д до денежной  реформы. Можете  поверить, что это
были вполне приличные деньги даже для взрослого человека.
   С первой зарплаты я купил томик Конан Дойла и дал  себе  слово с каждой
зарплаты обязательно покупать хотя бы одну книгу, что и делаю до сих пор.
   В ТТУ  я проработал  около  двух месяцев: когда начальство  прознало  о
нарушениях    трудового    законодательства,    допускаемых   в    отношении
несовершеннолетнего  парня,  бригадиру  вынесли  выговор  и  предупредили  о
недопустимости в  дальнейшем подобных нарушений. Не желая доводить  ситуацию
до конфликта, я ушел "по собственному желанию".
   После,  с помощью маминой сестры, я устроился учеником электромонтера в
электроцех нефтезавода.  С  моим  наставником  Гришей,  упитанным парнем лет
тридцати, мы ходили по цехам и  устраняли различные мелкие неполадки: меняли
в плафонах  перегоревшие  лампочки,  исправляли поломки  в  силовых щитах  и
многое другое.
   Как и в армии, у электриков были по отношению к  новичкам свои приколы.
Самым любимым  был следующий. В первый  день  мы с Гришей отправились менять
лампочки  в плафонах. Плафон - название довольно  упрощенное: на  самом деле
это   довольно   сложная  конструкция  со  стеклом,  защищенным  специальной
металлической решеткой.
   Первым  делом, как и положено  по  правилам  техники  безопасности,  мы
сходили и  отключили  рубильники,  повесив  на  силовой  щит  табличку:  "Не
включать!  Работают люди!"  После  чего Гриша  предложил мне сделать  почин,
заменив свою первую лампочку. Я залез на стремянку  и стал откручивать винты
плафона.  Когда  все  они были откручены, я осторожно снял довольно  тяжелый
стеклянный кожух, вручил его Грише и только протянул руку к мощной лампочке,
как мой наставник  громко  вскрикнул. Но, видно,  его нетерпение было  столь
сильным, что  звук оказался не таким  громким, как ему хотелось, и  заставил
меня лишь слегка вздрогнуть.
   - Что, испугался? - рассмеялся довольный Гриша.
   -  Есть  немного, -  кивнул  я  и  затаил мысль как-нибудь  вернуть ему
"должок".
   Минуло  несколько однообразных дней, и вот,  в  силу странного стечения
обстоятельств, мы оказались, как нарочно, в  том же месте, где Гриша пытался
меня напугать в первый день  работы. На этот  раз  после обычных процедур по
правилам  техники безопасности на стремянку полез Гриша. И когда он протянул
руку к лампочке, я во весь голос изобразил хлопок. Гришу словно ветром сдуло
со стремянки, и он несколько минут приходил в себя.
   Самое драматическое и  замечательное  в  этой истории  то, что какой-то
олух оператор, не заметив нашей предупреждающей таблички, включил рубильник.
Он  вошел  в цех как  раз в момент стремительного прыжка Гриши.  Подскочив к
лежащему,  он  с побледневшим  от  ужаса  лицом  стал  суетиться над  ним  и
извиняться, клянясь, что не видел таблички.
   Так  и получилось, что вместо тумаков от разъяренного  Гриши  я получил
благодарность:  его  могло  запросто тряхануть током  в  триста  восемьдесят
вольт...
   К счастью, мне недолго пришлось ходить  по цехам:  чем-то я приглянулся
начальнику  электроцеха, и он перевел меня в  бригаду по замене перегоревших
обмоток в электромоторах. На этом участке работали только женщины, и было их
двенадцать. Работа была довольно муторная, да и руки мои  не были похожи  на
женские.  Женщины,  узнав, что я  считаюсь  любимчиком  у  начальника  цеха,
поняли, что от меня будет больше пользы, если они выберут меня бригадиром, и
единогласно проголосовали "за".
   Вы  можете  себе  представить  шестнадцатилетнего  парня,  под  началом
которого  дюжина женщин  в возрасте от двадцати до  тридцати пяти  лет?  Кто
хочет, пусть пофантазирует...
   А мы вернемся к матросам-дембелям...
   Казалось, в Омске  они маячили  на  каждом углу. На самом  деле моряков
было  несколько  тысяч,  но  их черная форма, клеши,  ярко начищенные  бляхи
ремней настолько бросались  в глаза, что  создавалось превратное впечатление
об их  действительном  количестве, которое усугублялось тем, что  они  почти
всегда ходили компаниями. Но все  бы было  мирно, если бы моряки  не  решили
установить в городе порядок по своему вкусу и разумению...
