, зайди  за Валькой - и ко мне, мухой! Да по  пути  захватите пару
бутылок  портвешка... -  Видно,  на другом конце  провода что-то спросили, и
Катерина саркастически ухмыльнулась: - Как что делать? Трахаться, вот что! -
усмехнулась она и шлепнула трубкой по аппарату.
   - А подруги-то хоть ничего? - поинтересовался Феликс.
   -  Не боись, понравятся...  - улыбнулась наша хозяйка и  повернулась ко
мне. - Пойдем за стол?
   Подруги действительно оказались вполне ничего, и мы отрывались часов до
двух,  после чего  разошлись  по  углам. Мы  с хозяйкой  дома - в  небольшую
спаленку, Жора  со своей  подругой  улеглись в горнице, на диване  у окна, а
Феликс  со  своей выбрали закуточек  за русской печкой, стоящей едва  ли  не
посередине. Поупражнявшись в сексуальные "догонялки", мы наконец заснули.
   Меня   разбудил  какой-то   странный  звук,  доносившийся  из  горницы.
Прислушавшись, я разобрал жалобные причитания:
   - Ребята, помогите! Ребята!
   Похоже, голос принадлежал Феликсу.  Вскочив с кровати, я устремился ему
на помощь, подумав, что он  с кем-то не на шутку сцепился. Но в горнице было
темно, и пока  я искал выключатель, Феликс продолжал взывать о помощи. Когда
же лампочка ярко осветила избу, все буквально взорвались от хохота.
   Феликс стоял возле русской печи, вытянув вперед руки, словно  слепой, и
жалобно  скулил. Проснувшись среди ночи от желания сходить "по малой нужде",
он  начисто забыл, где находится, а в темноте окончательно потерял ориентиры
и стал кружить  вокруг печи, пытаясь отыскать  выход. Ему почудилось, что он
заперт в лабиринте и ему вот-вот придет конец.
   - А пописать-то тебе хоть удалось? - спросил я.
   -  Ой, совсем  забыл!  -  воскликнул  он  и пулей полетел к выходу: все
"удобства" были на улице.
   Мы снова зашлись от хохота...
   В  общем,  наши  мужественные  агитброски  в  российскую  глубинку  для
выполнения призыва партии: "Искусство в  массы" - проходили с полной отдачей
всех наших сил и способностей...

   Однажды  я  услышал,  что  при  университетском Доме культуры  объявлен
конкурс в  эстрадную студию.  Из чистого любопытства  я  зашел посмотреть  и
узнал,  что  художественный  руководитель   СТЭПа  -   Студенческого  театра
эстрадных  представлений  -  Николай  Николаевич  Рыкунин.  Поскольку я  сам
специализировался  в конферансе,  то следил за "старшими товарищами",  среди
которых  выделял и любил как раз Рыкунина. В  назначенное  время  я пришел к
нему на просмотр, и он, выслушав мое чтение, сразу меня зачислил.
   Я  стал,  ко всему  прочему, заниматься в  студии  заслуженного артиста
республики Николая Рыкунина.
   С  первой  же встречи  он произвел  на меня такое впечатление, что, как
говорится,  я  ему все  время смотрел  в  рот.  Меня все в  нем  поражало: и
тональность  плавной речи,  которая  слышна  и  в  последнем ряду, и изящные
жесты,  присущие только интеллигентам старой формации, и барская походка.  Я
решил заниматься в классе "пантомимы и конферанса".
   Как много дал мне  Николай Николаевич! Потом только мы узнали, что  его
несколько  раз представляли  на звание  "Народный артист  СССР",  но недруги
выискивали всякие причины, чтобы его прокатить, и в последний раз придрались
к тому,  что у него  нет  педагогических заслуг.  И  Николай Николаевич, как
всегда, смело принял вызов, создав собственную студию.
   Чему мы  там  только  не учились: технике  речи, актерскому мастерству,
читать  стихи  и  прозу,  даже танцевать  и  петь.  Андрей Внуков,  довольно
известный  в   то   время   поэт,   написал   для  нашей  дипломной   работы
музыкально-драматическую  пьесу  в двух актах. Мы сами придумали  декорации,
пошили  костюмы,  а репетиции были таким святым делом,  что,  даже  заболев,
приходили на  них с  высокой температурой, но в марлевых  повязках, чтобы не
заразить партнеров...
