ет на доске условие, а потом списывает  из  задачника  ответ,  но
путается и, зачастую глядя не туда, переносит на доску решение совсем другой
задачки. Но он не злой, смеется, когда  мы  орем:  "Ошибка  вышла",  стирает
цифры и говорит: "Голова у меня, ребятки, болит". Все хочу ему  посоветовать
поменьше пить, да язык не поворачивается, потому что от  Альберта  Ивановича
ушла жена и он теперь заливает горе водкой. Его можно поставить в гардеробе,
он добрый и не стал бы драться шваброй и материться, как бабка Нюра, которую
держат в школе только  потому,  что  она  свекровь  нашей  биологички  Риммы
Андреевны. Если это правда, насчет свекрови, то тогда понятно, отчего  Римма
Андреевна всегда злая и ставит только двойки, мне даже  ее  жаль,  хотя  все
остальные зовут училку гоблином. Самый нормальный дядька у нас физкультурник
Сергей Михайлович, правда, любит рассказывать, как в молодости  отсидел  три
года на зоне за хулиганку, мы уже выучили выдаваемый им текст  наизусть,  но
Серегу вполне можно оставить и в школе будущего, потому что он  не  вредный.
Когда англичанка Нонна Евгеньевна, которой муж изменил с любовницей, выгнала
ни за что из класса Таню Ромашину и влепила  той  кол  в  четверти,  Серега,
увидав рыдающую Танюху, уладил дело. Пошептался с Нонной, и та, сменив  гнев
на милость, исправила единицу  на  тройку.  Наши  все  уверены,  что  Сергей
Михайлович живет с ней, но я  думаю,  э  то  не  правда,  потому  что  Нонна
Евгеньевна жутко противная и не моется. Когда она на уроке подходит ко  мне,
я стараюсь не дышать.
   Честно говоря, я не слишком-то верю, что в школе будущего  дело  поставят
по-иному. Где найти таких педагогов,  как  Януш  Корчак,  который  пошел  со
своими учениками в газовую камеру? Таких  нет.  Если  бы  на  месте  Корчака
оказалась наша директриса Марина Львовна, то она живенько бы запихнула нас в
душиловку, а сама удрала бы, не оглядываясь. А то бы и  предложила:  "Вы  их
скорей поубивайте, не ученики, а отморозки". Нет, мои дети пусть лучше сидят
дома, я сама их всему научу. Ну какие знания может дать Анна Геннадиевна  по
информатике? Я тут спросила у нее: "А у вас "аська" на домашнем компе есть?"
А Анна Геннадиевна вытаращилась и заявила:  "Какая  Аська?"  Вот  ведь  как,
преподает информатику, а сама ничего про ай си кью не знает!"
 
   Под  сочинением  стояла  огромная  красная  двойка.  Педагог,   ставивший
отметку, был так зол, что прорвал ручкой тетрадный листок.
   -  Не  понимаю,  -  пожал   я   плечами,   -   отчего   ребенок   получил
неудовлетворительную  отметку.  Во  всем  тексте  я  не  вижу   ошибок,   ни
орфографических, ни синтаксических.
   Марина Львовна подскочила:
   - Издеваетесь, да? Вы плохо прочитали содержание?!
   -  Ребенок  заслужил  за  грамотность  пятерку!  Директриса  стала  такой
красной, что я было подумал предложить ей воды.
   - За такое отличную оценку?!! Поощрить наглую хамку?!
   - Но текст абсолютно грамотен, с точки зрения русского языка, в  нем  нет
никаких погрешностей!
   - Прекратите! - заорала Марина Львовна  и  закашлялась,  очевидно,  злоба
душила директрису.
   Я подождал; пока она перестанет давиться, и сказал:
   - На вашем месте я испугался бы до ужаса, оттого  что  во  вверенном  мне
учреждении работают такие кадры, и  сказал  бы  Миранде  "спасибо",  похоже,
остальные  ученики,  несмотря  на  юный  возраст,  уже  стали   законченными
конформистами и написали в своих работах то, что  хотели  увидеть  педагоги.
