотрел на цветок, кто-то, казалось, объяснял мне, что это и есть
'мир', или 'Брахма', в его чистейшем аспекте и в наивысшем приближении к тому,
что существует реально. 'Если бы приближение было ещ„ большим, это был бы сам
Брахма, каков он есть' - промолвил голос.
Последние слова прозвучали своеобразным предупреждением, как если бы Брахма в
сво„м реальном аспекте был опасен, мог поглотить и уничтожить меня. Здесь
опять-таки возникала бесконечность.
Этот случай и символ Брахмы, или 'мира', сохранившийся в моей памяти, очень меня
заинтересовал, ибо объяснял происхождение других символов и аллегорических
образов. Позднее я решил, что понял принцип формирования атрибутов разнообразных
божеств и смысл многих мифов. Кроме того, этот случай обратил мо„ внимание на
другую важную особенность экспериментов, а именно, на то, как мне сообщались
идеи в необычном состоянии сознания после второго порога.
Как я уже говорил, идеи передавались мне не словами, а звуками, формами,
'схемами' или символами. Обычно вс„ и начиналось с появления 'схем' или иных
форм. Как упоминалось выше, 'голоса' представляли собой характерную черту
переходного состояния, и когда они прекратились, их место заняли формы, т.е.
звуки, 'схемы' и т.п., псоле чего следовали зрительные образы, надел„нные
особыми свойствами и требующие подробных объяснений. 'Брахма', видимый в форме
цветка, может служить примером такого зрительного образа, хотя обычно эти образы
были гораздо проще и имели что-то общее с условными знаками или иероглифами. Они
составляли форму речи или мысли, вернее, той функции, которая соответствовала
речи или мысли в том состоянии сознания, которого я достиг. Знаки или иероглифы
двигались и менялись передо мной с головокружительной ьыстротой и выражали
переходы, изменения, сочетания и соответствия идей. Только такой способ 'речи'
оказывался достаточно быстрым для той скорости, какой достигла мысль. Никакие
другие формы нужной скоростью не обладали. И вот эти движущиеся знаки вещей
указывали на начало нового мышления, нового состояния сознания. Словесное
мышление становилось совершенно невозможным. Я уже говорил, что промежуток между
двумя словами одной фразы занимал слишком много времени. Словесное мышление не
могло в этом состоянии угнаться за мыслями.
Любопытно, что в мистической литературе имеется немало указаний на эти
'обозначения вещей'. Я даю им то же название, что и Якоб Б„ме, не сомневаясь при
этом, что Б„ме говорил точно о тех же знаках, которые видел я. Для себя я
называл их 'символами', но по внешней форме правильнее было бы назвать их
движущимися иероглифами. Я попробовал зарисовать некоторые из них, и хотя иногда
это удавалось, на следующий день было очень трудно связать полученные фигуры с
какими-нибудь идеями. Но один раз получилось нечто очень интересное.
Я нарисовал линию с несколькими штрихами на ней.
Число штрихов здесь несущественно; важно то, что они расположены друг от друга
на неравном расстоянии. Я получил эту фигуру следующим образом.
В связи с некоторыми фактами из жизни моих знакомых я задал себе довольно
сложный вопрос: каким образом судьба одного человека может повлиять на судьбу
другого? Сейчас я не в состоянии в точности воспроизвести вопрос, но помню, что
он был связан с идеей причинно-следственных законов, свободного выбора и
случайности. Вс„ ещ„ продолжая в обычном состоянии думать об этом, я представил
себе жизнь одного моего знакомого и тот случай в его жизни, благодаря которому
он встретился с другими людьми, оказав самое решительное влияние на их жизнь,
тогда как и они, в свою очередь, вызвали важные перемены в его жизни. Размышляя
таким образом, я внезапно увидел все эти пересекающиеся жизни в виде простых
знаков, а именно: в виде линий со штрихами. Количество штрихов уменьшалось или
возрастало; они приближались к друг другу или удалялись; в их внешнем виде,
приближении или отдал„нности, а также в сочетании разных линий с различными
штрихами выражались идеи и законы, управляющие жизнью людей.
