ельно
сделал  бывшего  афганца,  и  станут  МОЕЙ  ПАМЯТЬЮ   обо  всех  погибших  в
Афганистане и других горячих точках нашей планеты.
   Работая  над этой  книгой,  на презентации  Ассоциации  ветеранов  всех
локальных войн "Армада", я  познакомился  с Игуменом Киприаном, прозванном в
Афганистане Пересветом. Это  единственный в стране священник, имеющий личную
печать войскового  священника. За  свое пребывание в  Афганистане  он  лично
отпел не одну тысячу  наших военно-служащих. Господи,  как же тяжело  носить
все имена в сердце своем...
   Низкий поклон вам, батюшка Киприан Пересвет...

   Вернувшись в Москву,  я уже  не мог довольствоваться  теми  сведениями,
которыми   обладал:  мне  их  было   мало.  Стал  встречаться  не  только  с
вернувшимися афганцами, но и с теми, кто имел хоть малейшее отношение к этой
войне.  И  чем больше узнавал, тем острее  понимал,  что столкнулся с чем-то
страшным,  далеко пока мне не ясным. Крупицы получаемых сведений все чаще  и
чаще сталкивали с криминальными  элементами. Что оставалось  делать? Русская
пословица гласит: "Назвался груздем - полезай в кузов".
   Любая   информация,  освещающая  мои  поиски,  -  во  благо.  Прекрасно
осознавал  грозящие  мне опасности,  но  я свое отбоялся, а потому пришел  к
убеждению: встречаться и  говорить с  любым, даже самым отпетым уголовником,
если это поможет мне в поисках ПРАВДЫ!
   В эти годы я  встречался с самыми разнообразными людьми: калеки-афганцы
и  авторитеты  криминального  мира,  "воры  в  законе" и даже бомжи.  Первой
реакцией большинства  была  откровенная если не  враждебность, то неприязнь.
Приходилось использовать все  -  обаяние,  опыт,  умение, чтобы разговор  не
оборвался. Поверив,  что  я  действительно  им сочувствую, а  не  гонюсь  за
сенсациями и  не хочу  принести  им вреда, люди  постепенно раскрывались.  Я
никогда  не  злоупотреблял  их  доверием  даже  во имя творчества.  Ни  один
человек, поведавший  мне свои  тайны и откровения,  не сможет предъявить мне
претензий. Услышав некоторые их секреты, выданные под воздействием алкоголя,
я не раз и не два спрашивал их уже в трезвом состоянии, о чем можно писать и
говорить, а о чем нельзя...
   Тем не менее,  обрастая материалами для будущей книги, я  никак  не мог
прийти к однозначному ответу, каким должен быть главный герой. В разные годы
я увлекался такими разными писателями, как Роберт Стивенсон, Александр Дюма,
Джек Лондон,  Теодор Драйзер,  Эрнест Хемингуэй, Конан  Дойл, Эдгар По, Грэм
Грин,  Агата  Кристи,  позднее:  Ивлин  Во,  Жорж Санд,  Эмиль  Золя,  Ги де
Мопассан,  Михаил  Булгаков,  Иван  Ефремов,  конечно  же,  Борис  Васильев.
Придирчивый критик имеет право упрекнуть  меня во всеядности, но так было, и
это правда. Герои  этих писателей воздействовали на мои самосознание,  волю,
характер и мировосприятие.
   Мне нравилось читать про сильных героев, умеющих постоять не только  за
себя, но и защитить слабых, униженных и оскорбленных.  Вероятно, поэтому так
сильно  любил читать про Илью  Муромца,  Добрыню Никитича, Иванушку-дурачка,
всегда  выходящего  победителем.  Главный  вывод,  усвоенный  еще  в  нежном
возрасте, - зло должно быть наказано во что бы то ни стало!
   И более  всего  мне нравились книги,  насыщенные активными  действиями.
Честно  признаться,  устаю от слов:  мне всегда нравились дела, и  мое самое
любимое  высказывание  -  "Суха  теория,  мой  друг,  а  древо  жизни  пышно
зеленеет!".  И   конечно  же,  сам  старался  походить  на  любимых  героев,
воспитывая  в  себе  волю,  остроту ума и быстроту  реакции. Мне не  хватает
терпения: хочется всего  быстрее и побольше. Порой я так увлекаюсь, что меня
заносит и остановиться очень трудно. Меня  нельзя переделать: или  принимать
целиком, со всеми недостатками, или не принимать совсем...
