вал  Серегу, который,
подойдя ко мне, скривил рожу.
   -  Чего это от тебя так рыбой воняет? - спросил он, а я молча подхватил
его под руку и потащил к выходу.
   -  Семь забирай себе, а восемь - нам! - деловито  проговорил  я,  вволю
насмотревшись на удивленное лицо приятеля.
   Тетя Полина,  мама Сереги,  была на больничном  и от радости всплеснула
руками,  когда  мы  с приятелем внесли в их комнату  рыбу.  Услышав  рассказ
Сережи  о том, что это  я  натаскал рыбу  и половину  подарил им,  она вдруг
расплакалась, обняла меня и поцеловала в макушку:
   - Добытчики вы мои! Вам сварить или пожарить?
   -  А на чем жарить-то? Конечно, сварить, -  совсем по-взрослому ответил
я...
   К моему огромному сожалению,  маме  с папой  пришлось  довольствоваться
небольшими  кусочками, оставшимися у  тети  Поли: рыба, спрятанная  мной  за
дверью, к вечеру протухла, и мне пришлось еще и убираться там...

   Однако вернемся к истории о Смардине и о подшипниках...
   Он долго скрывал, что добывает эти подшипники на территории рыбозавода,
но однажды, желая похвастаться и не сомневаясь,  что никто из нас не рискнет
пролезть по железной конструкции транспортера на такой высоте, все рассказал
нам.
   После мы устроили "военный совет".
   - Пойдем посмотрим, что там и как, - не очень уверенно предложил я.
   - Ты чего, лезть туда хочешь? - не без страха воскликнул Серега.
   -  А что еще? Был у  меня  один малый,  у  которого отец  на рыбозаводе
работал, да уехали они... Может, у тебя кто есть?
   - Откуда? - вздохнул Серега.
   -  Так что  нам остается? Или  ты хочешь,  чтобы  Смарда всех пацанов в
"рабов" превратил?
   - Конечно, не хочу! Пошли! - Он решительно направился к выходу.
   - Куда? - не понял я.
   - К заливу...
   - Пошли! - обрадованно согласился я, но  озабоченно добавил: - Нужно бы
тапочки резиновые надеть, чтобы не скользить, только где их взять?
   - А  мы босиком  пойдем: тогда не будет скользко! - предложил Серега. -
Лишь бы дождика не было...
   Несмотря   на  то  что  мы  с  Серегой   довольно  часто  бывали  возле
заброшенного транспортера  и как будто привыкли к нему,  сейчас он показался
нам  настолько  неприступным, что мы с моим дружком опасливо  переглянулись.
Чтобы как-то отвлечься, я деловито посмотрел на небо  и как можно  увереннее
произнес:
   - А дождика вроде не будет?!
   -  Вроде  нет,  -  тихо подтвердил Сергей, упершись взглядом в железную
конструкцию транспортера. - А ты отвертку взял?
   - Да, в  кармане  она...  -  Я сунул руку  в карман,  чтобы  проверить:
отвертка  нужна  была  для  того,  чтобы  отвинчивать  винт  с  валиков  для
освобождения подшипников.
   - Хорошо, -  машинально кивнул тот, похоже продолжая думать, что еще не
поздно отказаться от нашей безумной затеи.
   - Ну  что,  разуваемся? - бодро предложил я, присел на  корточки и стал
медленно  развязывать шнурки  ботинок, не  очень-то желая приближать  начало
столь   опасного  путешествия  над  пропастью.  Потом  проверил,  хорошо  ли
прикреплена к поясу авоська.
   - А зачем авоську-то взял? - спросил Серега.
   - Как зачем? Мы решили поломать Смардину его торговлю?
   - Ну!
   -  Значит,  наберем   как  можно   больше  подшипников,  чтобы  пацанам
раздать...
   - Вот здорово! - искренне обрадовался Серега. - Ну и побесится же он! -
Эта  мысль настолько воодушевила его, что  он первым вступил на  конструкцию
транспортера.
   -  Только  не спеши:  смотри,  куда  ногу ставишь, и держись крепче,  -
напутствовал я, а у самого на лбу пот выступил.
   Мы уже были примерно на середине пути, когда я зачем-то посмотрел вниз.
Легкий  бриз  мягко  шевелил поверхность воды, и сверху она  казалась живою.
Голова моя закружилась, и  мне почудилось, что я сейчас полечу вниз. Странно
защемило внизу живота.