Только один ребенок проявил наивность и  честность,  разве  за  это  следует
наказывать? На мой взгляд, двойки нужно  ставить  тем,  кто  решил  заняться
педагогикой в вашей, с позволения сказать, школе!
   Через  полчаса,  выслушав  подробный  отчет  о  прегрешениях  Миранды,  я
спустился на первый этаж. Девочка сидела на стуле возле  раздевалки,  на  ее
мордочке гуляла презрительная улыбка, но глаза смотрели испуганно.
   - Что, выперли меня? - стараясь казаться безразличной, спросила Миранда и
шмыгнула носом.
   - Я сам забрал твои документы, - пояснил я.
   - Настька меня убьет, - покачала головой девочка, - она терпеть не может,
когда ей приходится улаживать такие дела. В прошлый раз обозлилась, схватила
меня за волосы и как долбанет об автобус!
   - Об автобус? - оторопел я.
   - Ага, - снова шмыгнула  носом  Миранда,  -  у  нее  машина  в  тот  день
испортилась,  и  мы  из  очередной  школы  на  автобусе  ехали.  Настька  не
сдержалась, отвесила мне плюху, а я лбом прямо на  стенку  налетела.  Ну  не
поверишь, автобус помяла! Наверное, у меня башка железная!
   - А за что тебя из предыдущей школы прогнали?
   Миранда хихикнула:
   - Классную жабой назвала. Я покачал головой:
   - Нехорошо грубить взрослым!
   - А зачем она Настю  проституткой  обозвала,  -  взвилась  Миранда,  -  и
вообще, она первая начала! Вызвала меня к доске и завела: "Что  за  юбка?  В
путаны готовишься? Хотя яблоко от яблони недалеко падает! Мать  проститутка,
и ты такая же будешь", ну я  и  ответила:  "Жаба  старая,  просто  завидуешь
Насте, потому что она молодая, красивая и с мужиками, а на тебя никто  и  не
польстится уже!"
   Миранда откинулась на спинку сиденья и рассмеялась.
   - Прикинь, она стала зеленой-зеленой  -  и  к  директору!  Между  прочим,
Настька скромная, она просто так одевается,  но  ведь  ей  иначе  нельзя.  В
общем, выперли меня из школы, пришлось сюда переходить!
   Я припарковал машину. Миранда удивленно распахнула глаза:
   - Мы куда?
   - Послушай, - тихо сказал я, -  тебе  следует  научиться  себя  правильно
вести, и исчезнут все проблемы.
   Миранда сморщилась:
   - Ваня! Только не заводись! Заранее знаю, что скажешь.  Вынь  сережку  из
носа, делай домашние уроки, ложись спать в девять, говори всем  "спасибо"...
Знаешь, вот от тебя я занудства не ожидала, честно говоря, ты начинаешь меня
разочаровывать.
   - Ты не дослушала до конца...
   - И не собираюсь, - надулась девочка.
   - Я вовсе не  думал  читать  тебе  мораль,  хотя  сережку  из  носа  надо
обязательно вытащить. Из-за лишней дырки в ноздре у тебя нарушилась  в  этом
органе вентиляция, и теперь ты постоянно льешь сопли. Кстати, такие проблемы
у всех, кто делает пирсинг в носу.
   - Как бы не так, - обозлилась моя спутница,  -  что  же,  по-твоему,  все
арабки и индианки сопливые?
   - Они нет, а российские девушки да.
   - Это еще почему?
   - В странах Арабского Востока и Индии теплый климат, - пояснил я,  -  там
никогда не бывает холодов, и местные  женщины  могут  позволить  себе  любые
украшения в носу, а в России зима  восемь  месяцев,  в  органе  обоняния  не
правильно циркулирует ледяной воздух, что приводит сначала к насморку, потом
гаймориту, затем синуситу, а там и до менингита недалеко. Но сейчас речь  не
о твоем здоровье, а о поведении.
