о
время съемок, отвел в  сторону и,  оглядываясь беспокойно  по сторонам, тихо
проговорил с сильным акцентом:
   - Виктор, будь осторожен в Москве: туда идут военные силы... Много!
   - Для чего? - не понял я.
   -  Переворот...  Всех резать, убивать хотят,  чтобы... - еще тише начал
пояснять он, но тут, увидев кого-то, побледнел и устремился прочь.
   У меня  не  было  оснований  не доверять  этому  человеку,  и  я  нашел
переговорный   пункт.  Звоню   Грачеву   -  не  отвечает.   Руцкому,   тогда
вице-президенту, -  никто  не берет трубку. Звоню Михаилу Полторанину (с ним
сблизился еще до фильма: он обещал  мне помочь с бумагой для издания первого
романа), результат  тот же  - не отвечает. Время  поджимает  - набираю номер
Ивана   Степановича  Силаева.  Слышу   его  голос   и  облегченно   вздыхаю.
Скороговоркой  представляюсь  и  передаю полученную  от  литовского  офицера
информацию.
   -  О движении  войск  к Москве  мне  ничего не  известно,  -  задумчиво
отвечает Иван Степанович. - Но спасибо: обязательно проверю...
   Никому из группы я, конечно же, ничего не сказал, но ехал  всю дорогу в
большом  волнении.  Прибываем  в  Москву  и  на  вокзале  чувствуем какую-то
странную   напряженность,   видим   озабоченные   лица.   Встречающий    нас
администратор  картины  сообщает: военный  переворот!  Мухой  лечу  домой  и
набираю домашний телефон Грачева. Трубку поднимает его супруга.
   - Любаша, где Павел Сергеевич? - спрашиваю.
   Та в слезы:
   - Паша арестован!
   - Как арестован? - растерялся я.
   - Гэкачепистами! Что делать, Виктор?
   - Ничего не  делать: успокоиться и верить,  что  все  будет  в порядке!
Верьте  мне,  Любаша:  все будет  в  порядке!  - твердо  повторяю  я,  а сам
прислушиваюсь к радио, где говорится, что все  прогрессивные граждане Москвы
должны  идти  к  Белому  дому. - Любаша,  я  иду к Белому дому  и постараюсь
сообщать вам новости! А вы успокойтесь, прошу вас! Договорились?
   -  Я  постараюсь!  - Люба  тяжело вздохнула и  положила  трубку:  я  не
обманул, и все эти  дни звонил ей и старался подбодрить и вселить надежду на
лучшее...
   Переодеваюсь  в  тот  камуфляж,  что  подарил  Павел  Сергеевич,  кладу
зачем-то в карман нож-выкидыш  и спешу к Белому дому.  Было уже около девяти
часов вечера.  Транспорт не работает, но мне везет: Неопалимовский  переулок
находится в пятнадцати  минутах  ходьбы  от Белого  дома. Там  уже собралось
несколько  тысяч  народу.  Настроение  у  всех  тревожное,  но,  несмотря на
растерянность,  чувствуется   какое-то  необъяснимое  единение.  Все  заняты
сооружением баррикад, сваливая  в кучу все, что попалось под  руку: железные
бочки, куски бетона, части арматуры, листы железа...
   Пытаюсь прояснить ситуацию,  получить какую-то определенную информацию,
но  со  всех  сторон  слышатся разные,  порой исключающие друг друга  слухи.
Увидал Стаса  Намина, которого окружили фанаты. Поприветствовали друг друга.
Мелькали  в  толпе известные  всей стране люди: Шеварднадзе,  Попов, Гайдар,
Говорухин. Несмотря  на то что каждый из них  находился  в  окружении  своих
помощников, люди  прорывались к  ним, засыпали  вопросами.  Добрался  и я  с
вопросами к Шеварднадзе  во вторую мою ночь моего дежурства  у Белого  дома.
Незадолго до этих событий нас познакомил Иван Степанович Силаев.
   Шеварднадзе  узнал меня,  сразу остановился,  дружелюбно  поздоровался.
Меня  в  те  часы  волновали  два вопроса: насколько основательны сведения о
подходе бронетехники для атаки на Белый дом и что слышно о Грачеве. Отвечать
Шеварднадзе начал со второго вопроса, сообщив, что Грачев  жив, но находится
под домашним арестом:
   - А  на первый вопрос... - начал он, сделал небольшую паузу, и его лицо
мгновенно стало серьезным и чуть суровым. - Нужно быть готовыми ко всему...
   - Думаете, и "Альфа" может пойти  на штурм? - Этот вопрос волновал всех
"защитников".