   Подспудно мне хотелось создать такого героя, каким я видел себя в своих
мечтах.  Наделить его  не  только  неуемной силой,  стремительным мышлением,
несгибаемой  волей,  но   и   нежностью,  ранимой  душой.  Он   должен  быть
безоговорочно  предан  друзьям  и  беспощаден  к  врагам.  А   честность   и
справедливость  для  него -  что  умение  дышать.  Постепенно  сложился  его
внутренний  мир, характер,  но никак не складывался его внешний облик. А для
меня  как  режиссера  это  было  очень важно. Мне необходимо  было "увидеть"
своего  героя.  Сразу  же  отказался  от  внешнего  облика "Рембо"  -  героя
американских боевиков! Почему-то он напомнил мне русских былинных богатырей,
и  это вызвало некоторое раздражение.  Попытался  разобраться почему. Вскоре
пришел  к  выводу,  ранние  восхищения  былинными богатырями, которые "одним
махом семерых побивахом", не что иное, как детский инфантилизм. Вместо  того
чтобы  закаляться  физически,  создавать себя,  чтобы  противостоять  злу  и
насилию, сидишь и ждешь: придет некто сильный и все сделает за тебя!
   Этот  перевернуло меня. Возможно, поэтому ни один из наших литературных
и  киношных  героев  не становился  надолго  народным  героем.  Интуитивно я
понимал,  что нужен  такой  герой,  глядя  на  которого  прекрасный  пол  бы
влюблялся, мужчины поверили бы  в свои силы, а дети хотели бы  стать такими,
как он. Мой  герой  не должен поражать  грудой мышц,  внешне он должен  быть
таким, как все:  привлекательным, но не красавцем,  среднего роста. То  есть
таким, что вряд  ли на  нем  остановится взгляд, но, познакомившись поближе,
заглянув  в его  внутренний  мир,  ощутив непонятную энергию,  безоговорочно
принимаешь и радуешься, что не прошел мимо человека.
   За  последнее  десятилетие  наша  армия  настолько  потеряла  в  глазах
собственного народа, что  едва ли  не каждый  призывник считает своим долгом
"откосить" от армии, и  мне  показалось немаловажным изменить это положение,
вернуть уважение к военной форме, поднять дух военного  патриотизма. Поэтому
мой  герой  безоговорочно  стал  не  просто бывшим военным,  но  сохранившим
преданность армии, боевым друзьям патриотом своей страны и своего народа.
   Сейчас, когда вышло более десятка  книг  о  Савелии  Говоркове, уместно
задать вопрос: получилось ли это? Ответа долго не было. И вот получаю письмо
из Георгиевска Ставрополь-ского края. Предлагаю вашему  вниманию отрывок  из
него:
   "...Меня зовут Гуляев Алексей Николаевич. Мне 21 год. Ваш герой изменил
меня,  а также  мои  взгляды на жизнь. Я научился стоять за себя, изменилось
мое отношение и  к военной службе в армии. Раньше  я  не хотел  идти служить
(боялся дедовщины и боевых действий), но ваши книги изменили мое отношение к
этому.
   28 июня 1999 года я призываюсь на службу в армию. Большое спасибо ВАШИМ
книгам!  Они  заставили меня  не бояться  армии,  теперь  я  иду служить  по
собственному  желанию.  Благодаря  Вашим книгам  я  БРОСИЛ  КУРИТЬ,  ЗАНЯЛСЯ
СПОРТОМ И НАУЧИЛСЯ СТОЯТЬ ЗА СЕБЯ..."
   * * *
   Если и  были какие-то  сомнения  на этот счет,  они отпали после  этого
письма, и я благодарен его автору...
   Но тогда  я  находился  в поиске  образа  моего  героя. В какой-то  миг
показалось,  что  именно  такой  образ,  какой  видится  в  моих  мечтах,  и
вырисовывается. Постепенно, шаг за шагом, сложился, как мне  казалось, герой
моей книги. Долго размышлял над именем, отчеством и фамилией, наконец решил,
что  они  должны быть  исконно русские: Савелий Кузьмич Говорков.  Прозвища,
возникающие в  разных  историях,  соответствовали  ситуации,  в  которую  он
попадал. В Афганистане он стал Рэксом: именно так  называли себя "за Речкой"
воздушные  десантники.  Бешеным назвали его в местах  лишения свободы, и это
прозвище  сохранилось  за ним  и  на  воле, - так его стали называть  враги.