   Вероятно, то детское впечатление  прочно отложилось в моем мозгу на всю
жизнь: стоит мне взглянуть вниз с балкона даже пятиэтажного дома или увидеть
подобную картинку на экране, как ко мне возвращается  то же состояние, что я
пережил тогда  над заливом. В народе это состояние  передают такими словами:
"Так страшно, что яйца щемит!" Мне кажется, это очень точная характеристика.
С другой стороны, мне  было  странно,  что,  когда  мы с женой  поднялись на
смотровую площадку Международного центра торговли в Нью-Йорке, на высоту сто
восьмого этажа, этого ощущения не было...
   Но тогда над заливом я мертвой хваткой вцепился изо всех сил в железную
перекладину, и казалось, никакая  сила  не заставит меня ослабить  захват. Я
замер на месте, не способный двинуться ни вперед, ни назад.
   - Что с тобой? - донесся голос Сереги.
   - Голова закружилась, - чуть слышно пролепетал я.
   - Ты  что, вниз посмотрел? - догадался он и медленно вернулся ко мне, -
Ты вот  что... давай отдохнем немного,  а потом двинем вперед... Только вниз
больше не смотри! Хорошо, Вить?
   - Как - это не смотри, если смотрится? - возразил я.
   - А ты думай про что-нибудь...
   - Про что думать-то?
   - Откуда я знаю? Придумай что-нибудь...
   - Тогда  я буду  думать,  что  мы  с  тобой партизаны  и  нам приказали
взорвать фашистский склад!
   - Здорово! - согласился Сергей.
   Я  настолько  увлекся своей идеей, что действительно забыл о  высоте  и
спокойно продолжил путь...
   Сережка оказался прав:  нужно  было видеть  глаза взбешенного Смардина,
когда  он подошел к  двум  братьям-погодкам,  которые  давно  упрашивали его
снизить цену на подшипники.
   - Ладно, так и быть, отдам вам чуть дешевле, - высокомерно произнес он.
   - Да катись-ка ты колбаской по  Малой Спасской! - весело выкрикнул тот,
что постарше, потом вытащил из кармана подшипники, сунул Смардину под нос, и
братья громко рассмеялись.
   - Откуда? - задыхаясь от злости, спросил тот.
   - От верблюда!  - смеялись они.  - Думаешь, ты  один такой  смелый  над
заливом лазить? Фиг тебе!  - И для убедительности они сложили конструкцию из
трех пальцев на обеих руках и сунули четыре дули ему под нос...

   А еще  мне  запомнилось время, когда мама перешла работать буфетчицей в
клуб.  Вероятно, именно тогда  и  родилась моя  страсть к  кинематографу,  с
годами развившаяся настолько,  что я в конце концов стал  кинорежиссером. Но
мой  путь  в кино  с самого начала  был  усеян не  розами,  а  терниями, что
подтверждает  следующая  печальная  история   о  неудачной   покупке  одного
"серьезного" аппарата, о котором долго мечтал...
   * * *
   Незадолго до моего поступления в первый  класс,  в пятьдесят втором или
пятьдесят  третьем  году, после долгих уговоров мне  наконец удалось убедить
маму, и она оторвала из денег, скопленных на какую-то серьезную покупку, сто
рублей.  Девяносто  семь  рублей  пятьдесят  копеек  - именно столько  стоил
диапроектор. Мне так хотелось купить его, что у меня от одной только мысли о
нем  захватывало дух. Смотреть на экран и видеть различные города, страны...
Чего еще нужно мальчишке, живущему мечтами и фантазиями?
   Чмокнув на радостях маму в щеку,  я  сунул  огромного размера  сотенную
купюру  в  карман и устремился  в  магазин,  до  которого  нужно было  ехать
несколько  остановок  на   троллейбусе.  Я   ехал  и  гордо  посматривал  на
пассажиров. Мне хотелось крикнуть на весь троллейбус:
   - Посмотрите на меня! Я еду покупать диапроектор! Понимаете вы или нет?
Диапроектор!
   Я  никак не мог  примириться с тем, что  все  люди  вокруг  меня  такие
пасмурные и скучные.  Почему они не радуются вместе со мной? Мне даже обидно
стало...
   Наконец я добрался до магазина,  подбежал к отделу, где продавалась моя
мечта, и громко провозгласил:
   - Тетенька, я хочу купить диапроектор!
   - Девяносто  семь рублей пятьдесят копеек! - безразличным тоном бросила
молоденькая продавщица, не отрываясь от чистки своих ногтей...