   -  Нужно  быть  готовыми  ко  всему...  -  повторил  он.  -  Только  не
поддавайтесь провокациям. - Он повернулся, чтобы уйти, но остановился и тихо
прошептал: - Будь осторожен, Виктор, береги себя...
   После разговора с Шеварднадзе  я позвонил жене Грачева и пересказал  ей
разговор. По-моему, Любаша стала чуть спокойнее...
   Еще в первую ночь меня поразило, что и военные, охранявшие Белый дом, и
другие,  находившиеся  среди  граждан-ских  защитников  на баррикадах,  были
растеряны настолько, что пребывали  в  некоторой прострации, хотя и пытались
подбодрить  друг  друга:  кто  взглядом,  кто   жестом,  а  кто  и  выкриком
какого-нибудь  популярного  лозунга.  Постепенно пришел  к выводу, что лично
меня происходящее на баррикадах не устраивает: я жаждал каких-то действий, и
желательно полезного свойства. Неожиданно словно сам Господь решил дать  мне
подсказку: передо  мной  мелькнуло  знакомое  лицо одного бывшего афганца. Я
окликнул его, и мы дружески обнялись.
   - Камуфляж из-за Речки? - спросил он.
   - Нет, подарок Паши Грачева...
   -  Правда?  -  Он  так  обрадовался,  словно  услышал сообщение  о  его
награждении. - Я ж под его началом года три в Афгане служил. Отличный комдив
был!
   - Послушай, Аркадий, ребята с тобой? - спросил я.
   - Я - один, но человек двадцать наших видел, а что? - Его глаза странно
заблестели.
   - Мысль одна есть! - подмигнул я. - Можешь собрать их в кучку?
   - Где?
   - А вот  здесь! - кивнул я в  сторону одного из трех танков, ставших на
защиту Белого дома.
   - Через полчаса все будем здесь! - заверил он.
   - Действуй, Аркадий! - бросил я.
   - Есть, командир! - вытянулся тот и исчез в толпе.
   С его  легкой руки ко  мне прилепилось  прозвище Командир. Это прозвище
вызвало к жизни занятную историю. Увидев,  как вокруг меня деловито суетятся
люди, а я  в камуфляже (забыл  сказать, что звезды с погон  я,  естественно,
снял), ко мне подошел пожилой мужчина и говорит:
   -  Извините, могу  я спросить,  в  каком  вы  звании?  Подполковник или
полковник? И фамилию вашу, если можно... Борода ваша меня смущает...
   - Отец, у меня  одно звание:  российский  кинорежиссер, который  пришел
сюда  защищать  демократию!  А  зовут меня  - Виктор Доценко!  - с некоторым
пафосом ответил я (какой же я все-таки был тогда наивный).
   - Извините меня, старика,  я полковник  в отставке:  может, сгожусь  на
что?
   Вполне возможно, я и не  вспомнил бы о нем, если бы двадцать четвертого
августа, то есть после провала путча, мне не позвонила журналистка "Вестей".
Оказывается,  этот  полковник  дозвонился до  их программы  и рассказал, как
"кинорежиссер  Виктор   Доценко,  наверняка  в   прошлом  кадровый  военный,
профессионально  и четко руководил отрядами защитников Белого дома, а  своей
верой и оптимизмом вселял надежду во всех людей, находящихся на баррикадах".
Руководство "Вестей" поручило  сделать со  мной интервью у баррикад, которые
еще  не были разобраны. Около часа  мучила меня журналистка, но  два вопроса
важны  для  меня  до  сих  пор.  Как я отношусь к  Горбачеву и что я  думаю:
известно ли  было  ему о  готовящемся  путче? Я  сказал честно, что Горбачев
наверняка был одним из разработчиков этого путча и никто его не изолировал в
Форосе.  Он  просто там  спрятался, выжидая,  чем все кончится и не рисковал
ничем: при любом раскладе Горбачев не проигрывал. Он рассчитал  все, не учтя
лишь одного фактора, которым был Борис Ельцин.
   Не знаю, из-за моих суждений о Горбачеве, а может, еще  почему,  но мое
интервью так и не вышло в эфир, а жаль...
   В те  три  дня у  Белого  дома мы  искренне верили,  что  действительно
защищаем демократию, и нам по-настоящему было страшно ТАМ. Никто не мог дать
гарантию, что бронетехника не двинется на нас,  "защитников  Белого дома", и
что группа "Альфа" не начнет штурм.