Ненавидя его, всячески стараясь  расправиться с ним, уничтожить, они уважали
его  как личность,  как достойного противника. И  конечно же,  как  истинный
киношник, я  использовал  в  книге способ киномонтажа,  перемешивая реальные
действия   с  воспоминаниями.   Это   усиливало   динамику,  ускоряло   ритм
повествования.  А  четко  выписывая внешность каждого персонажа,  вплоть  до
мельчайших  деталей,  я  заставлял  читателя видеть  то, что  вижу и сам.  К
примеру, у каждого прочитавшего "Войну и мир" своя Наташа Ростова, свой Пьер
Безухов, мне же захотелось,  чтобы  МОЙ  читатель видел МОИХ  героев такими,
какими вижу их я сам.
   Мне думалось, что  это удалось. Однако мне  мало было своих собственных
ощущений, и я пошел "в народ". Вы даже не  можете представить, сколько раз я
сам  прочитал  свою,  довольно  объемную,  рукопись  разнообразным  людям  и
компаниям! Я был  так увлечен своей книгой, что читал ее, используя все свое
актерское умение,  и как мальчишка радовался, когда видел адекватную реакцию
на  свое  чтение. Однако этого  было  уже  мало: мне как  воздух  нужно было
профессиональное  мнение: почему-то,  читая  и  перечитывая  книги уважаемых
советских писателей,  близких  мне  по  духу,  - таких, как Борис  Васильев,
братья  Вайнеры,  Николай   Леонов;  смотря  фильмы  по  сценариям  Виктории
Токаревой, - я считал, что над романом еще нужно работать и работать...
   Особенно  много  дало  мне внимательное  изучение  произведений  Бориса
Васильева и братьев Вайнеров. Я даже попытался познакомиться с ними, но в те
дни  мне не удалось:  кого-то не  было  в  Москве,  а  чей-то  телефон я  не
достал...
   С  огромным трудом я добыл телефон Виктории Токаревой, имя которой было
уже на слуху  у всей творческой интеллигенции, и позвонил ей. Не помню,  что
именно я говорил: кажется, пытался рассказать о  своем  герое, но неожиданно
Виктория сказала:
   - Хорошо, Виктор, приезжай! - и продиктовала адрес.
   Положив  трубку, я  с  ужасом вспомнил,  что единственный  напечатанный
экземпляр романа, с сотнями  добавлений и пометок,  находится у  машинистки.
Звоню ей, а та мне в ответ:
   - Где обещанная бумага?
   В  те  времена  было катастрофически  трудно с бумагой,  и  я не  сумел
достать нужное количество.
   Понимая, что нельзя  ссылаться на такие мелочи, понадеялся на  удачу и,
прихватив экземпляр рукописи ранних своих повестей, помчался к писательнице.
Мне  понравился   ее   уютный   дом,   стеснительная   дочка,   внимательная
доброжелательность писательницы. Она накормила  меня своим чудным борщом. Не
стала  корчить  из  себя  знаменитость,  не  карабкалась  на  пьедестал,  не
изображала дикой занятости: взглянув на объем рукописи, спросила:
   - Ничего, если я через недельку отвечу?
   Однако через три дня Виктория позвонила сама:
   - Виктор, я прочитала: сегодня подъехать сможешь?
   - Конечно, уже еду! - с нетерпением воскликнул я.
   Ее первые слова были:
   - Виктор, что-то мне  не совсем понятно: ты говорил об одной истории, а
я прочитала две, и совершенно на другие темы?
   Я начал что-то лепетать, но Виктория протянула мне свою рецензию.
   Это была  самая  первая  рецензия,  да  еще  полученная  от  популярной
писательницы: я ее сохранил, и мне хочется воспроизвести ее полностью.
   "Я  ознакомилась с  повестями  молодого  писателя  Виктора Доценко  под
названием "Жизнь продолжается" и "Тупик".
   Повести написаны в жанре  детектива - редком  и  излюбленном жанре  для
широкого  читателя.  Они написаны так легко и  живо, что  вполне  могут быть
использованы как сценарии для приключенческих фильмов.
   Читаются легко,  с большим интересом.  Несут  в  себе благородную идею,
большой воспитательный и нравственный заряд.
   Есть  в них художественные  просчеты, но  в  задаче данного  жанра  эти
просчеты допустимы.
   Я искренне рекомендую повести В. Доценко для публикации и съемок.
   С уважением
   Виктория Токарева
   24 июля 81 г."

   Эта первая профессиональная оценка моего  литературного труда вселила в
меня  какую-то уверенность, и я  принялся с еще большим рвением работать над
книгой,  посвященной  погибшим   друзьям.   А   эти  две  повести,   впервые
положительно оцененные прекрасной писательницей Викторией Токаревой, издал в
своем сборнике, но много лет спустя.
