и  безнадежности,  но
Ирочка даже не дрогнула.
   - Каждый получает то, что  он  заслужил,  -  отрезала  дочь,  -  сама
виновата, теперь хоть обрыдайся!
   Единственной радостью для Веры были свидания  с  Семеном.  Только  не
подумайте, что у них каким-то образом опять возник роман.  Нет,  Верочка
вечером приходила в парк и садилась на скамейку. Она знала, что в восемь
вечера ее любимый пойдет гулять с собакой, и с замиранием сердца  ждала,
когда на дорожке появится знакомая фигура. Семен никогда  не  смотрел  в
сторону Веры, а она его не окликала. Верочка ничего  не  могла  с  собой
поделать, она была однолюбкой, очень романтичной и осталась такой на всю
жизнь. Один раз вместо Сени собаку выгуливали две женщины. Младшая  была
очень похожа на Ирочку, такие же волосы, та же родинка на щеке.
   Она бросала немецкой овчарке мячик и кричала:
   - Мамуля! Гляди,  она  его  ловит!  Мулечка!  Теперь  ты  швырни,  ну
пожалуйста!
   Вера чуть не зарыдала, глядя на подростка. Ира никогда не называла ее
мамусей или мулечкой. Дочь говорила сурово: "Мать" или "Эй, ты".
   Собственная жизнь Вере казалась беспросветной, но не зря говорят:  не
ругай сегодня, завтра поймешь, как тебе было  хорошо.  Неожиданно  встал
вопрос об операции, и Вера оказалась в больнице.  Ира  проявила  себя  с
"лучшей" стороны. Когда мать, собрав сумку, направилась к двери, дочурка
заявила:
   - Лучше бы тебе умереть, имей в виду,  я  не  собираюсь  твои  ночные
горшки таскать!
   Вера молча пошла вниз по лестнице, на душе было темно.
   До операции она провела в клинике три недели, Ира не пришла к ней  ни
разу.  Накануне  оперативного  вмешательства  Вера  позвонила  домой   и
попросила дочь:
   - Зайди ко мне.
   - Зачем? - заявила девица. - И у меня денег нет тебе  на  деликатесы,
ты мне сколько оставила?
   Две копейки? Чего ты тогда хочешь?
   - Поговорить надо, - настаивала Вера.
   Ира явилась в палату и с надутым видом плюхнулась на кровать.
   - Что тебе?
   Верочка покосилась на спящих соседок и шепотом сказала:
   - Операция дело серьезное, я могу умереть.
   - Испугала, - фыркнула  Ира,  -  давай  без  цирковых  представлений,
говори конкретно, какого черта меня от занятий оторвала? Между прочим, я
на золотую медаль иду! Мне в институт поступать самой придется. Конечно,
за всех взятки заплатят, только мне одной не повезло!
   - Ирочка, послушай меня, - заторопилась Вера, - твой отец...
   Она выложила дочери правду про Семена, сказала его адрес и  завершила
рассказ словами:
   - Если я умру, иди к отцу, надеюсь, он тебе поможет,  но  сделай  это
только после моей смерти.
   Коли выживу, забудь об услышанном!
   Ира хмыкнула и убежала.  Операция  прошла  благополучно,  вот  только
процесс реабилитации затянулся. Вера вернулась домой лишь летом. Открыла
квартиру и покачала головой. Похоже, Ира  ни  разу  не  убрала  комнату.
Повсюду толстым слоем лежала пыль, раковина в кухне  покрыта  ржавчиной,
окна не мыты... Но через некоторое время до Веры дошло:
   Ира тут просто не живет. Ни записки, ни письма сбежавшая дочь  ей  не
оставила. В страшной тревоге Вера кое-как добралась до школы  и  увидела
Иру.
   Дочь выглядела  великолепно.  На  ней  было  новое  пальто,  красивые
кожаные сапожки, на плече болталась дорогая сумочка,  а  в  ушах  висели
золотые сережки.