   Тогдашний министр культуры СССР Екатерина Фурцева очень симпатизировала
нашему художественному  руководителю и пришла  на  наш выпускной  спектакль,
который показывался  на главной сцене МГУ на Ленинских  горах - в  зале Дома
культуры.  Несмотря на то что  вход  был платным, в огромном  зале свободных
мест не было. Надеюсь, зрители не пожалели ни о  потраченных  деньгах, ни  о
проведенном  времени.  Во  всяком случае, аплодисменты переросли в настоящие
овации, а Николая Николаевича вызывали на сцену раз пять.
   Когда  занавес наконец  закрылся окончательно, мы  окружили  Рыкунина и
стали поздравлять с  успешной премьерой,  а он  поздравлял нас.  Неожиданно,
словно по команде, все замокли: к  нам  за кулисы  зашла сама Фурцева! Тепло
поздравив   нашего   художественного  руководителя,   Екатерина   Алексеевна
попросила  его познакомить с нами, и Николай Николаевич поименно  представил
каждого, и каждому Фурцева пожимала руку, коротко бросая:
   - Поздравляю вас! -  а когда дошла очередь до меня, сказала:  -  А  вы,
молодой человек, весьма талантливы! Поздравляю вас!..
   Вскоре Николай  Рыкунин получил  звание  народного,  и  мы  все за него
порадовались.
   Через  тридцать  с лишним  лет мы встретились  с Николаем  Николаевичем
Рыкуниным:  я  пригласил  его  на  премьеру  своего  художественного  фильма
"Тридцатого  уничтожить!". Несмотря на приближавшееся восьмидесятилетие,  он
был таким же подтянутым, обаятельным,  уважительно-ласковым, каким я  помнил
его. Он  искренне радовался моим успехам и  сказал, что всегда верил,  что я
найду свое  место в  искусстве. Я  с  благодарностью  принял  приглашение на
празднование его восьмидесятилетнего юбилея в Театре эстрады и даже выступил
с приветственной речью.
   На  этом  вечере  Николай Николаевич  познакомил меня  с очень  многими
известными артистами,  среди  которых  были Наталья  Дурова, хозяйка "Уголка
Дурова",  и Борис Брунов, с  которым мы  обменялись  календариками  с нашими
фотографиями, и многие другие.
   Фото Брунова я укрепил на раме  окна, у которого стоит письменный стол,
и несколько месяцев  он доброжелательно  наблюдал, как я работаю. Но однажды
календарик упал. Почему-то  мне стало не по себе: я до него не дотрагивался,
не  было и  сквозняка. Я  попытался прикрепить  его  на  прежнее место,  что
удалось не  без  усилий. В  этот  момент раздался телефонный звонок.  Звонил
Николай Николаевич Рыкунин.
   -  Ты знаешь,  Витюша, только что скончался  Борис  Брунов, - сказал он
печальным голосом.
   -  Поразительно! - сказал я. - Перед  вашим звонком  упало  фото Бориса
Брунова, и я подумал: это не к добру... - Я  был искренне огорчен, хотя знал
этого талантливого человека не так хорошо, как хотелось.
   - Да, Витюша, есть множество вещей, которые человек еще долгое время не
сможет объяснить...
   - Вы держитесь, Николай Николаевич, не раскисайте!
   - Постараюсь.  - Он усмехнулся и  грустно  добавил: - Хотя  что от меня
зависит?
   Я   прекрасно  понял,  что  имел  в  виду  мой  бывший   художественный
руководитель.  Хотя почему "бывший"? Николай Рыкунин навсегда останется моим
художественным руководителем. Человеком с  самой большой буквы. Но чем я мог
его  успокоить?  Умер его  близкий приятель,  на несколько лет  моложе  его.
Ничем...
   Огромного здоровья вам, дорогой мой Учитель!..

   Однажды  на университетской доске объявлений я  прочел, что  киностудия
"Мосфильм"  приглашает  всех  желающих  принять  участие  в массовых  сценах
фильма. Оплата - три рубля, позвонить по такому-то номеру.
   Сняться в кино?! Уверен, почти каждый хотя бы раз тайно в юности мечтал
сняться  в кино, а обо мне и говорить нечего. А тут еще и заплатить обещают:
по  три рубля  за съемочный  день. Не думая,  я  едва  не  бегом поспешил  к
телефону,  потом к проходной "Мосфильма", где мне выписали пропуск и провели
в зал, где собрались участники массовки. Там отобрали наши паспорта и выдали
одежду, скорее похожую на тряпье. Натянув на себя эту рвань, мы являли собой
довольно убогое зрелище.