   Полностью  отдаться  творчеству   мешали  трудности  психологические  и
бытовые.  В  постоянный  стресс  вводили  регулярные  атаки  моей тещи  Веры
Павловны. Почему не работаю,  как все люди? Сколько можно не кормить  жену и
ребенка,  все время полагаясь  только  на них,  родителей  жены?  Еще  более
изощренными  стали  ее  нападки  после  кончины  Михаила Петровича,  который
безоговорочно верил в  мой талант и,  с  удовольствием  читая  мои рукописи,
часто пресекал нападки жены.
   Много раз объяснял, что  книга почти  готова, и если  ее издадут,  то я
верну ей все долги, но ничто  не убеждало. Все чаще и чаще  я сидел в  своей
коммунальной  квартире и писал. От грубости  и срывов меня удерживала забота
жены: иногда, тайком  от матери, выскользнув из квартиры, Таня  приходила ко
мне, чтобы подкормить.
   Как известно, вода и камень точит. Постоянно капая на мозги дочери, она
постепенно добилась  своего, и Татьяна  тоже стала все чаще и чаще намекать,
что пора мне пойти хоть дворником, но приносить деньги в семью.  Но все  мои
мысли  были  о романе. Я  существовал  в образах своих героев  и  в их мире.
Проживал все  радости и  печали с каждым героем, пытаясь представить, как он
или она поступил бы в той или иной ситуации...
   Но  постепенно  в  меня перестала  верить даже собственная  жена,  и  я
остался единственным, не утратившим веру  в свою звезду... Верить в грядущий
успех было нелегко...
   Отправившись  на  очередную встречу с участником  афган-ской  войны,  в
автобусе сунул руку в карман и обнаружил, что, кроме цельного полтинника, ни
другой мелочи, ни других  денег  у  меня нет. Боясь  попасть в лапы  злобных
контролеров, попытался разменять полтинник, но ни у кого не оказалось нужной
мелочи. Тогда я встал у кассы и  стал  собирать пятаки,  чтобы набрать  себе
сдачу. Выходя на своей остановке, опустил полтинник в кассу и оторвал билет.
Возвращаясь домой, сунул руку  в  карман,  чтобы оплатить проезд, и  вытащил
вместо пятака тот полтинник.
   Сначала удивился: откуда  он? Потом залился  краской  стыда:  наверное,
вместо полтинника бросил в кассу пятак. Первым движением  души было опустить
полтинник в кассу, но мой голодный желудок напомнил о  себе: полтинник - это
же двести граммов докторской и полбатона хлеба! После короткой,  но яростной
схватки совести с желудком победил послед-ний!  Более того, этот случай спас
меня от истощения: потом, в самые трудные дни  настоящего голода, я прибегал
к спасительной  тактике "неразменного  полтинника",  доведя  свою технику до
совершенства, чтобы  не дай  Бог  привлечь  внимание какого-нибудь дотошного
пассажира. Такие встречались нередко, и я, заметив излишнее внимание к своей
персоне,  демонстративно  отсчитывал  "свои"  сорок   пять  копеек,  опускал
полтинник в кассу, отрывал билет и спокойно отходил в сторону.
   Впрочем,  я никогда  не  злоупотреблял этим промыслом и более рубля  не
собирал.  Этого рубля как раз хватало  на двое суток... Иногда мне удавалось
написать  какую-нибудь  статью,  очерк  или рассказ  и "тиснуть"  в одной из
центральных  газет,  что  давало  от  тридцати  до  шестидесяти  рублей!  На
"газетные" деньги  накупал  для  себя продуктов, а  для  Татьяны  с  Володей
фруктов. К сожалению, это выходило  не столь часто, а потому наши  отношения
становились все напряженнее  и напряженнее. Долго так продолжаться не могло,
и после очередных  на меня  нападок я не выдержал  и предложил расстаться: в
ноябре  восемьдесят второго  года  нас развели.  Однажды, перейдя лестничную
площадку,  позвонил в  их  квартиру, чтобы повидаться с сыном, но  никто  не
ответил. Думая, что  на выходные они  уехали на дачу в Жаворонки, я позвонил
через  пару  дней, и чужой голос  мне  ответил,  сообщив, что  они  обменяли
квартиру, но давать новый адрес запретили.
   Такого предательства с их стороны я никак не мог ожидать: я очень любил
сына и втайне надеялся, издав книгу, вернуться и засыпать их деньгами, но...