   - Ирочка, - дрогнувшим голосом позвала Вера, она  не  видела  девочку
почти восемь месяцев.
   Ира была у матери в больнице всего один раз до операции и  больше  не
появлялась. Конечно, Вера пыталась  звонить  домой,  но  после  операции
сразу до телефона было не дойти, а потом в клинике сломался автомат. Ира
обернулась, окинула взглядом еле стоящую на костылях мать и обозлилась:
   - Чего приперлась? Я же говорила, что ухаживать за тобой не стану. Ты
мне какое детство устроила? Что у меня было? Обноски?
   - Ты где живешь? - лепетала Вера.
   - У отца!
   - Где?! - испугалась мать.
   И тут Ирина  вывалила  на  нее  кучу  сведений.  Вера  только  трясла
головой. Значит, дочь объявила ее умершей.
   - Не смей приближаться ко мне, - шипела Ира, -  я  теперь  богатая  и
счастливая... Видишь, какая на мне одежда? Очень дорогая,  и  денежки  в
кошельке водятся. Не вздумай прийти к отцу!
   Вера пробормотала:
   - Но у Семена своя дочь есть! Как же его жена тебя приняла!
   - Папа меня обожает, - отрезала Ира, - ясно?
   Обожает! Я его единственная надежда.  Катя  -  дура,  ее  в  "Голубое
солнце" завтра отправят.
   - Куда? - не поняла Вера.
   - В "Голубое солнце", - повторила Ира, - не о чем  нам  тут  болтать!
Вали отсюда. Да имей в виду, посмеешь мое счастье разрушить,  мало  тебе
не покажется!
   Вера  молча  смотрела  вслед  удаляющейся  Ире.  Не   дай   бог   вам
когда-нибудь испытать те чувства, что бушевали у нее в душе.

***

   Я не нашелся, что сказать в  утешение  бедняжке,  помолчал  некоторое
время, а потом спросил:
   - Где же Ира взяла свидетельство о вашей смерти?
   Вера пожала плечами:
   - Думаю, ей Олеся сфабриковала.
   - Это кто?
   - Соседка наша,  из  пятнадцатой  квартиры,  она  в  загсе  работает,
секретаршей. Она Ире бланк и достала.
   - Но его же надо заполнить, поставить подпись, печать...
   Вера хмуро улыбнулась:
   -  У  Иры  талант  один  есть,  она  может  менять  свой  почерк  или
скопировать чужой, да так виртуозно, что  человек  только  диву  дается.
Вроде не писал такого никогда, а текст перед глазами! А печать...
   Так она у Олеси в столе лежит. Точно Олеся все  сделала,  теперь  она
иногда сталкивается со мной во дворе, глаза  в  пол  упрет  и  бормочет:
"Здрассти, тетя Вера, доброго здоровьичка  вам!"  Стыдно  ей,  что  меня
живую в мертвую превратила!
   - Ира к вам не приходит?
   - Нет.
   - И не звонит?
   - Нет, - тихо ответила Вера, - да и не надо.
   Пусть у нее все сложится хорошо. Дай бог ей мужа  богатого,  жизнь  в
достатке, счастливую. А я докукую как-нибудь. Да и нормально я живу. Мне
бы только работу на дому найти, и тогда вообще все будет прекрасно.
   Я сел в машину и стукнул  ладонью  по  рулю.  Нет,  какая  дрянь  эта
девчонка! Ладно, предположим, ей до одури хотелось  обеспеченной  жизни,
шмоток, драгоценностей, вот она и  "похоронила"  маму.  Но  ведь  потом,
получив все, чего добивалась,  могла  бы  прислать  Вере  продуктов!  Ну
откуда берутся подобные чудовища? Наука педагогика страшно заблуждается,
полагая, что человека можно воспитать. Нет уж, что росло, то и  выросло!