   Сначала  им  не  понравились  так  называемые  стиляги,  и   они  стали
расправляться с ними  физически: парней избивали, рвали  "стиляжьи"  одежды,
состригали  "коки",   девушек   тоже   подстригали,  рвали   одежду,  словно
проституткам, ставили печати на  коленки тех,  у кого были слишком  короткие
юбки.
   Потом  они  записали  в противники  так  называемых  блатных:  хромовые
сапожки - "прохоря", рубашка-косоворотка,  чуб из-под кепки, золотая фикса и
обязательная финка в кармане.
   Матросы цеплялись ко всем,  кто  не был похож на них.  Если  у  стиляг,
разобщенных и физически  хлипких, они не  встречали  отпора, то  с блатными,
имевшими спаянные компании  и  круговую поруку, у матросов произошла осечка.
За каждый наезд  на блатного  братцы матросики  получали  в  ответ по полной
программе. И чем грубее поступали матросы, тем  жестче обходились с ними: за
разорванный  сапог  у блатного  матросы получали  несколько  располосованных
ножами  морских клеш,  за  сломанную руку или подбитый глаз  одного блатного
двое-трое матросов оказывались в больнице с ножевыми ранениями.
   Ситуация все больше и  больше осложнялась,  а  страсти все накалялись и
накалялись: рано или поздно должен был произойти взрыв.
   Правители города  чувствовали  его  приближение,  но  ничего  не  могли
поделать:  милиция  была   малочисленна  и  не  справлялась  со  сложившейся
ситуацией.  Тогда  и  обратились  за  помощью  к  комсомольским  оперативным
отрядам, которые к тому времени стали серьезной силой.
   Критическая  масса  неприязни матросов  и блатных вскоре  действительно
привела к  взрыву. Он случился на танцплощадке.  Один  матрос сцепился из-за
девушки  с  блатным,  и  тот  с друзьями  разбил ему до  крови  лицо. Матрос
бросился к общежитию, где жили его друзья-сослуживцы, и крикнул:
   - Полундра! Наших бьют!
   На  его клич выскочило человек пятьдесят разгневанных матросов, которые
накрутили  на руки ремни с пряжками, залитыми свинцом. С угрожающими криками
они устремились на танцплощадку.
   Но и блатные, видно, готовились к этой схватке: они тоже кликнули своих
пацанов. Те явились, вооруженные не  только велосипедными  цепями, железными
прутьями, но и ножами.  Побоище  было страшным. К месту схватки были стянуты
все сотрудники милиции города и "оперкомы" нескольких районов.
   Трудно  было  сосчитать количество  разбитых  голов,  ножевых  ранений,
переломанных рук и  ног, но после  этого  побоища,  арестовав самых злостных
зачинщиков, как с той, так и с  другой  стороны,  и отправив их  в  КПЗ  для
проведения  следствия,  власти   наконец  приняли  правильное  решение  -  и
матросиков благополучно отправили по месту их прошлого, до  флотской службы,
жительства...

   Не  могу  припомнить,  как  меня затянули  в  оперативный комсомольский
отряд: то  ли я попал  туда в  поисках романтики, то ли меня привлекло,  что
давали три-четыре свободных оплачиваемых  дня в  месяц, да  еще  увеличивали
отпуск, Бог его знает. Но уж точно не из идейных соображений.
   Самым интересным  было то, что  в эти  оперотряды чаще  всего  вступали
закоренелые   уличные   хулиганы,   что   поощрялось   особо:   можно   было
отрапортовать, что  энное количество неблагополучных ребят  "исправилось"  и
они сами успешно борются с преступными элементами.
   Резонно  спросить,  что влекло хулиганов  в оперотряды?  Ответ лежит на
поверхности: если раньше  эти ребята, давая выход молодой энергии, пускали в
ход кулаки, все  время подвергаясь опасности попасть за решетку, и считались
обыкновенными  хулиганами,  то  сейчас  они не  только  не  наказывались  за
аналогичные поступки, но и поощрялись, а некоторые и наделялись властью.
   Хотя,  должен признаться, это был  очень ловкий ход со стороны властей,
двойной удар,  говоря словами одной  модной рекламы - "два в одном флаконе".
Во-первых,  в прошлом трудные подростки постепенно начинали думать  о пользе
общества,  действительно становились его полезными членами,  во-вторых, они,
всерьез взявшись за дело, довольно сильно прижали преступность в городе.