   Вскоре Аркадий действительно привел человек двадцать афганцев. Выяснив,
что у некоторых есть  машины, я отправил  их  в  разведку  в  разные стороны
Москвы, чтобы узнать,  есть ли  движение воинских  частей  в сторону  центра
города. Кроме  того,  снабдил их  пачками листовок, переданных  нам из штаба
обороны.  И очень  просил их не просто  раздавать  военным  эти листовки, но
доходчиво объяснять  им, что воевать  со своим народом аморально: все  равно
что поднять оружие  против  своих матерей и отцов.  Но разговаривать  просил
культурно, интеллигентно, без крика: они же люди военные и выполняют приказ.
   Отправив  разведку,  я  неожиданно заметил  великолепного  актера  Льва
Дурова, который ходил среди "защитников", явно не зная, к кому притулиться.
   - Лева, иди сюда! - позвал я.
   Он  довольно  улыбнулся, как  же,  увидел  знакомое  лицо,  однако  мне
показалось, что он  тогда меня  толком и не узнал. Я оказался прав: ближе мы
познакомились, случайно встретившись перед домом. Выяснилось,  что  живем  в
одном доме,  в разных подъездах.  Пригласил его к себе, подарил свои  книги.
Посидели за "рюмкой чая", повспоминали "боевые будни". А через несколько лет
он  звонит  мне и говорит,  что  тоже  готов  вручить свою  книгу:  "Грешные
записки", в которых он упоминает и "наши баррикады".
   "Командиру  Виктору  Доценко!  В память об окопной жизни  и  боях...  С
любовью!
   Рядовой Л. Дуров.
   11.03.99".

   Так подписать  свою  книгу  мог только милый Лева  Дуров.  Дай Бог  ему
долгих лет жизни!..
   Но  тогда выяснять,  кто с кем и где  встречался, было не место да и не
время...
   Я отобрал  пятерку ребят, владевших боевыми рукопашными искусствами,  и
послал  их  проверить чердаки  близлежащих  домов:  на одном  они  задержали
снайпера,  которого  мы  передали  военным,  охранявшим  Белый  дом,  как  и
"лазутчика",  шнырявшего  среди  "защитников".  Его   обнаружил  я,  обратив
внимание,  что  один  мужчина  лет тридцати, молча  подходит к  одной группе
людей, потом к другой, после чего,  зыркая по сторонам, сует нос под куртку.
Решил не выпускать его из поля зрения. В этот момент Дуров мне шепчет:
   -  Видишь,  командир,  парня  в голубой  куртке?  Не  нравится  он  мне
что-то...
   - Давно за ним наблюдаю. - Я повернулся к Аркадию, - Аркаша, задержи-ка
того, в голубой куртке, только аккуратненько и без шума...
   Парень и глазом не моргнул, как его руки  оказались за спиной. Подводят
ко мне.
   - На кого работаешь, парень? - спокойно спрашиваю.
   - Не понимаю, о чем ты, земляк? - усмехнулся тот.
   Резко распахиваю его куртку, а под ней - портативная рация.
   - Отведите его  в  штаб: там разберутся, - бросил я и вдруг увидел, как
несколько  подвыпивших  парней  несут  бутылки  с  "коктейлем  Молотова".  -
Подождите-ка, ребята!  -  сказал  я  и подал  знак  афганцам:  те  мгновенно
окружили их. - Зачем это? - кивнул я на бутылки.
   - Надо же как-то защищаться... - буркнул один из них.
   -  От  кого  защищаться? На  вас что, уже  нападают?  -  Я  не на шутку
разозлился. - Да  вы самые  настоящие провокаторы! В  бронемашинах такие  же
русские люди, как и мы, а вы их сжигать готовы?
   - А если они стрелять начнут?
   - Да  кто  тебе сказал, что  у них боевые снаряды? Я уверен,  никто  не
будет стрелять, если не провоцировать!
   Кто-то  предложил мне подняться на танк  и  разъяснить всем, что нельзя
поддаваться  панике и провоцировать военных. Я  говорил  долго,  отвечал  на
вопросы.
   Через  несколько  дней  после   путча  я  познакомился  с  американским
журналистом  по  фамилии  Полярос:  он  пришел  взять  у  меня  интервью  об
августовских  событиях. И вдруг, по  ходу  разговора, он утверждает, что ему
знакомо  мое  лицо:  в  ту   августовскую  ночь  он  был   на  баррикадах  и
сфотографировал меня, вещающего с танка. Снимок был опубликован в "Таймс", и
он получил за него пятьсот долларов. Вот такая забавная деталь.