Генетика - страшная  вещь!  Пестуешь  дитятко,  водишь  его  на  занятия
английским, в бассейн, нанимаешь репетиторов, прививаешь ему манеры, и в
результате сыночек начинает глушить водку бутылками.  Промучившись  пару
лет, без конца задавая себе вопрос: ну в  кого  он  такой  уродился,  вы
вдруг сообразите, что у  вашего  отца  был  двоюродный  брат  алкоголик,
асоциальная  личность  и  самый  отвратительный  маргинал.  Непостижимым
образом вашему сыну передался его набор генов.
   На переднем сиденье запрыгал мобильный.
   Я поднес трубку к уху.
   - Вава! - заверещала маменька, - это безобразие!  Ты  забыл  про  мой
отъезд.
   - Вовсе нет, - попытался оправдаться я, - уже качу к тебе.
   - Ты давно должен быть у меня.
   - Но поезд только...
   - Безобразие!
   - Мы приедем на вокзал за два часа!
   - Глупости! Никто не относится к своей матери так по-хамски, как  ты!
Никакого внимания, - тарахтела Николетта без остановки.
   Я молча рулил по улицам, мысленно благодаря человека, который изобрел
"Хэндс-фри", по крайней мере обе мои руки сейчас вертят баранку.
   Под неумолкаемую телефонную ругань маменьки я добрался до ее  дома  и
позвонил в дверь.
   - Отвратительно, - неслось из наушника. - Я стою, совершенно готовая,
а он неизвестно где шляется...
   Створка распахнулась, Нюша горестно покачала головой.
   - Беги скорей к ней в комнату, она злится жутко, аж посинела!
   - Безалаберность вкупе с безответственностью... - неслось из трубки.
   Я осторожно приоткрыл дверь и увидел дивную картину.  Маменька  лежит
на огромной кровати, около нее  стоит  коробочка  конфет.  Николетта  со
страстью отчитывает сына, изредка делая  перерыв,  чтобы  сунуть  в  рот
очередную шоколадку.
   - Ты больше не худеешь? - поинтересовался я, входя в комнату.
   Маменька взвизгнула, вскочила на ноги, потом обрушилась на постель  и
простонала:
   - Что за идиотские шутки? Подкрасться и заорать!
   - Извини, если тебя напугал.
   - Ты меня чуть не убил! Сколько времени можно ехать?
   - Но до отхода поезда еще далеко.
   - Ничего слышать не хочу! - заорала Николетта. - Бери багаж, и пошли.
   Я оглядел пять чемоданов, две сумки, портплед и изумился:
   - Ты решила взять с собой весь гардероб?
   - Не пори чушь! Здесь только самое необходимое, сущая ерунда.
   - В пяти чемоданах?
   - Хватит, - топнула ножкой Николетта, - там два  вечерних  платья,  к
ним соответствующая обувь и сумочки, несколько брюк, свитера, белье...
   - Но то, что ты перечислила, легко влезет в одну сумку, -  недоумевал
я, пытаясь оторвать от пола тяжелые баулы.
   - Там еще разные мелочи!
   - Какие?
   - Вава! Ты зануда! Такие  маленькие  пустячки,  без  которых  женщина
просто не может существовать.
   - Ну,  например,  -  пропыхтел  я,  таща  огромный  светло-коричневый
кожаный саквояж с раздутыми боками, - вот в этом что  лежит?  Ты  решила
прихватить  с  собой  тридцатидвухкилограммовую  гирю,  чтобы   заняться
силовой гимнастикой?
   - Фу! - в гневе воскликнула маменька. - Здесь подушка!
   - В гостинице их полно!
   - Я могу спать только на своей! Еще там утюг!
   Я выволок чемоданище в коридор.
   - В отеле найдутся приспособления для глажки.
   - Нет! Они будут плохими! Еще там  пара  любимых  книжек,  косметика,
парфюмерия, кофеварка.
   - Кофеварка?!