   Потом  к  нам  вышла  молоденькая  девушка,   оказавшаяся   ассистентом
режиссера. Она-то и сообщила  нам, что  мы примем участие в съемках фильма о
докторе   Айболите.   Ответив  на   малозначительные  вопросы,   ассистентка
удалилась, и мы снова погрузились в ожидание. Прошло около часа, после  чего
бригадир массовки вновь выстроил нас в шеренгу. Через  несколько минут к нам
приблизилась  группа   из  четырех   человек,   среди  них  и  знакомая  нам
ассистентка.
   Впереди шел  мужчина  очень  маленького  роста с большой  залысиной  на
голове. Он следовал вдоль шеренги, оглядывая каждого быстро, но внимательно.
Проходя мимо меня, он остановился и задержал на мне взгляд.
   - Этого не гримировать! - приказал он и пошел дальше.
   Поняв  по-своему, я  пожал плечами  и  направился  в  сторону  стоящего
поодаль нашего бригадира.
   - Погодите, молодой человек! - окликнула меня ассистентка. - Куда вы?
   - Как куда? Переодеваться...
   - Почему переодеваться? - растерялась та.
   -  Вы же сами  слышали,  что сказал  этот мужчина:  меня гримировать не
нужно! Значит, я отсеян! - спокойно  ответил я, а  у самого внутри клокотало
от такой несправедливости.
   - Да вы  ничего не поняли!  - Девушка  рассмеялась. - Ролан Анатольевич
отобрал  вас в группу актеров окружения! Вы уже не просто массовка, может, и
эпизод достанется!
   - А режиссер фильма согласится? - с сомнением спросил я.
   - Так  Ролан Анатольевич и  есть режиссер  фильма!  -  сказала она и  с
пафосом добавила: - Это же САМ Быков!
   - Быков? - чуть растерялся я. - А я и вижу - такое знакомое лицо! Но он
же актер!
   - И актер, и режиссер!
   - О чем спор, друзья? - доброжелательно спросил подошедший Быков.
   Когда ассистентка ему рассказала, он заразительно рассмеялся:
   -  Обиделись, что  отказал  в  гриме? Верочка,  скажи  гримерам,  чтобы
сделали ему шрам на щеке! Согласны, молодой человек? - повернулся он ко мне.
   - Конечно, Ролан Анатольевич! - Я был так рад и горд  собой, что  готов
был броситься к нему на шею.
   Съемки мне понравились, и я даже получил слова. "Держи доктора!" - орал
я, преследуя Ефремова в банде, возглавляемой Быковым.
   К  моему  огромному сожалению, этот эпизод выпал  при монтаже, и  среди
разбойников меня можно разглядеть с очень  большим трудом. Я пережил ужасный
стыд, растрепав  всем  знакомым  о  своем  триумфе  на  съемках,  и,  собрав
несколько человек, повел их на фильм, а себя не обнаружил.
   Мы  вновь  встретились  с  Роланом  Быковым  на  фильме "Душечка",  где
"Душечку"  играла  Людмила  Касаткина.  В этой  картине  меня  назначили  ее
шафером,  и я  во время ее венчания держал над ее головой золотую венчальную
корону. Тут уж меня не вырезали, и этот эпизод хранится в моей видеотеке.
   Прошла примерно четверть века, когда судьба вновь свела нас  с Быковым,
но третья встреча не принесла радости, во всяком случае мне, но об этом речь
впереди...
   * * *
   Кажется,  в  шестьдесят   седьмом  году  физрук  нашего  экономического
факультета,  Николай  Николаевич  Шукленков,  был  направлен   руководителем
спортивно-оздоровительного  лагеря  МГУ  в  Пицунде  на  все  лето.  Николай
Николаевич, полковник в отставке, прошел всю войну, был несколько раз ранен,
но  не  ожесточился,  был очень  добродушным,  внимательным  и  заботился  о
студентах, словно отец родной.  Конечно, он не был  в спорте профессионалом,
как мой  тренер Вадим Константинович Дармо, но оставил о себе очень  теплые,
иногда и забавные воспоминания.
   В  то лето Николай Николаевич выбил  для меня  путевку, и мы поехали  в
Пицунду вместе. В моем заезде спортсменов было мало: в основном  студенты  с
факультетов  журналистики,  психологического  и  филологического.  А на этих
факультетах  обучалось,  по  крайней мере  в мои  годы, процентов  девяносто
представительниц женского пола. У меня там  был очень красивый платонический
роман  со  студенткой факультета  журналистики  - Мариной Тарасовой, дочерью
известного в то время поэта.