Позднее я ещ„ вернусь к смыслу этого символа. В настоящее время я только
объясняю метод получения новых идей в необычном состоянии сознания.
Особую часть моих переживаний составляло то, что можно назвать отношением к
самому себе, точнее, к своему телу. Вс„ оно стало живым, мыслящим, сознательным.
Я мог разговаривать с любой частью тела, как если бы она была живым существом; я
мог узнавать от не„, что е„ привлекает, что ей нравится, а что не нравится, чего
она боится, чем жив„т, чем интересуется, в ч„м нуждается. Такие беседы с
сознаниями физического тела открыли передо мной совершенно неизведанный мир.
В своей книге 'Tertium Organum' я попытался описать некоторые результаты своих
опытов, говоря о сознаниях, которые не параллельны нашему.
Эти сознания (ныне я называю их сознаниями физического тела) имели очень мало
общего с нашим сознанием, которое объективирует внешний мир и отличает 'я' от
'не-я'. Сознания физического тела были полностью погружены в себя. Они знали
только себя, только 'я'; 'не-я' для них не существовало. Они могли думать только
о себе, говорить только о себе, зато они знали о себе вс„, что можно было знать.
Тогда я понял, что их природа и форма их существования состояла в том, чтобы
постоянно говорить о себе: о том, что они такое, что им нужно, чего они хотят,
что им приятно и что неприятно, какие опасности им угрожают, что могло бы
предупредить или устранить эти опасности.
В обычном состоянии мы не слышим эти голоса по отдельности. Только их общий шум,
как бы их совестный фон чувствуется нами в виде форме нашего физического
состояния или настроения.
Я не сомневаюсь, что, если бы могли сознательно вступать в связь с этими
'существами', мы узнавали бы от них вс„, что касается состояния каждой функции
организма вплоть до мельчайших подробностей. Первая мысль, которая приходит в
этой связи на ум, - что такая способность была бы очень полезной в случае
заболеваний и функциональных расстройств для правильных диагнозов, для
профилактики заболеваний и их лечения. Если бы удалось вступать в связь с этими
сознаниями и получать от них информацию о состоянии и потребностях организма,
медицина стала бы, наконец, на тв„рдую почву.
Продолжая эксперименты, я вс„ время старался найти средство для перехода от
абстракций к конкретным фактам. Хотел выяснить, существует ли возможность
усилить обычные способности восприятия или открыть в себе новые способности, в
особенности касающиеся восприятия событий во времени - в прошлом или настоящем.
Я задавал себе вопрос: можно ли видеть без помощи глаз - на огромном расстоянии
или сквозь стену, или в закрытых вместилищах (например, читать письма в
конвертах, книги на полках) и т.д. Мне не было ясно, возможны такие вещи или
нет. Но с другой стороны, я знал, что все попытки проверить феномены
ясновидения, которые иногда описываются, неизменно кончались неудачей.
Во время своих опытов я неоднократно пытался что-нибудь 'увидеть'; например,
находясь в доме, - то, что происходит на улице, прич„м такие детали, которые я
не мог бы увидеть обычным способом; старался 'увидеть' кого-нибудь из своих
близких, и установить, чем он занят в момент наблюдения; или же воссоздать в
подробностях сцены из прошлого, которые я знал лишь в отрывках.
Как-то я положил несколько старых фотографий в одинаковые конверты, перемешал
конверты и попробовал 'увидеть', чей портрет я держу. То же самое я проделывал с
игральными картами.
Убедившись в безуспешности своих попыток, я решил пробовать воспроизвести в виде
ясного умственного образа какое-нибудь событие, которое, бесспорно, хранилось в
моей памяти, хотя в обычном состоянии я не смог бы отч„тливо его вспомнить. К
примеру, 'увидеть' Невский проспект, начиная от Знаменской площади, со всеми его
домами и вывесками, следующими друг за другом. Но и это ни разу не удалось мне
преднамеренно. А ненамеренно, при разных обстоятельствах, я не однажды видел
себя шагающим по Невскому; в этих случаях я 'видел' дома и вывески в точности
там, где они находились на самом деле.