   - И слушать не хочу! - надулась Миранда.
   - Помнишь, ты рассказывала мне о драке с девочкой Леной?
   - Ну!
   - И как дело было, повтори-ка историю.
   - Обычно, - пожала плечами Миранда, - она мне за шиворот  кусок  хлеба  в
столовой сунула, а я ее мордой в суп ткнула.
   - Что же получилось? Виноват кто оказался?
   - Я, - тяжело вздохнула Миранда, - к директору отвели.
   - А Лена?
   - Она плакала, и ее все утешали, - заорала девочка, - лгунья! Сама первая
начала, а когда получила в ответ, мигом захныкала. Я объяснила,  что  только
защищалась, да меня никто не послушал.
   - Вот об этом и речь!
   - О чем?
   - Когда Лена сунула тебе за шиворот кусок булки,  надо  было  моментально
заплакать,  сказать,  что  у  тебя  аллергия  на  хлеб,  начать  чесаться  и
размазывать по лицу слезы. Тогда бы наказали Лену, а тебя бы жалели.
   - Вот еще! - дернула плечом Миранда. -  Я  не  привыкла  нюниться,  сразу
сдачи даю!
   - Значит, всегда будешь виноватой!
   - Что же мне, в размазню превратиться?
   - Нет, просто стань умней. Если тебя  обидели,  не  кидайся  с  кулаками,
прикинься бедненькой,  несчастненькой.  Чуть  задели,  рыдай:  "Мне  сломали
руку", и колотушки достанутся другому.
   Миранда молча принялась ковырять обивку сиденья.
   - Имей в виду, - наставлял я ее, - в жизни никогда никому нельзя говорить
правду. Ну надела твоя приятельница жуткую кофту  ядовито-зеленого  цвета  с
темно-синим платочком, не говори ей: "Фу, отстой!" - наоборот, скажи:
   "Тебе очень идет".
   И вообще, чаще улыбайся, людям это нравится.
   - Значит, ты предлагаешь мне врать? - тихо уточнила Миранда.
   - На моем языке подобное поведение называется хорошим воспитанием.
   - И зачем оно?
   - Избежишь многих неприятностей. Вот, к примеру,  в  сочинении  следовало
написать, что обожаешь свою школу и учителей, получила бы "отлично".
   - Это ложь!
   - Конечно, но все люди лгут, а тех, кто говорит правду в лицо, не  любят.
Я, например, постоянно вру. Давай разберемся, что  такое  комплимент?  Самая
настоящая выдумка. Ах, вы сегодня чудесно выглядите и  платье  вам  к  лицу!
Учительнице следует сказать: "Мария Ивановна, я обожаю ваш  предмет",  ну  и
так далее. Знаешь, тяжело только в начале, потом привыкаешь  говорить  людям
приятные вещи. Поверь, жить станет намного легче. Имей  в  виду,  окружающие
обожают, когда их хвалят.
   Миранда, отвернувшись от меня, молча глядела в окно. Я решил  приободрить
девочку:
   - Ладно, не переживай. Завтра устрою тебя в другую школу,  одна  из  моих
хороших  знакомых  держит  колледж.  Только  постарайся   там   вести   себя
соответственно, ты же отличная  актриса,  вот  и  тренируйся,  совершенствуй
мастерство.
   Миранда ничего не сказала, она упорно  промолчала  всю  дорогу  до  дома.
Когда машина остановилась у  подъезда,  девочка,  тяжело  вздохнув,  открыла
дверь и лишь тогда спросила:
   - Ладно, я поняла, но только скажи, ты сам живешь по этим правилам?
   - Да, с раннего детства, - кивнул я. Миранда выскользнула  из  салона  и,
уже стоя на улице, задала еще один вопрос:
   - Ну и что, ты счастлив? Чувствуешь себя свободной личностью?