   Как я  уже  дал  понять  выше,  меня  нельзя  было считать  в  то время
пай-мальчиком, да и  "шалости" нашей  компании были на грани криминала. Меня
из-за плохого  поведения даже в комсомол приняли  на  пару  лет позднее, чем
было положено по возрасту, да и  то только потому, что мою  фамилию случайно
не  вычеркнули  из  наградного  списка   ЦК  ВЛКСМ  "за  отличную  работу  в
комсомольском оперативном отряде".
   Этот список  стал результатом того, что трое наших оперативников, в  их
числе и я, сумели задержать опасного рецидивиста, имевшего за спиной тройное
убийство.
   Все  произошло случайно,  довольно  глупо  и  крайне опасно для  жизни,
особенно  для  моей.  У  нас  в  штабе  давно  висело  несколько  фотографий
преступников,  находящихся  в розыске, и, вовсе не  думая о  них, мы  втроем
мирно   патрулировали   свой   участок.  Медленно   прогуливались,   как  бы
одновременно  и  патрулировали,  трепались,  рассказывали анекдоты и  всякие
истории. На рукаве у каждого - повязка с тремя буквами - О К О, аббревиатура
названия отряда. Когда я что-то рассказывал и  случайно  взмахнул  рукой, то
заметил,  как  один  мужик,  в  сторону  которого  совершенно  нечаянно  был
направлен  мой  взмах,  замер,  глаза  его  тревожно  забегали  и  он  резко
повернулся  и пошел  в противоположном  направлении. Его лицо показалось мне
знакомым,  но я  не мог  вспомнить  откуда.  Чисто интуитивно я прервал свой
рассказ и коротко бросил напарникам:
   - Пацаны, берем того мужика! Только без шухера!
   Поскольку я был бригадиром десятки,  для них это прозвучало как приказ,
и мы прибавили шагу, продолжая  беседовать ни о чем. Мужик оглянулся и  тоже
ускорил  шаг,  мы  едва  не  бегом,  он  -  тоже.  Трудно  сказать,  сколько
продолжалась  бы   эта  странная  погоня,  если  бы  преследуемый  вдруг  не
остановился и решительно не пошел  нам навстречу.  Скорее  всего он подумал,
что  легко  справится  с такими сопляками,  как  мы, тем  более что он,  как
выяснилось, был вооружен.
   - А ну,  брысь, мусорки  херовы!  -  грозно прорычал  он, держа  руку в
кармане.
   "Нож!" -  промелькнуло в моем  мозгу, и я впился  взглядом в  эту руку,
стараясь не упустить ни одного движения.
   Дело в том, что многие из нас, "оперкомов", в том  числе  и я, ходили в
спортклуб  "Динамо" на  занятия  по  военизированной  борьбе самбо,  которую
изобрел  олимпийский  чемпион по вольной борьбе  легендарный  Харлампиев.  Я
достиг неплохих результатов и потому чувствовал себя уверенно.
   Мы  не испугались его угроз и  продолжали идти  на него. Мужик прищурил
глаза, и  я понял, что он сейчас вытащит руку  с ножом.  Неожиданным броском
вперед я перехватил его руку, не  дав ему вытащить ее из кармана,  и заломил
болевым приемом. Мужик успел ударить  меня кулаком свободной руки в лицо, но
в ажиотаже я  не  почувствовал боли, хотя он разбил мне бровь и кровь ручьем
хлынула из раны, заливая мне глаза. От злости я еще сильнее нажал на локоть,
мужчина вскрикнул, и тут же где-то внизу прозвучал громкий хлопок.
   Я не сообразил, что  это за звук, а потому совершенно не среагировал на
него.  Тут  на  помощь  подоспели и  мои  напарники. Мы  скрутили  мужика  и
позвонили в штаб. Вскоре приехал сам начальник штаба, как мы его уважительно
называли, "наш Жужа".
   Жужа  была  его фамилия. Он был украинец,  родом из Харькова: в Омск он
прибыл  с теми самыми матросами-дембелями, да так и  остался. На  флоте Жужа
был  старшиной  первой статьи.  Под два  метра ростом,  килограммов под  сто
двадцать весом.  С  пудовыми  кулаками  и  удивительно дет-ской, доброй,  но
бесстрашной душой.