   Марина была очень женственна, привлекательна и с очень ранимой душой. С
ней хотелось  говорить  только  о возвышенном и  умном.  У нас, само  собой,
сложилась тесная компания: я и  Марина с  шестью ее однокурсницами. Мы почти
все  время  были  вместе: загорали,  купались,  ездили по  живописным местам
Грузии и Абхазии.
   Марине льстило, что, хотя  некоторые ее подруги поглядывали на  меня, я
уделял внимание ей. Однако дальше поцелуев дело не продвинулось. Марина была
непреклонна:  начать с ней интимную жизнь можно было только через загс. Я же
был сыт по горло своим первым опытом семейной жизни, а потому наши отношения
постепенно угасли.
   Мы встретились лет через тридцать. Марина увидела мою фамилию в  титрах
фильма, но  подумала,  что однофамилец, потом, посмотрев  другой  мой фильм,
попыталась найти автора через телевидение, где у нее были знакомые, но те не
смогли помочь.  Но вскоре ей  на глаза попалась  одна из  моих  книг,  и она
обратилась в издательство.
   Мы  встретились. Она вышла замуж за дипломата, у них дочь Маша.  Жили в
Югославии,  где  Марина работала собственным корреспондентом  РИА "Новости",
муж -  в  посольстве. Во  время вероломной  бомбежки  Югославии  натов-скими
войсками вся  их жизнь размеренная моментально  рухнула:  Марине с дочерью с
трудом удалось выбраться из Югославии и добраться до Москвы.
   Мы  обрадовались  встрече,  ностальгически  вспоминали  нашу молодость,
Пицунду.  Марина  призналась,  что  действительно была  влюблена  в  меня  и
переживала  нашу разлуку. Вспомнили  мы и  Шукленкова, который ранним  утром
будил всех по лагерной радиотрансляции и выгонял на зарядку.
   Как-то на несколько дней приехали в лагерь студенты из ГДР.  Познания в
немецком  языке  ограничивались  у Николая  Николаевича  словарным  запасом,
приобретенным в  Великой  Отечественной  войне.  Но  он был  уверен  в своих
безграничных  языковых  возможностях:  в  день  отъезда  немецких  студентов
Николай  Николаевич  выдал перл, незабываемый до сих пор. Приехал автобус, и
им  нужно  было  немедленно  ехать в аэропорт,  а они  еще чемоданы свои  не
забрали. Немцы  -  ни слова по-русски,  а переводчик  куда-то запропастился.
Тогда Николай Николаевич взял инициативу в свои руки и пошел в радиорубку.
   -  Студентишен дойтишен демократишен републик! - торжественным  голосом
объявил он, но, видно, далее у него не нашлось  слов,  ложившихся в немецкое
звучание, но  он без колебания закончил фразу:  - Подойдите  и заберите свои
чемоданы!
   Трудно  представить, какой взрыв  хохота раздался на весь лагерь! К нам
прибежали даже из соседних лагерей с вопросом: что случилось? Долго еще этот
случай ходил по всем факультетам МГУ как смешной анекдот...
   Милый добродушный чудак, как жаль, что его уже нет в живых...

   Перечитал  страницы, посвященные  студенческим годам, и  мне стало даже
неудобно:  создается впечатление,  что,  кроме  занятий  спортом,  эстрадным
мастерством, участия  в съемках фильма и многочисленных любовных похождений,
у меня ничего иного  во время учебы в  университете не было. А это совсем не
так.
   Моя  курсовая работа, написанная  на третьем году учебы, была настолько
высоко   оценена  профессором  Капустиным,   заведующим  кафедрой  труда   и
заработной  платы,  что   он   предложил  мне  поработать  младшим   научным
сотрудником  на половине  ставки  - на семьдесят  рублей  -  в  НИИ труда  и
заработной  платы,  где он  был  директором. Естественно,  я  согласился  не
раздумывая.
   Для начала я взял  тему "Бесплатный транспорт в СССР". Сколько расчетов
и   диаграмм   сделал   я,   чтобы   доказать,  что  затраты  на   билетерш,
полуавтоматические кассы,  печатание  билетов и  так далее  и тому  подобное
делают транспорт нерентабельным и гораздо более  разумен налог на транспорт!