   - Вава! Кофе для меня - это все! А нигде его не делают хорошо.  Потом
альбом с фотографиями. Ах, там есть уникальные снимки,  раритетные.  Ну,
ты же знаешь, какие люди бывали у нас  дома!  Элита!  Писатели,  актеры,
ученые...  Я  в  Карловых  Варах  с  кем-нибудь  познакомлюсь   и   буду
демонстрировать альбомчик. Затем еще обувь: тапочки, четыре пары туфель,
три - сапог, резиновые шлепки, ботиночки на меху, кроссовки,  вьетнамки,
босоножки...
   - Сейчас февраль, - напомнил я, подтаскивая к  кожаному  монстру  его
близнецов.
   - И что? - осеклась Николетта. - В босоножках я буду по отелю ходить.
Дай припомнить, что я еще туда запихнула? Ах да, пять полотенец!
   - Неужели полагаешь, что в номере их не окажется?
   - Я привыкла к своим  и  не  собираюсь  пользоваться  всякой  дрянью!
Постельное белье...
   - Но...
   - Никаких но! Я сплю только на шелке! От остального у меня  аллергия!
Вот и пришлось взять шесть комплектов.
   - Сколько? - подскочил я.
   - Шесть, - преспокойно повторила маменька, - плед, валик  под  спину,
полотняные салфетки, небось в местном ресторане одни бумажные,  чашечка,
ложечка, тарелка, небольшой тазик, к нему ковшик, три фотоаппарата... Ты
еще долго будешь возиться с багажом?
   Я подавил в себе желание поинтересоваться, зачем брать с собой  сразу
три  фотоаппарата,   спустился   к   машине   и   принялся   старательно
утрамбовывать в "мере" "корзину, картину, картонку...".  Хорошо,  что  у
маменьки нет маленькой собачонки.

Глава 24

   Не успели мы отъехать  и  пяти  метров  от  подъезда,  как  Николетта
завопила дурниной:
   - О господи!
   - Что случилось? - испугался я, притормаживая.
   - Совсем забыла!
   - Билет?
   - Нет!
   - Паспорт!
   - Разве я дура? Конечно, нет, документы со мной.
   - Деньги?
   - Ты считаешь, что я способна выйти из дома без кошелька?
   Действительно, я виноват, исправлюсь. Николетта никогда не забудет  о
деньгах.
   - Что тогда? - с тяжелым вздохом осведомился я.
   - Черепашка!
   - Что?!
   - Бронзовая черепаха, - воскликнула Николетта, -  стоит  на  тумбочке
возле кровати, без нее я никуда.
   Схватив мобильный, Николетта потыкала  в  кнопки  и  отдала  указание
Нюше:
   - Ступай в спальню...
   Потянулись минуты, пять, десять,  пятнадцать  из  подъезда  никто  не
показывался, Николетта снова вцепилась в телефон.
   - Сколько можно тебя ждать?! Какие туфли! Так иди, не замерзнешь.
   Через пару томительных мгновений Нюша прямо в  тапочках  вылетела  на
снег.
   - Вот, - пробасила она, открывая дверцу "Мерседеса", - еле нашла!
   - Тебя только за смертью посылать, - начала было  Николетта,  но,  не
успев закончить фразу, завизжала:
   - Идиотка, ты что приволокла?
   - Так вы сами просили, - попятилась Нюша, - черепаху, из спальни!
   - Дура, - бесновалась маменька, - посмотри внимательно, это что?
   - Так уши.
   - Вот, вот! Ты когда-нибудь видела черепаху с ушами?
   - А я их вообще не видывала живьем, - заявила Нюша,  -  чай,  они  не
кошки, по Москве не бегают.
   - У черепах нет торчащих ушей, - еле  сдерживая  смех,  сказал  я,  -
впрочем, длинных, поднятых вверх хвостов тоже. Это статуэтка собаки.
   - Только такая кретинка,  как  ты,  могла  перепутать  земноводное  с
млекопитающим, - застучала кулачками по торпеде маменька. - Вава, ступай
наверх.
   - Какая ей, черт, разница, - возмутилась Нюша, оказавшись в лифте,  -
черепаха, собака, тьфу, покоя нет.