   Когда  он  еще  был  не  начальником штаба, а простым  оперативником  и
дежурил на "пятачке"  - так называлась  открытая танцплощадка,  его напарник
пошел в туалет, и Жужа остался один. Вспыхнула драка между двумя компаниями,
и  Жужа,  не  думая  об  опасности, ринулся в  самую гущу,  чтобы прекратить
столкновение. Быстро раскидав  основных  зачинщиков: кого нокаутировав, кого
отбросив  подальше, он  хотел  задержать самого  буянистого, но тот взмахнул
рукой и  полоснул  Жужу по  груди.  Оказывается,  в руке  он  сжимал опасную
бритву.
   Ранение  было  серьезным, и "наш Жужа" упал. Бандит бросился бежать, но
тут  вернулся  напарник  Жужи, который,  склонившись над  раненым,  попросил
знакомых ребят вызвать "скорую" и позвонить в штаб отряда...
   Услышав, что  порезали Жужу, все "оперкомы" бросились к  машине - в тот
раз  дежурила  бортовая, и  через  пять  минут  мы  были на  месте.  Это был
бесславный  день  для  всех,  кто  отрывался  тогда  на  "пятачке":  мы  так
разозлились за нападение на своего любимца, что били подряд всех парней, кто
попадался под руку, как говорится, невзирая на лица.
   Мы прочесали весь район и под утро все-таки разыскали того, кто порезал
Жужу.  После нашего с  ним  общения он  с немалым  трудом  пришел в  себя  в
больнице  и калекой отправился  на зону.  Нас боялись и  так, но после этого
случая  стоило  где-то  возникнуть  заварушке   и  кому-то  прокричать,  что
"оперкомы"  едут,  как все тут же разбегались.  Во всяком  случае,  в  нашем
районе в то время тяжелых преступлений почти не было и жители нас уважали.
   Придя  к  нам,  Жужа быстро стал любимцем всего  отряда, и  вскоре  его
единодушно выдвинули  в  начальники штаба. Он-то  и  приехал тогда, когда мы
захватили того  мужика. Выяснилось, что  это  опасный преступник и в кармане
его  был не  нож,  как  я  подумал, а  пистолет.  И если  бы его  рука  чуть
отклонилась, то пуля попала бы мне в живот.
   Именно за его  задержание мы и были  награждены почетными  грамотами ЦК
ВЛКСМ и УВД  города  Омска. Эти грамоты  до сих пор хранятся  в  моем архиве
среди многочисленных дипломов, полученных мною за спортивные достижения...
   Однажды в одном  из интервью  журналист  с издевкой спросил: "И как  вы
относитесь к своему "ментовскому" прошлому?"
   Хотелось мне ему сказать, что  в те годы,  в годы "партии", комсомола и
даже пионерии, у всех  было "ментовское" прошлое, а потом подумал:  вряд  ли
этот парень, не имевший понятия,  что значит  кулаком защитить честь любимой
женщины или свою жизнь, поймет меня...
   К нам  в отряд поступали сводки о преступлениях, совершенных в районе и
в городе. Однажды я прочитал, что в нашем районе был ограблен частный гараж.
Среди похищенных  вещей указывалось  и охотничье  ружье  с таким-то номером.
Вернувшись поздно вечером домой, я хотел пожарить картошку, но в ведре ее не
оказалось. В подвале  нашего  дома у  каждой  квартиры был свой  отсек,  где
хранились не очень нужные вещи и картошка.
   Мама спала, отца дома  не  было.  Я  взял ведро  и пошел  в  подвал  за
картошкой. Сгребая  ее  в  ведро, я неожиданно  наткнулся на  укрытое в  ней
охотничье  ружье. В первый  момент мне и  в голову не могло  прийти, что это
ружье из  списка  украденных вещей.  Но,  взглянув на  серийный номер, я все
понял: у меня отличная  память на  цифры. Поднявшись в  квартиру, я разбудил
маму и прямо спросил о ружье.
   Она ничего не знала, и тогда я ультимативно заявил:
   -  Скажи  отцу,  чтобы  взял ружье, пошел  в  милицию  и  сам  во  всем
признался!
   - Сыночек, не мог отец пойти на такое! Слышишь, не мог! - со слезами на
глазах запричитала мама.
   Но я был непреклонен:
   -  Пусть пойдет и  все расскажет! Если  не виновен, то  пусть объяснит,
откуда у него это  ружье!  Даю  два дня! Если откажется, я  пойду и  все сам
расскажу!
   -  Господи,  как  ты можешь?  -  всхлипнула мама, но я ничего не  желал
слушать, и когда пришел отец, а был он в изрядном  подпитии, я поставил  ему
ультиматум.