В конце концов я признал неудовлетворительными все свои попытки перейти к
конкретным фактам. Это или было совершенно невозможно, или не удавалось из-за
моего неправильного подхода к делу.
Но два случая показали мне, что существует возможность значительно усилить наши
способности восприятия обычных событий жизни.
Однажды я достиг если не настоящего ясновидения, то, несомненно, заметного
усиления зрительных способностей. Дело было на одной из улиц Москвы через
полчаса после эксперимента, который показался мне совершенно неудачным. И вдруг
на несколько секунд мо„ зрение приобрело такую необыкновенную остроту, что я
совершенно ясно рассмотрел лица людей на расстоянии, на котором обычно трудно
отличить одну фигуру от другой.
Второй случай произош„л в Петербурге; была вторая зима моих опытов.
Обстоятельства сложились так, что в течение всей зимы я не мог выехать в Москву,
хотя в связи с некоторыми делами собирался туда съездить. И вот наконец около
середины февраля я определ„нно решил, что поеду в Москву на Пасху. Вскоре после
этого я снова приступил к своим экспериментам. Однажды совершенно случайно,
находясь в том состоянии, когда начинали появляться движущиеся знаки или
иероглифы, я подумал о Москве и о том, кого мне следует навестить там на Пасху.
Внезапно, без каких-либо предупреждений, я услышал: ты не поедешь в Москву на
Пасху. Почему? В ответ я увидел, как, начиная со дня описываемого опыта, события
стали развиваться в определ„нном порядке и последовательности. Не произошло
ничего нового; но причины, которые я хорошо знал и которые уже существовали в
день моего эксперимента, развивались таким образом и привели к таким неизбежно
вытекающим из них результатам, что как раз перед Пасхой возник целый ряд
затруднений, в конце концов помешавший моей поездке в Москву. Сам по себе факт
довольно курь„зный; но интересной в н„м была открываемая мне возможность
рассчитать будущее, ибо оно содержалось в настоящем. Я увидел, что вс„,
происходящее накануне Пасхи, явилось прямым следствием обстоятельств,
существовавших уже два месяца назад.
Затем я, вероятно, переш„л в сво„м опыте к другим мыслям, и на следующий день в
моей памяти сохранился только голый результат: 'кто-то сказал мне, что на Пасху
я в Москву не поеду'. Это показалось мне смешным, потому что никаких препятствий
своей поездке я не видел. Потом я вообще забыл об этом эксперименте. Он выплыл в
моей памяти лтшь за неделю до Пасхи, когда целая последовательность мелких
обстоятельств сложилась неожиданно таким образом, что я в Москву не поехал. Это
были как раз те обстоятельства, которые я 'видел' во время эксперимента, и они
оказались явными последствиями того, что имелось уже два месяца назад. Ничего
нового не случилось. Когда вс„ вышло в точности так, как я видел (или
предвидел), я припомнил свой лпыт и все его подробности и вспомнил, что ещ„
тогда видел и знал то, что должно было произойти. В данном случае я, безусловно,
соприкоснулся с возможностью иного зрения в мире предметов и событий. Но в
целом, все вопросы, которые я задавал себе о реальной жизни или конкретном
знании, ни к чему не приводили.
Полагаю, что это обстоятельство связано о особым принципом, который стал мне
ясен во время экспериментов. В обычной жизни мы мыслим тезисами и антитезисами;
всегда и везде существуют 'да' или 'нет', 'нет' или 'да'. Размышляя иначе, новым
способом, при помощи знаков, я приш„л к пониманию фундаментальных ошибок нашего
мыслительного процесса. Ибо в действительности в каждом отдельном случае
существовало не два, а три элемента. Было не только 'да' и 'нет', а 'да', 'нет'
и что-то ещ„. И вот как раз природа этого третьего элемента, недоступная
пониманию, делала непригодными все обычные рассуждения и требовала изменить
основной метод мышления. Я видел, что решение всех проблем постоянно приходило
от треьего, неизвестного элемента, так сказать, появлялось с третьей стороны; и
без помощи этого третьего элемента прийти к правильному решению было бы
невозможно.