   Я дипломатично промолчал. Не следует осуждать хозяйку  в  присутствии
прислуги,  хотя,  положа  руку  на  сердце,  я  полностью   согласен   с
домработницей.
   В  спальне  царил  кавардак.   Нюша,   торопясь   найти   безделушку,
перевернула все вверх дном. Я старательно изучил  тумбочку:  ничего.  На
трюмо тоже, и в гардеробе одни тряпки. Зазвенел мобильный.
   - Нашел? - прокричала Николетта.
   - Нет.
   - Возвращайся в машину.
   Ощущая себя преступником, отпущенным по амнистии, я спустился вниз  и
завел мотор. Половину пути до вокзала мы проехали молча. В конце концов,
чтобы утешить маменьку, я спросил:
   - Ну зачем тебе эта черепаха? Лишняя тяжесть.
   - Нужна, это мой талисман.
   - Честное слово, я перерыл всю спальню и  не  нашел  ее,  ты  мне  не
веришь?
   - Да, ее в комнате нет, - сообщила Николетта.
   - Где же она? - удивился я.
   - В чемодане, я взяла ее с собой, - как ни в чем не  бывало  ответила
маменька, - пока ты бегал, я вспомнила, куда ее сунула.
   У меня на время пропал дар речи.
   На вокзале я нанял  носильщика.  Помятого  вида  дядька  нагрузил  на
тележку багаж и споро побежал сквозь толпу, мы  заторопились  следом.  В
какой-то момент Николетта отстала, я оглянулся и увидел, что  она  стоит
возле небольшого магазинчика.
   - Что ты увидела здесь хорошего? - поинтересовался я. - Хочешь купить
шоколадку?
   - Гадость, - прошипела Николетта, делая странные  движения  ногой,  -
плитка всего за десятку! Я ем только швейцарский шоколад.
   - Тогда пошли, носильщик ждет.
   - Подождет, - протянула маменька, дергаясь,  -  ему  за  это  платят.
Вава, помоги!
   - Что случилось?
   - Нога не идет.
   Я удивился и уставился на ее ноги, обутые в новые сапожки, те  самые,
на платформе, с длинным, гвоздеобразным каблуком.
   - Почему не идет?
   - Не знаю! Вместо того,  чтобы  задавать  кретинские  вопросы,  лучше
придумай выход, - обозлилась Николетта, пытаясь шагнуть вперед.
   Попытка не удалась, маменька словно приклеилась к месту. Я наклонился
и понял, в чем дело.
   Встречали ли вы такие длинные резиновые коврики, состоящие из дырочек
разного  диаметра,  больших  и  маленьких?  Их  часто  расстилают  перед
торговыми точками, чем убивают сразу двух зайцев.
   С одной стороны, в магазин не тащится вся грязь с улицы, с  другой  -
покупатель не поскользнется на ступеньках. Так  вот,  каблуки  Николетты
попали в их крошечные отверстия и застряли там.
   - Ты подергай ногами, - предложил я.
   Маменька попробовала, но успеха не достигла.
   - Вава, - приказала она, - немедленно освободи меня!
   - Но как?
   - Не знаю! Живей! Быстрей! Я опоздаю на поезд.
   - Его еще даже не подали к перрону.
   - Слышать ничего не желаю! Очень часто продают двойные билеты, я хочу
первой войти в вагон!
   Вава!!!
   Понимая, что у нее сейчас начнется истерика, я встал на колени, прямо
в февральскую грязь, и попытался вытащить один сапожок. Тщетная попытка,
слишком тонкий каблук словно приварился к резине.  Подошедший  носильщик
тоже потерпел неудачу.
   Подергав туда-сюда маменькину ногу, он вспотел и с чувством произнес:
   - Ну бабы! Кто же такую обувь носит! Прямо  насмерть  встала.  Вы  бы
себе чего попроще купили, на резиновом ходу, дешево и удобно, ни в жисть
не поскользнетесь. У меня жена хоть и  помоложе  будет,  а  давно  такие
приобрела...