   - Я знаю! - кивнул я и полез в карман за заветной сторублевой простыней
и вдруг...
   О Боже!.. Я не нащупал  заветной купюры. Может, она в другом кармане? Я
быстро сунул руку в другой, но и там денег не было.
   -  Что,  мальчик,  потерял?  -  безразлично-участливым  тоном  спросила
продавщица, не прекращая своего занятия.
   - Они были в этом кармане: я не мог их потерять...
   Я все еще никак не мог поверить в то, что денег у меня нет: я продолжал
ощупывать  карманы,  потом вывернул их наизнанку,  но денег  нигде не  было.
Наконец до  меня дошло, что деньги у меня вытащили в троллейбусе. А может, я
выронил их? Молча я бросился к выходу, чтобы как можно быстрее оказаться  на
троллейбусной  остановке.  Несколько  часов я  встречал  каждый  проезжающий
троллейбус, входил в него, внимательно осматривал каждый уголок  и дожидался
следующей машины. Когда же стало  ясно,  что  деньги пропали окончательно, я
горько и безутешно разрыдался и убитый горем вернулся в конце концов домой.
   Мама выслушала  мой печальный  рассказ  и  горькое:  "Я так мечтал, так
мечтал...", не  стала меня, по обыкновению, ругать, а внимательно посмотрела
на меня и глубокомысленно произнесла:
   - Эх, Витюша, мечту невозможно купить в магазине...
   В мудрости моей мамочки я не один раз убеждался на протяжении жизни...

   После того как мама устроилась работать в клуб, оторвать меня от экрана
можно было только за уши. Каждый фильм я смотрел по нескольку раз, благо что
бесплатно.  В те  дни,  когда  мама  только начала работать,  я  подходил  к
контролерше и с важным видом докладывал:
   - А у меня здесь мама работает!
   - Твоя мама? И кем же она работает? - подозрительно прищуривалась та.
   -  Буфетчицей,  вот  кем!  - с достоинством отвечал я,  словно оповещая
всех, что именно моя мама самая главная здесь.
   Из всех  фильмов, просмотренных  в то время, более всего мне запомнился
один, да и  то,  наверное, потому,  что это был первый в моей  жизни цветной
фильм.  Это  был трофейный американский  фильм,  и назывался он "Приключения
Робин Гуда".
   Родители не возражали против  моего увлечения кино  и всегда знали, что
если  меня нет дома,  то  я в  клубе. Это их вполне  устраивало: мама всегда
могла накормить меня в буфете. Самым любимым моим лакомством были  "Ситро" и
бутерброд с  колбасой, хотя чаще  всего это  был просто черный хлеб,  но все
равно  было вкусно. До сих пор, приходя  в кинотеатр, я покупаю  бутерброд с
колбасой и бутылку лимонада...
   Иногда,  если  приходила  родная  удача,  я  сидел  на  стуле, но  чаще
приходилось устраиваться на полу перед первым рядом: обычно зал был заполнен
под завязку.
   Но есть и одно тяжелое воспоминание, связанное с кино...
   Стояла  весна. Снег кое-где еще лежал, но по улицам шумно бежали ручьи.
В тот день мама то ли приболела, то ли была выходная, и потому мы с ней были
дома. Мама занималась починкой моей одежды, а я одним из самых  любимых мною
дел - рисованием...
   Мне очень  хотелось пойти в кино, но было не в  чем: ботинки мои сильно
прохудились, и мама  отдала  их в починку. Я  канючил, пытаясь упросить маму
сходить за моими башмаками, но она отнекивалась, а когда ей надоело, в шутку
бросила:
   - Если так приспичило, надевай отцовы сапоги и иди!
   Потом мама говорила, что ей и в голову не могло прийти, что  я возьму и
надену  отцовы резиновые болотники. Они были такие огромные, что доходили до
паха взрослому человеку,  а  если  верх  отогнуть,  то  получались настоящие
ботфорты. Мама очнулась,  только когда заметила, что в доме тихо. Обнаружив,
что нет сапог, она забеспокоилась:
   - Вот постреленок, действительно ушел  в отцовых  сапогах! Что  делать?
Иван же сегодня на охоту собирался!
   Отец вернулся с работы и сел ужинать. Тут мама и призналась, что я ушел
в  его  сапогах  в клуб.  Отец разъярился настолько, что бросился  туда,  за
шкирку вытащил меня  прямо  в  середине сеанса, подхватил  свои  сапоги,  из
которых я моментально выскочил, и пинками погнал меня домой. Это было первое
и  последнее  насилие  с  его  стороны по  отношению  ко  мне:  более ничего
подобного он никогда  себе не позволял. Сашку, своего  родного сына,  иногда
хлестал ремнем, а меня нет.