Далее, задавая вопрос, я очень часто сразу же видел, что он поставлен неверно.
Вместо немедленного ответа на мой вопрос 'сознание', к которому я обращался,
принималось поворачивать этот вопрос в разные стороны, показывая в ч„м
заключается его ошибочность. Постепенно я начинал видеть, в ч„ его
неправильность; и как только мне удавалось понять ошибочность своего вопроса, я
видел ответ. Но этот ответ всегда заключал в себе третий элемент, который я до
сих пор не мог увидеть, потому что мой вопрос был построен на двух элементах -
на тезисе и антитезисе.
Я сформулировал это для себя следующим образом: вся трудность заключается в
правильной постановке вопросов. Если бы мы умели правильно ставить вопросы, мы
получали бы ответы. Правильно поставленный вопрос уже содержит в себе ответ; но
этот ответ совсем не похож на то, что мы ожидаем. Он всегда будет находиться на
другом плане, который в обычный вопрос не включ„н.
В нескольких случаях, когда я пробовал думать шаблонными словами или идеями, я
пережил странное ощущение, напоминающее физический шок. Передо мной открывалась
совершенная пустота, ибо в реальном мире, с которым я соприкасался, не было
ничего, что соответствовало бы этим словам или идеям. Любопытно было ощутить
неожиданную пустоту там, где я рассчитывал найти нечто, пусть не совсем прочное
и определ„нное, но, по крайней мере, существующее.
Я уже сказал, что не обнаружил в своих экспериментах ничего, что соответствовало
бы теософским 'астральным' телам или 'астральному' миру; ничего, что
соответствовало бы 'перевоплощениям' или 'будущей жизни' в обычном смысле этого
слова, т.е. тем или иным формам существования душ умерших. Вс„ это не имело
смысла и не только не выражало какой бы то ни было истины, но и прямо не
противоречило истине. Когда я старался ввести в свои мысли вопросы, связанные с
такими идеями, на них не давалось ответов; слова оставались лишь словами, и их
нельзя было выразить какими-либо иероглифами.
То же самое произошло сл многими другими идеями, например, с идеей 'эволюции',
как е„ понимает 'научное' мышление. Она ничему не соответствовала и ничего не
выражала. В мире реальностей для не„ не оказалось места.
Я понял, что могу определять, какие идеи являются живыми и какие - м„ртвыми:
м„ртвые идеи не выражались иероглифами, а оставались словами. Я обнаружил, что в
обычном человеческом мышлении имеется огромное количество таких м„ртвых идей.
Кроме уже упомянутых, к м„ртвым идеям принадлежали все так называемые социальные
теории. Они просто не существовали. За ними скрывались только слова и никакой
реальности; точно также идея 'справедливости' (понятая в обчном смысле
'компенсации' или 'воздаяния') оказалась в высшей степени м„ртвой. Одна вещь не
может компенсировать другую, один акт насилия не разрушит результаты другого
акта насилия. Вместе с тем, идея справедливости в смысле 'стремления к общему
благу' также оказалась м„ртвой. Вообще говоря, с этой идеей связано крупное
недоразумение. Она предполагает, что вещь может существовать сама по себе и быть
'несправедливой', т.е. противоречить какому-то закону; но в реальном мире вс„
составляет единство, в н„м нет двух таких вещей, которые бы противоречили друг
другу. Есть единственное различие: между живыми и м„ртвыми вещами. Но как раз
это различие мы не понимаем, и выразить эту идею нашим языком, как бы мы ни
старались, вряд ли удастся.