   Не дожидаясь ответа, она хлопнула дверцей. Я молча смотрел, как маленькая
худенькая фигурка, шаркая нелепо большими  кроссовками,  идет  по  тротуару.
Честно говоря, я слегка растерялся. Мне и  в  голову  никогда  не  приходило
задать себе этот вопрос. Чувствую ли я себя свободной  личностью?  Бог  мой,
конечно же, нет! Да мной помыкают все кому не лень: Николетта, Элеонора... И
любовницы, как правило, садятся на шею, свешивая ноги.  А  когда  я  работал
редактором в журнале, регулярно получал от начальства самые  неудобочитаемые
рукописи, потому что остальные сотрудники  мигом  убегали  при  виде  опусов
некоторых авторов, а я,  боясь  испортить  отношения  с  главным,  всегда  с
улыбкой брал писанину, а  потом  мучился,  стараясь  "причесать"  никуда  не
годный текст. В результате мои коллеги спокойно уходили домой  в  три,  а  я
сидел на службе до восьми. Правда,  мне  все  всегда  улыбались,  но  только
сейчас меня осенило: может, это была не улыбка, а насмешливая ухмылка?
   Ну почему я ни разу не оборвал Николетту? Отчего позволяю вертеть  собой,
почему  постоянно  даю  ей  деньги?  Не  далее  как  на  днях  я   стоял   в
букинистическом  магазине  и  облизывался,  глядя  на   уникальное   издание
Бальмонта, на которое у меня  не  хватало  средств.  Я  мог  позволить  себе
покупку, если бы Николетта не затеяла очередное суаре с  фуршетом.  Конечно,
престарелой матери следует помогать, но кто сказал, что надо выполнять любые
ее капризы?
   Отчего я всегда всем что-то  должен?  Почему  никогда  не  позволяю  себе
расслабиться?
   В полном изнеможении я схватился за сигареты. Разве  возможно  переменить
свою судьбу после сорока  лет?  Нет  уж,  очевидно,  придется  мне  доживать
"хорошо воспитанным молодым человеком".
   Я закурил сигарету и тут же затушил ее, дым неожиданно показался горьким.
В памяти, словно по заказу, начали  всплывать  фамилии.  Николае  Вардис  до
сорока пяти лет работал на стройке  простым  каменщиком,  но  потом,  сломав
ногу,  оказался  на  больничной  койке  и  начал  рисовать,  превратился   в
гениального художника... Домашняя  хозяйка  Эмили  Роул  воспитывала  детей,
пекла пироги и не помышляла о мировой славе. Но на  пороге  пятидесятилетия,
похоронив мужа, она стала писать стихи и создала  удивительно  пронзительные
сонеты, полные жизнеутверждающей силы.
   Наверное, можно вспомнить и  других  людей,  сумевших  переломить  хребет
судьбе в далеко не юношеском возрасте. Я снова вытащил сигареты. Нет, я  так
не смогу. Сейчас, вместо  того  чтобы  взбунтоваться,  я  начну  по  приказу
Элеоноры разыскивать  этого  Леонида  Михайловича.  Что  ж,  вставай,  Ваня,
звонить удобней из дома, тем более ты находишься около родного подъезда.
   Я запер машину и внезапно остановился. Родного подъезда!  Ну  не  странно
ли, до сих пор даже мысленно я  называл  место,  где  живу  последние  годы,
"квартира Норы", домом для меня  оставались  родительские  апартаменты,  где
обитает Николетта. И вот надо же, "родной дом!". Я пошел к подъезду, потянул
на себя тяжелую дверь и снова замер, а ведь все не так плохо,  как  кажется.