   Вскоре стали  возвращаться мои "авторазведчики",  благодаря  которым мы
получили информацию, и все ценные сведения я передавал в штаб обороны. Никто
не учил  меня, как вести себя на баррикадах, я действовал, как действовал бы
мой герой - Савелий Говорков. Сейчас говорят, что все тогда было  чуть ли не
фарсом,  во  всяком случае,  несерьезно. Чушь собачья!  Не откажись  "Альфа"
штурмовать Белый дом, пойди Павел Грачев на поводу у гэкачепистов  и подними
войска ВДВ... даже страшно подумать, что это была бы за мясорубка...
   Печально,  что  на  Садовом,  где случилась  трагедия, не было разумных
людей,  которые  нашли  бы  такие  слова,  способные  остановить   водителей
бронетехники. Не нашлось, и три молодых жизни  оборвались... О  напряжении у
туннеля  мне  сообщил  один из  "разведчиков", и  мы  помчались  туда, но...
опоздали:  приехали,  когда  еще горел троллейбус,  но смерть уже  пришла на
баррикады. До сих  пор вижу растерянность на лицах и гражданских, и военных,
а  последние были не только растеряны,  но и  просто  посерели на  глазах, а
потухшие глаза были уставлены в землю. На эти  молоденькие  лица было просто
страшно смотреть...
   Нет, тогда все было всерьез...
   Через несколько месяцев Павел Сергеевич меня как-то спрашивает, получил
ли я медаль "Защитника отечества". Говорю, нет.
   - Надо же, кому не лень  получают  эту  награду: такое впечатление, что
вся  Москва  была у  Белого дома, а человек,  который действительно  столько
сделал на баррикадах, ее до сих пор не получил! - раздраженно говорит Грачев
и добавляет: - Нужно исправить  эту несправедливость... -  делает пометку  в
своем еженедельнике.
   Но эту медаль я так и не получил...
   Если человека обманывают, его отношение  к тем,  кто это сделал,  резко
меняется.  Прошло около двух лет, и москвичей снова призвали: "Все на защиту
демократии!" На  этот  раз  - к  мэрии. А у  меня  полное безразличие:  вера
пропала начисто! На этот раз смертей было гораздо больше, а Павел Грачев, не
пожелавший  поднять руку  на народ в августе девяносто первого и попавший за
это  под  домашний  арест,  на  этот раз  самолично  руководил  операцией по
обстрелу Белого дома. Того самого Белого  дома, который  мы  два  года назад
защищали в буквальном смысле голыми руками.
   "Все смешалось в доме Облонских..."
   Мне кажется, что самую большую ошибку за  все время пребывания у власти
Борис Николаевич Ельцин совершил в августе девяносто первого  года, и она до
сих  пор дает  о себе  знать,  препятствуя стабильности в стране. Если бы  в
первый же день  прихода к  власти Ельцин запретил  коммунистическую партию и
предал наконец мумию Ленина земле, жить, по-моему, было бы легче. Коммунисты
привыкли только разрушать:  "...разрушим... до основанья, а затем..." А  вот
"затем" у них не получалось почти семьдесят  пять лет, а разрушать и топтать
ростки нового, созидательного -  с этим  они успешно справляются до сих пор,
протиснувшись в Думу при поддержки уставших пенсионеров, соблазняя их своими
проеденными молью устарелыми лозунгами.
   Когда  же  мы   научимся  распознавать  мерзавцев  и   подлецов,  умело
маскирующихся под маской добропорядочных и милых граждан?..

   Через пару лет после съемок фильма Грачев, уже в ранге министра обороны
России, пригласил меня 9 Мая к Могиле Неизвестного Солдата. Догадываясь, что
там будет  много  известных  в стране  людей, я взял с собой  целый портфель
своих книг. Уже  вышли первые два моих  романа. Там я  лично  познакомился с
Президентом  России.  Понятно, эта встреча не  была  запланирована,  и  меня
поразило,  что  Борис  Николаевич,  получив  в  подарок   от  меня  книги  с
дарственной надписью, неожиданно сказал:
   - Виктор, когда  ты только успеваешь, понимаешь, все это... - Президент
сделал паузу, с хитринкой в глазах оглядел присутствующих. - И кино снимать,
понимаешь, и книги писать...
   Выходит, он  смотрел по  крайней мере хотя бы один  мой фильм.  Это так
приятно  поразило  меня,  что  кроме слов:  "Спасибо,  Борис Николаевич!"  -
повторенных несколько раз, я более ничего не смог вымолвить...
   Приятно было и то, что Борис Николаевич обратился ко мне на "ты". Читая
всяческие откровения ближайшего его окружения, я обратил внимание на то, что
все они говорили: "Ко всем президент обращается только на "вы..."