   Отец полез драться, а когда я дал ему отпор, выгнал меня из дому.
   Хотя я разозлился  на него, но обещанные двое  суток выдержал честно, а
потом пошел и все рассказал начальнику отделения милиции. Отца в тот же день
арестовали, и вскоре, как самому старшему  в группе взломщиков, суд  дал ему
четыре года общего режима.
   Позднее выяснилось,  что  отец, мамин восемнадцатилетний брат Анатолий,
по которому тюрьма давно плакала, и его несовершеннолетний приятель сидели у
нас дома и пили водку. Когда водка закончилась, отец с трудом ворочал языком
и почти не  держался  на ногах.  Он  вряд  ли  вообще что-нибудь  соображал.
Анатолию хотелось выпить  еще,  но  денег ни у кого не  было. Тут Анатолий и
сообщил, что сумеет найти деньги.
   Они подхватили под  руки  отца  и вышли из  дому. Добрались  до другого
двора, подошли к  гаражу, прислонили отца  к стенке,  вскрыли гараж, забрали
то,  что, по  их мнению, можно было  продать, и  вернулись с  добычей к нам.
Часть вещей спрятали в подвале, а часть Анатолий продал и купил водки...
   Он с приятелем, как слишком молодые, получили по два года, а отец пошел
"паровозом"... Причем отец  просил его все взять на себя и он тоже отделался
бы тем же сроком. Анатолий пообещал, но на суде сдал  отца. А позднее, когда
я жил в Москве, он еще и обокрал свою родную сестру, мою маму.
   Несмотря на то  что отец давно  простил  меня,  я до  сих пор испытываю
жгучий  стыд за тот свой  поступок.  Я никогда не  прощу  себе,  что  предал
близкого мне  человека  и  он, совершенно  невиновный, отсидел  два года: за
хорошее поведение его освободили досрочно...
   Особенно  остро вину  я  ощутил  тогда, когда  сам  был  невинно  лишен
свободы, но об этом речь впереди...

   Получив  аттестат   зрелости,   я   поехал  поступать   в   Москов-ский
государственный университет.
   В этой книге мне впервые захотелось признаться, что послужило толчком к
этому решению.
   В нашей команде многоборцев был парень на три года старше меня, Аркадий
Амбросик.  Он  был из интеллигентной семьи: и отец, и мать были  инженерами.
Получилось  так,  что  постепенно   он  стал  моим  основным  соперником  по
юношескому легкоатлетическому многоборью.
   В отличие от Аркадия, выступающего довольно ровно  во всех  дисциплинах
многоборья, у  меня  были "коронные"  дисциплины, в  которых  я выступал  на
высоком  уровне, что  было  очень важно для  всей команды. Одно дело,  когда
человек хорошо выступает в  одной дисциплине,  и совсем другое - когда может
закрыть  еще  пару.  А  я,  кроме многоборья  как  такового, имел  приличные
результаты  в  стометровке,  а значит,  и в  эстафете  четыре по сто, и  был
лидером по  метанию  диска. Потому  меня  почти  всегда  включали  в  состав
команды, а Аркадия иногда оставляли дома.
   Правда, был случай, когда Владимир Семенович, мой  тренер, так  на меня
рассердился,  что  едва  не  отлучил на полгода от команды. А  все  по  моей
глупости...
   В то время  я серьезно  увлекся химией и  как-то решил сделать,  как мы
называли, "бумажные хлопушки". В школе мы проходили тогда бертолетову  соль.
Как не попробовать смешать ее  с "красным фосфором"  и не попугать девчонок,
бросая  им  под  ноги?  Но  "бертолетова  соль"  тщательно  пряталась  нашей
химичкой,  и достать  ее никак  не удавалось.  Но разве  такие  мелочи могут
остановить "пытливый ум"?
   Я  уселся за специальную литературу  и  вскоре выяснил, что  свойствами
"бертолетовой соли" обладает также "соль стронция",  баночка которой  стояла
совершенно открыто.
   Несколько  дней ушло на  то,  чтобы  потихонечку "натырить" необходимое
количество "соли стронция" и  "красного фосфора".  И когда эти два  элемента
оказались у меня  дома,  я  вдруг  решил, что  "хлопушки" -  совсем  детская
забава, нужно  придумать что-нибудь  поэффективнее. Случайно  я наткнулся на
фарфоровые   конденсаторы,   которые   лежали   среди   инструментов   отца.
Конденсаторы представляли собой  двухсантиметровые цилиндрики с алюмин