   Ясно,  что в школе  кинофильмов не показывали, а  моими  самыми любимым
предметами были: рисование, оно же черчение, литература, химия и  английский
язык.  О  физкультуре  и  пении  не  говорю, само собой разумеется,  они мне
нравились. Любовь к рисованию и химии помогла мне позднее, когда я учился на
первом   курсе  Бауманского   училища.   Любовь   к   литературе   я  развил
самостоятельно. Мама  научила меня читать  за  год-полтора до школы. И  все:
любовь к книгам сопровождает  меня  всю жизнь. Моя  первая книга - не помню,
чей подарок ко дню рождения, - "Русские народные сказки. Детям", запечатлена
на  "исторической"   фотографии,  подписанной   мной:  "А  когда   я   стану
писателем..." Второй книгой, на долгое время  ставшей моей  настольной, была
книга о честном, благородном  и бесстрашном  рыцаре Айвенго, который казался
мне тогда образцовым героем.
   Я рос  и воспитывался на таких авторах, как Марк  Твен,  Чарлз Диккенс,
Теодор Драйзер, Джек Лондон, Майн Рид, Конан Дойл, Эдгар По, позднее - Агата
Кристи. Я был равнодушен к русским авторам, и только  Пушкин  и  Достоевский
всерьез затронули мое сердце. Я  настолько полюбил книги, что мог читать  их
днями  и ночами,  скрываясь от мамы под одеялом и читая при свете карманного
фонарика. Я мысленно участвовал с героями в их приключениях,  сражался рядом
с  ними, пытался  расследовать преступления  и  найти  виновника раньше, чем
автор раскроет тайну.
   Это было  своеобразным тренингом, который помог развиться моей  памяти,
научил фантазировать, существенно увеличил мой словарный запас. В школе я не
любил  русский  язык и почти всегда, за исключением последнего года изучения
русского языка, когда я получил "четверку", мне с огромной натяжкой выводили
в каждой четверти хлипкую "троечку", учитывая отличные успехи в литературе и
мои увлекательно написанные сочинения.
   Вероятно,  первые прочитанные  мною книги и определили мои нравственные
позиции. Именно эти авторы и развивали во мне будущего писателя и режиссера.
Мир  приключений  властно тянул  меня к себе,  как  самый  сильнодействующий
наркотик.  Именно  эти  авторы  еще  больше   закрепили  во  мне  заложенное
зодиакальным созвездием Овна обостренное чувство справедливости.
   Кстати, где-то в девятом классе меня потянуло написать  приключенческий
роман. Мать всегда скрывала правду о  моем родном  отце, а  в детстве вообще
говорила, что он погиб на фронте, точно рассчитав, что у меня не хватит  ума
сравнить даты  окончания  войны и  моего рождения.  Я  окружал  гибель  отца
героическими выдумками, которые постепенно становились столь  реальными, что
я  решил выплеснуть свои фантазии  на  бумагу.  Слишком  будничной  казалась
профессия мамы. И в  моих  мечтах  мама стала  доктором,  а отец  героически
погибшим летчиком.  Моя  фантазия не  воплотилась  в жизнь, но долгие годы я
мечтал стать  военным летчиком,  "как папа". Летчики  для  меня  были людьми
особой  породы, небожителями,  так  продолжалось  до  тех  пор,  пока  я  не
познакомился с  одним капитаном, военным летчиком, с которым встречалась моя
двоюродная  сестра. Я  признался  ему в своей заветной  мечте и с удивлением
услышал от него:
   - Если у меня родится сын, я ему куплю кепку с огромным козырьком!
   - Зачем? - удивился я.
   - А чтобы он никогда не видел неба и не хотел пойти по моим стопам...
   Мне стало почему-то грустно, после этого откровения я утратил трепетное
отношение к профессии летчика...
   Но встреча с летчиком случилась существенно позже, чем  я начал  писать
роман, и его герой, мой  отец, остался военным летчиком и  погиб  как герой.
Так рождался мой первый роман, который я назвал "Жизнь продолжается...".
   Писался он мучительно долго:  последний раз я  вернулся к нему где-то в
семидесятых годах - но он все-таки  вышел  в свет, правда, в виде повести  в
моем сборнике "Дороги в ад". Любопытная деталь: обратившись к нему всерьез в
девяносто седьмом году, после более  чем двадцатилетнего перерыва, я  поймал
себя на мысли, что и сейчас складывал  бы  предложения точно так, как и в те
далекие годы...