Профессор прочитал мою работу и сказал, что  у меня хорошо подвешен язык, но
налог на транспорт в СССР никогда не буден введен, по крайней мере для того,
чтобы сделать его бесплатным. Как же он был дальновиден!
   Потом  я  взялся  за  студенческие  стипендии.  Точными   выкладками  я
подкреплял собственный опыт, свидетельствовавший  о том, что двадцать восемь
рублей -  сумма  катастрофически малая  для студента. Уложившись  в тридцать
страниц, я дрожащими руками вручил свой реферат профессору Капустину.
   На следующий день он вызвал меня и похвалил за хорошую работу, заметив,
что отдельные  мои выкладки  войдут в разработки НИИ и на мой реферат  будет
ссылка. После чего предложил  положить  мой реферат в основу  моей дипломной
работы,  озаглавив  ее   так:  "Социальное  происхождение   и   материальное
обеспечение студентов СССР". Он попросил подумать, на материале  каких вузов
страны я буду писать эту работу. А на прощанье заметил, что мой диплом имеет
шанс плавно перерасти в диссертацию.
   Я долго не раздумывал: МГУ,  МВТУ,  Плехановский и Первый  медицинский.
Профессор одобрил мой выбор и оформил соответствующие бумаги в эти институты
для  моего  допуска  к   личным  делам  студентов,  архивным   материалам  и
экономическим документам этих вузов.
   Когда  вспоминаю  сейчас,  что через мои  руки  прошло порядка тридцати
тысяч студенческих личных дел, из которых я обезличенно выписывал данные для
дипломной работы, то  мне  самому  с  трудом верится, что я  это сделал. И я
немного  горжусь  тем,  что  отчасти  благодаря  моим  реферату   и  диплому
студенческие  стипендии были пересмотрены и дифференцированы: старшекурсники
стали получать гораздо больше, чем студенты первого-второго курсов...
   Более всего  меня поразили в  этих вузах сведения о  национальности и о
социальном составе студентов в процентном отношении. К примеру: на мехмате и
физическом  факультете МГУ - до  восьмидесяти процентов студентов - евреи. А
всего в  университете полтора процента выходцев из крестьянских семей, около
десяти  процентов  из семей рабочих, а остальные - из семей интеллигентов...
Наверное,  именно  поэтому  на  моей  дипломной   работе  стоял  гриф:  "Для
служебного пользования"...
   Так  что  мы,  студенты  шестидесятых,  все  успевали  и  не  думали  о
наркотиках   и   пьянстве,   как  современная  молодежь,   почти   поголовно
увлекающаяся  всякими  там  "крэками"  и  "экстази",  опускаясь  все  ниже и
деградируя все больше...
   Мы  не были пай-мальчиками.  Однажды довелось  вместе с  моей подругой,
дочерью высокопоставленных  родителей, побывать в огромной, комнат в восемь,
квартире одного бывшего  министра, в которой его  отпрыски, воспользовавшись
тем, что родители уехали на пару лет работать за границу, устроили настоящий
притон. Уже на ее пороге нам сунули по таблетке ЛСД и не отстали, пока мы их
не  приняли (естественно, я изобразил,  что принял). В  каждой комнате  этой
внушительной   квартиры   что-нибудь  да   происходило:   в   одной   лежали
переплетенные в экстазе  голые тела, в другой кто-то кайфовал в одиночку,  в
третьей полным ходом шел сеанс бурного группового секса...
   Мне,  как "трезвому  среди  пьяных", стало немного противно, и я  ушел,
утащив и  свою подругу. Потом я решил  попробовать, что  собой  представляет
ЛСД. Пригласил трех приятелей-борцов, все честно рассказал им  и попросил, в
случае чего, вязать  меня. После принял таблетку. Через некоторое  время мне
показалось,  что  меня  хотят убить,  я  стал  прятаться,  мечась  по  всему
общежитию  в поисках убежища.  Когда  я  пришел в чувство, то  с  удивлением
обнаружил себя сидящем на шифоньере!
   Вы знаете, потом я пытался в нормальном состоянии забраться на него, но
мне так и не удалось...
   Ребята мне рассказали, что  с момента приема  таблетки я был совершенно
спокоен минут двадцать пять, после чего начал с подозрением вертеть  головой
по  сторонам,  а незадолго  до  того,  как  очнулся, неожиданно  бросился  к
шифоньеру и буквально взлетел на него. Причем проделал это так стремительно,
что они не успели ничего предпринять.
   После такой реакции, естественно, я больше никогда ЛСД не