   Значит, он как бы меня выделил. Лично я обращаюсь на "вы" только в двух
случаях: если мне  человек не симпатичен или если он намного старше  меня, в
других  случаях достаточно быстро перехожу  на "ты".  Так  было и с Виктором
Степановичем Черномырдиным, и с Анатолием Сергеевичем  Куликовым, и с Павлом
Сергеевичем Грачевым, и с многими другими известными людьми.
   Спустя  несколько  лет  ко  мне обратился  руководитель бюро английской
газеты "Таймс" в Москве Ричард Бистон с просьбой об интервью: я был вторым в
России  писателем,  с  которым  они  хотели  сделать  интервью.  Первым  был
Александр  Солженицын.   Естественно,   я  согласился.   В   предисловии   к
опубликованному  интервью  говорилось, что  я -  один  из  самых  популярных
писателей России и мои  книги читает даже  сам  президент и его  супруга, но
Наине  Иосифовне  не  нравятся эротические сцены. Любопытно,  откуда они это
взяли?..
   Но  9  Мая  я запомнил на всю  жизнь. Вероятно, я был первым,  если  не
единственным писателем России, который удостоился чести вручить свои книги с
автографом не только самому президенту, а почти  всему кабинету министров во
главе с  В.  С. Черномырдиным  и  также  мэру  Москвы  Ю. М. Лужкову,  но  и
обменяться  с каждым рукопожатием.  Павел  Сергеевич  посмеивался  над моими
возвышенными эмоциями и советовал  мне,  как персонажу  фильма "Поцелуй Мэри
Пикфорд", не мыть руки и  показывать  их  за деньги желающим... Жалею до сих
пор,  что рядом не было человека,  который  запечатлел бы  эти  исторические
минуты...
   Примерно года через полтора после этой памятной встречи меня пригласили
на презентацию книги Ю. М. Лужкова "Мы дети твои, Москва". У меня уже  вышел
шестой  роман  -  "Золото  Бешеного", и  я,  конечно же,  прихватил  с собой
несколько  экземпляров  для  подарков,  а  две  подписал  заранее  - Виктору
Степановичу  и Юрию Михайловичу. Сначала появился  виновник торжества:  Юрий
Михайлович  Лужков  и с благодарностью принял от меня  книгу. Потом пришел и
Черномырдин, окруженный внушительных габаритов телохранителями.
   Я взял подписанную книгу и направился к премьеру-министру.
   - Стоять! - грубо приказал один из телохранителей.
   - Да я только книгу отдать...
   - Стоять! - еще более грозно оборвал тот.
   - Виктор Степанович! - окликнул я.
   Черномырдин  повернулся,  увидел  меня,  недовольно  сверкнул  глазами:
бравые ребята тут же смущенно расступились.
   - Где третья? - тут же спросил он.
   - О чем вы, Виктор Степанович? - не понял я.
   - Где третья? - повторил премьер-министр и, не  дав мне и рта раскрыть,
говорит  окружающим:  -  Вчера  собрался  перед  сном  почитать  "Тридцатого
уничтожить!" и не смог остановиться... Прекрасный роман!.. Но  это второй, а
где третий?
   - Вот мой шестой роман, - смущенный высокой оценкой моего труда, сказал
я и протянул ему "Золото Бешеного".
   -  А  где  третий,  четвертый  и  пятый?  -  Черномырдин  вопросительно
прищурился.
   - Виктор Степанович, да разве к вам пробьешься? У вас такие церберы  на
телефоне сидят... - недовольно буркнул я.
   - Я решу эту проблему: дай мне визитку... Нужно повидаться...
   На следующий день звонок его помощника.
   - Вы что-то обещали Виктору Степановичу, - говорит он.
   - Готов передать...
   - Сейчас подъедет офицер фельдъегерской службы...
   Приезжает капитан,  и  я  ему  вручаю не только обещанные  книги, но  и
кассеты с  моими  фильмами,  а также  футболку  с рекламой  романа  "Команда
Бешеного".  Минуло  несколько  недель,  выходит  мой  новый  роман.  Звонок.
Поднимаю трубку.
   - Виктор, где моя книга?
   - Кто это? - не узнаю.
   - Черномырдин! Сегодня видел по ОРТ рекламу: где моя книга?
   - Я пытался дозвониться, но меня вновь не соединили, - объясняю.
   Слышу, как он кому-то дает нагоняй.
   - Посмотрели мои фильмы? - спрашиваю.
   - Да, "Тридцатого уничт