Честно говоря,  раньше  мне  было  немного  тоскливо  исполнять  обязанности
секретаря фонда "Милосердие", а ремесло детектива поначалу я  считал  просто
отвратительным. Но сейчас должен констатировать, что погоня за  преступником
может быть увлекательным делом. Я вовсе не так глуп и  наивен,  как  считает
Элеонора, и у меня имеются кое-какие собственные соображения.
 
Глава 27 
 
   Хриплый женский голос произнес "алло" в тот момент, когда я,  решив,  что
никого из хозяев нет дома, уже хотел положить трубку.
   - Слушаю, - повторила дама и кашлянула, - это кто?
   - Разрешите представиться, Иван Павлович.
   - Ой, фу-ты, ну-ты, - рассмеялась женщина, -  какой  цирлих-манирлих,  ты
часом не князь?
   - Я хотел бы побеседовать с Леонидом Михайловичем, - невпопад ответил я.
   - За каким.., он тебе сдался? - заржала  собеседница.  -  Валяй  ко  мне,
посидим, погутарим. Только бутылку прихвати, "Хеннесси", другое не пью. Чао,
бамбино!
   - Адрес подскажите, - быстро осек ее я.
   - Пиши, котеночек, - промурлыкала дама, - самый центр.
   Часа через полтора я, вооруженный сосудом с благородным напитком, нажимал
на кнопку звонка. Беглого взгляда на входную дверь  хватило,  чтобы  понять:
здесь обитают люди, не привыкшие считать не только рубли, но и тысячи.
   Огромная  дверь  из  цельного  массива  дерева,  украшенная   антикварной
бронзовой   ручкой,   распахнулась.   На   пороге   возникла    девушка    в
джинсиках-стрейч и водолазке цвета маренго.
   - О-о-о, - издала она  трубный  вопль,  -  коньячок  прибыл!  Раздевайся,
дружок, иди сюда.
   Меня буквально втолкнули в гостиную, которая выглядела  самым  удручающим
образом: белая  кожаная  мебель,  стеклянный  столик,  ножкой  для  которого
служила псевдогреческая статуя, в углу тихо журчал фонтанчик  и  вдоль  стен
стояли буфеты из красного дерева с фарфоровыми медальонами. Хозяйка  достала
два фужера, щедро налила их до  краев  и,  не  заботясь  о  закуске,  быстро
опрокинула в себя один.
   - Давай, - поторопила она,  ставя  пустой  пузатый  бокал  на  столик,  -
догоняй.
   Я пригубил коньяк и решил приступить к допросу.
   - Скажите, пожалуйста, Инга Владимировна...
   Хозяйка рассмеялась:
   - Давай без отчества, похоже, я младше тебя.
   Я с  сомнением  посмотрел  на  нее.  Слов  нет,  фигура  у  жены  Леонида
Михайловича девичья, что, учитывая привычку  выпивать  без  всякой  закуски,
неудивительно. Возраст женщины выдают в основном шея, лицо  и  руки.  Первая
была  прикрыта  водолазкой,  второе  длинной,  ниже  бровей,  челкой.   Инга
периодически сдувала волосы и на короткое время мельком показывались  глаза,
но потом пряди волос вновь прикрывали лицо, руки разглядеть я не успел. Инга
плюхнулась на диван и продолжила:
   - Сначала выпей, потом побазарим.
   - Пока не хочется.
   - Давай глотай.
   - Честно говоря...
   Хозяйка вскочила на ноги, наполнила свой фужер и велела:
   - До дна, иначе разговаривать не стану. Ну... Смотри, как надо!
   И она вновь опустошила фужер.  Делать  нечего,  пришлось  последовать  ее
примеру. Я люблю коньяк и смею думать, что понимаю в нем  толк.  Благородный
"Хеннесси" надо пить не спеша, тихонько согревая бокал с  лучисто-коричневой
жидкостью в ладонях. Именно поэтому фужеры для коньяка имеют пузатую  форму,
с довольно широким дном и узким верхом. На  донышко  капают,  именно  капают
виноградный сок, который монахи из провинции Коньяк научились  превращать  в
неземной напиток. Вот водку можно опрокидывать залпом,  а  "Хеннесси"  ни  в
коем случае. Его следует  пить  медленно,  наслаждаясь  цветом,  ароматом  и
вкусом. Но у Инги было иное мнение по  этому  поводу.  Она  снова  наполнила
бокалы, поставила бутылку на стол и хмыкнула:
   - Скоро кончится, чего только одну купил, сейчас за  другой  отправишься.