жизнь уготовила мне самое страшное испытание!..
   Кажется,  именно  тогда, обобщая горький  опыт двух  тещ,  болгарской и
московской, пришел к внутреннему убеждению, что жениться нужно на сироте...

   Наступил восемьдесят третий год! У меня вроде все складывалось удачно -
появились реальные  надежды  обнародовать  свое  творчество. На радио  тепло
отнеслись  к моим повестям и твердо  пообещали, что я  сам  буду их читать в
эфире. Но главным событием  этого  года стало  окончательное, как мне  тогда
думалось,  завершение романа, посвященного  моим погибшим  друзьям. Название
"Смотри человеку в глаза" тогда казалось мне вполне подходящим.
   Я изо всех  сил пытался заинтересовать издателей своим романом, однако,
к  кому бы  ни  обращался,  услышав,  о  чем он,  все  в  буквальном  смысле
отмахивались, и,  признаюсь, не без испуга в глазах. Я  твердо  уяснил,  что
безвестному,  начинающему  автору  никогда не  пробиться  в  таинственный  и
манящий  сонм писателей. Потому  и озаботился  поисками известного писателя,
который, как говорится, хотя бы чуть-чуть  меня  подтолкнул. С  литературным
наставником мне повезло.
   Борис Васильев  принял меня  очень  тепло,  много  расспрашивал о  моей
жизни,  родителях, увлечениях.  Сначала  мне казалось, что этот удивительный
человек  просто  умеет создавать впечатление того,  что всерьез интересуется
жизнью собеседника, но чем больше мы общались, тем глубже я убеждался в том,
что  Борис  Львович  не  может  жить  по-другому:  он  ДЕЙСТВИТЕЛЬНО  близко
принимает к сердцу все радости и горести того, с кем общается. А как дотошно
он разбирал по косточкам мой роман!
   Сколько  доброты и  тепла  в  этом  удивительном  человеке!  Как  много
жизненных и литературных тайн он  открыл мне! В одну  из  наших встреч Борис
Львович сказал:
   - Еще немного, Виктор, и твоя первая книга будет готова!
   - Что  толку, - с  грустью вздохнул  я. -  Главное  -  найти того,  кто
захочет ее издать...
   - Глупости говоришь! - Он недовольно нахмурился. - Главное для писателя
- вложить свой труд, свою  душу, сердце, и рано или поздно  люди оценят твое
произведение!  А чтобы ты  дожил до этого дня, - он улыбнулся, - я попытаюсь
тебе  помочь...  Думаю,  в июне-июле  буду  посвободнее, а к  тому  времени,
надеюсь, и ты отшлифуешь свой роман, тогда и начнем атаковать издателей...
   Милый, дорогой мой Борис Львович, как же вы были правы, говоря о душе и
сердце писателя! На всю жизнь запомнил я Ваши слова...
   Работая  над  этой книгой, я  ощутил  необходимость повидаться  с  моим
наставником.  Созвонился с Борисом  Львовичем,  который  пригласил  меня  на
подмосковную  дачу  в  Солнечногорске.  С  огромным  волнением  подъезжаю, а
наставник, достаточно крепкий  для своих  семидесяти пяти лет, уже встречает
на крыльце. Я вручил ему свои новые романы, и мы углубились в  воспоминания.
А перед расставанием  сфотографировались  на память. Через пару дней получаю
от него одну  из  самых  любимых  повестей  -  "Завтра была  война" с  очень
трогательным автографом:
   "Признаться, я так  и не научился  подписывать книжки,  дорогой  Виктор
Николаевич. А поэтому просто -
   Ваш Борис Васильев. 14.03.99".

   Предыдущая наша встреча произошла незадолго  до моего ареста:  в  конце
января восемьдесят третьего года, и тогда я был так нетерпелив, что хотелось
услышать   мнение  еще  какого-нибудь   маститого  писателя...  Моя  близкая
приятельница Виктория Стенберг  в то время проявляла трогательное участие  в
моей  судьбе и  дала мне телефон  Аркадия Вайнера,  назвав имя  человека, на
которого мне  следовало сослаться, чтобы, как заметила Вика, Вайнер меня "не
отфутболил".
   Собираюсь с духом и одиннадцатого февраля, как сейчас помню, в пятницу,
звоню, представляюсь, говорю, от кого и по какому поводу.
   Вдруг слышу:
   - Сейчас свободен?
   Растерянно говорю "да", и уже через пятнадцать минут, прихватив папку с
рукописью, еду на метр