   Николетта разинула было рот,  чтобы  достойно  ответить  обнаглевшему
мужику, но тут, как на грех, ожило радио.
   - Граждане пассажиры, -  понесся  над  нами  равнодушно-металлический
голос, - поезд номер...
   - Ой, ой, - завопила маменька, - все, я опоздала! Идиоты!
   - Не волнуйся, - пыхтел носильщик, - только посадку объявили.  Состав
за сорок пять минут до отъезда подают, ща мы тебя выкорчуем.
   - Кретины,  уроды,  -  плакала  Николетта,  -  каким  только  образом
ухитрились меня сюда запихнуть!
   - Так я чего, - засопел носильщик, - я совсем ни при чем, и внук  ваш
тоже.
   - Кто? - перестала биться в рыданиях Николетта. - Какой внук?
   - Вот этот, - мужик ткнул в меня пальцем. - Мы вместе с  ним  бежали,
вы одна сзади топали!
   Я закрыл глаза. Все! Сейчас Николетта покажет нам небо в  алмазах.  И
точно. Маменька секунду стояла с  раскрытым  ртом,  потом  издала  вопль
раненого бизона. Около нас мигом собралась толпа.
   - Обокрали небось, - говорили одни.
   - Не, в магазине обчистили, - предполагали другие.
   - Теракт, - настаивали третьи, - эй, кого тут убили, дайте глянуть!
   В конце концов из магазинчика высыпали продавцы. Разобравшись, в  чем
дело, они предложили свою помощь, и  в  конце  концов  одна  из  девочек
придумала гениальный выход:
   - Пусть она снимет сапоги, а мы скатаем дорожку, унесем ее в подсобку
и там мигом вырежем каблуки.
   - Глупости, - отмела это предложение маменька. - Я что, должна стоять
босиком на снегу?
   - Вовсе нет, - стрельнула в мою  сторону  густо  намазанными  глазами
девица, - я принесу вам обувку.
   Мне ее идея показалась конструктивной, и, несмотря  на  сопротивление
маменьки, мы приступили к ее осуществлению. Сначала  Николетте  принесли
чудовищного вида кроссовки, размера эдак сорок шестого. Увидев,  что  ей
предложили временно  нацепить  на  ноги,  маменька  затрясла  головой  и
категорично заявила:
   - Ни за что! Хоть убейте.
   - Вы не волнуйтесь, - принялась  уговаривать  ее  продавщица,  -  они
чистые, просто страшные.
   - Их Мишка только в магазине носил, - ворковала  другая,  расстегивая
"молнию" на маменькиных сапогах.
   - Нет, - капризничала та, - хоть убейте меня, не надену!
   - На поезд опоздаешь, - напомнил я.
   - Господи, - взвыла Николетта, - почему ты  постоянно  посылаешь  мне
испытания!
   Причитая, она перебралась в кроссовки и, сев на поданный стул,  стала
раздавать указания продавщицам.
   - А ну поторопитесь, а то ногам холодно. Эти уродские ботинки  совсем
не греют.
   - Мишке они тоже не  нравились,  -  пробормотала  одна  из  торгашек,
скатывая дорожку, - он их поэтому редко  надевал,  а  после  его  смерти
никто на них и не польстился.
   - Чьей смерти? - подскочила на стуле Николетта.
   - Так Мишка помер, - пояснили хором  продавщицы,  -  сам  допился,  а
ботиночки остались...
   Выпалив это, девушки ловко подхватили дорожку и втащили ее в магазин.
   - Это что? - растерянно обвела нас  взглядом  маменька.  -  Я  надела
обувь мертвеца?
   Мы с носильщиком переглянулись.  Мужик  судорожно  закашлялся,  а  я,
ощущая, как уголки рта начинают  разъезжаться  в  предательской  улыбке,
быстро сказал:
   - Посиди тут пару минут одна, мы погрузим пока  багаж  в  купе  и  за
тобой вернемся.
   Маменька, ошеломлен