   Тогда  фантазия настолько меня захлестывала, что мне нужен был какой-то
более  конкретный путь, нежели  слова, выплеснутые  на  бумагу.  Я  принимал
активное  участие  в  школьной  самодеятельности  и  коронным моим  номером,
который всегда  принимали "на ура"  и в  студенческой  самодеятельности, был
любимый поэт Маяковский и его стихи о советском паспорте.
   Когда я с пафосом, громким, звенящим голосом произносил:

   - Читайте!
   Завидуйте!
   Я - гражданин
   Советского Союза! -

   раздавались  такие бурные  аплодисменты, каким могла бы позавидовать не
одна эстрадная звезда.
   Как-то меня услышал со школьной  сцены старший брат моего приятеля Гены
Царенко,  Анатолий, и  предложил  прийти в  Дом  пионеров, в  драмкружок,  в
котором он занимался.
   Руководила  кружком  удивительная  женщина,  которая  в  прошлом   была
актрисой одного известного столичного театра. Но ее мужа сослали в Сибирь, и
она поехала вместе с ним. Он, не выдержав невзгод, умер, а она перебралась в
Омск, где ей предложили вести драмкружок в Доме пионеров городка нефтяников.
   Несмотря  на свой преклонный возраст, Зинаида Осиповна была удивительно
красивой женщиной.  Она была истинной  интеллигенткой в самом высоком смысле
этого слова и так была похожа на мою  первую учительницу, что  я  влюбился в
нее буквально с первой встречи.
   Зинаиде  Осиповне  так  понравилось  моя  декламация, что  она  с  ходу
предложила мне роль Кая  в "Снежной королеве". Это был мой  актерский дебют,
который, как ни странно, я провалил, но об этом расскажу чуть позднее...
   Кого  только  мне не пришлось  потом  играть  на сцене  Дома  пионеров!
Медведя и  Волка, Емелю и Лешего в русских народных сказках, Чацкого в "Горе
от  ума",  Раскольникова в  "Преступлении  и  наказании",  читать  за разных
персонажей   рассказов   Антона  Павловича   Чехова.  Я   настолько  увлекся
драмкружком,  что  иногда даже  опаздывал  на  тренировки,  чего  никогда не
позволял  себе  прежде. Эти  занятия  мне  столько  дали, что  я буду  вечно
благодарен судьбе за то, что она подарила мне встречу с Зинаидой Осиповной.
   Кстати,  именно она первая  обратила  внимание на  мои руки.  Со мной и
правда  случались странные  вещи.  Плачет,  к примеру, Санька,  и мать  чего
только  не выдумывает,  но  никак не может  его  успокоить. Вдруг,  не  знаю
почему, словно меня  кто-то  подталкивает:  я подхожу,  кладу  руку  ему  на
голову,  и  в  считанные  секунды  он  умолкает. Точно  так  же происходило,
естественно  существенно позже,  и с моим сыном  Сергеем, когда тот был  еще
грудным.  Среди  ночи он  начинал плакать, капризничать,  Аня вставала  и то
пыталась кормить его,  то  качать кроватку,  то брала  на руки  и ходила  по
комнате, напевая и убаюкивая  его,  но ничего не помогало.  Тогда я вставал,
просил положить Сережку в кроватку,  а  ее  - выйти. Потом клал  руку ему на
головку, и через несколько секунд он уже спокойно спал...
   Как-то Зинаида Осиповна сказала:
   - Виктор,  твои руки излучают очень доброе тепло... - потом загадочно и
тихо добавила: - Кому-то сильно повезет...
   Тогда я ничего  не понял,  а потому и не обратил на  ее слова  никакого
внимания,  но  позднее, пообщавшись с великой  болгарской предсказательницей
Вангой и индийским целителем Сингхом, я наконец осознал  силу, заключенную в
моих руках...
   Низкий вам поклон, дорогая Зинаида Осиповна!

   Как я уже сказал, с самого раннего детства наиболее страшным проступком
является для меня ложь. И не только по отношению ко мне, но и по отношению к
другим. Конечно, с возрастом я стал более гибким и стараюсь различать ложь -
и ложь,  но в детстве чувство правды управляло мной настолько, что я  не мог
соврать даже тогда, когда правда грозила мне бедой.
   Обостренное чувство пра