Пей до дна, ну, давай на брудершафт.
   Проклиная собственную мягкотелость и податливость, я взял даму под  руку.
Инга мигом выхлестала спиртное, я же лишь отхлебнул.
   - Эй, эй, - сердито велела она, - на брудершафт до  дна  положено,  иначе
врагами расстанемся.
   Сейчас, вспоминая произошедшее, я могу сказать в  свое  оправдание  всего
две вещи. Днем я не успел пообедать, а утром выпил лишь кофе, и ударная доза
спиртного  свалилась  в  практически  пустой  желудок.  Еще  у   меня   было
отвратительное настроение, а в горле что-то царапало,  очевидно,  начиналась
простуда. Все сложенные вместе факторы вкупе  с  коньяком  дали  неожиданный
результат. Инга показалась мне милой, даже привлекательной женщиной,  скорей
всего, ей лет тридцать пять, не больше. Поднялось  настроение,  начинающаяся
боль в горле исчезла. Мне стало очень уютно, тепло и как-то спокойно.
   - Хороший коньячок, - усмехнулась хозяйка, - давай добьем бутылочку.
   Дальнейшее помнится смутно. Вроде потом на столике появился еще и графин.
Затем мы пошли по коридору.., в лицо ударил свет.., голова упала  на  что-то
ядовито-розовое.., в носу защекотало...
 
Глава 28 
 
   Я чихнул и открыл  глаза.  Надо  мной  парил  незнакомый  потолок  самого
невероятного вида - голубого цвета, украшенный густой бело-золотой лепниной.
На секунду я изумился, через мгновение растерялся. Где я  нахожусь?  Комната
казалась незнакомой. Большая по метражу, она практически не имела свободного
пространства, слишком много в ней было мебели.  Огромный  шкаф  для  одежды,
зеркало в витиеватой раме, стоящее на комодике,  штук  восемь  пуфиков,  три
кресла, диван. На окне болтались  бархатные  занавески,  а  посреди  спальни
возвышалась здоровенная кровать, на которой в полном недоумении возлежал  я.
Мебель и  ковер  были  бело-голубого  цвета,  портьеры  и  постельное  белье
ядовито-розового, к тому же их  украшало  неисчислимое  количество  рюшечек,
воланов, кружев и складочек.
   Я попробовал пошевелиться. Получилось плохо, голова болела  немилосердно,
внутрь  черепа  словно  поместили  шар  из  ртути,  и  он  теперь   медленно
перекатывался от одного виска к другому, вызывая  тягучий  приступ  тошноты.
Сесть удалось с третьего раза, и только тогда я сообразил, что  нахожусь  на
ложе не один. С правой  стороны,  среди  горы  одеял  и  подушек,  виднелась
спутанная копна темных волос. Я попытался включить мыслительные способности.
Кто это? Вика Хогарт? Но мы же с ней поругались, и потом, у Вики  в  спальне
современный интерьер,  в  котором  преобладают  белый  цвет  и  предметы  из
нержавеющей стали.
   Я уставился на незнакомую голову.  Если  признаться  честно,  в  подобной
ситуации оказался впервые, совершенно ничего не помню, ни как зовут даму, ни
где с ней познакомился, ни то,  что  делал  до  того,  как  очутился  в  сей
чудовищной опочивальне.
   Когда Миша Тарубин, один из моих добрых  знакомых,  с  усмешкой  говорил:
"Представь, Ванька, открываю утром глаза