Вс„ это отдельные примеры. Фактически же все идеи и понятия, которыми живут
люди, оказались несуществующими.
С глубоким изумлением я убедился в том, что лишь очень немногие идеи
соответствуют реальным фактам., т.е. существуют. Мы жив„м в совершенно
нереальном, фиктивном мире, спорим о несуществующих идеях, преследуем
несуществующие цели, изобретаем вс„, даже самих себя.
Но, с другой стороны, в противоположность м„ртвым идеям, которые не существовали
нигде, являлись и живые идеи, непрерывно встречающиеся вновь и вновь во вс„м, о
ч„м я в то время размышлял, что узнавал или понимал.
Во-первых, существовала идея триады, или троицы, которая входила во вс„. Затем
весьма важное место занимала и многое могла объяснить идея четыр„х элементов:
огня, воздуха, воды и земли. Эта идея была реальной, и во время экспериментов я
понимал, как она входит во вс„ и соединяется со всем благодаря триаде. Но в
обычном состоянии связь и значение этих двух идей от меня ускользали.
Далее, существовала идея причины и следствия. Как я уже упоминал, в иероглифах
эта идея выражалась весьма определ„нным образом; но она никоим образом не была
связана с идеей 'перевоплощения' и относилась исключительно к обычной земной
жизни.
Очень большое, пожалуй, главное место во вс„м, что я узнал, занимала идея 'я'.
Иначе говоря, чувство или ощущение 'я' каким-то непонятным образом менялось
внутри меня. Выразить это словами очень трудно. Обычно мы плохо понимаем, что в
разные моменты нашей жизни мы по-разному ощущаем сво„ 'я'. В этом случае, как и
во многих других, мне помогли мои же более ранние опыты и наблюдения снов. Я
знал, что во сне 'я' ощущается иначе, не так, как в состоянии бодрствования;
также по-иному, но совсем иначе ощущалось 'я' и в моих экспериментах. Чтобы
выразить это точнее, скажу, что вс„, что обычно воспринималось как 'я', стало
'не-я'; а то, что воспринималось как 'не-я', стало 'я'. Но и это далеко от
точного описания того, что я ощущал и что узнавал. Думаю, что точная передача
здесь вообще невозможна. Необходимо только отметить, что насколько я могу
припомнить, новое ощущение 'я' во время первых экспериментов вызывало у меня
ужас. Я чувствовал, что исчезаю, теряюсь, превращаюсь в ничто. Это был вс„ тот
же ужас бесконечности, о котором я уже говорил; но только возник он с
противоположной стороны: в одном случае меня поглощало Вс„, в другом - Ничто. Но
это не играло роли, ибо Вс„ оказывалось эквивалентным Ничто.
И вот что замечательно: позднее, в последующих экспериментах, то же самое
исчезновение 'я' вызывало уже во мне чувство необыкновенного спокойствия и
уверенности, которое нельзя сравнить ни с одним из обычных наших чувств и
ощущений. В то же время я как будто понимал, что все неприятности, заботы и
беспокойства связаны с обычным ощущением 'я', проистекают из него, а также
образуют его и поддерживают. Поэтому с исчезновением 'я' исчезали и все горести,
заботы и волнения. Когда я ощущал, что я не существую, вс„ остальное делалось
очень простым и л„гким. В эти мгновения я даже удивлялся по поводу того, что мы
взваливаем на себя такую ответственность, когда во вс„ вводим 'я' и во вс„м
начинаем с 'я'. В наших идеях и ощущениях 'я' есть какая-то ненормальность,
своеобразный фантастический самообман, граничащий с кощунством, как если бы
каждый из нас называл себя Богом. Я чувствовал, что только Бог мог называть Себя
'Я', что только Бог и есть Я. Но и мы называем себя 'я', не замечая скрытой в
этом иронии.
Как я уже сказал, необычные переживания, связанные с моими экспериментами,
начались с изменений в восприятии 'я'; вряд ли они были бы возможны в случае
сохранения обычного восприятия 'я'. Эти изменения - с