иевыми
клеммами с обоих концов.
   "То, что  нужно!"  -  промелькнуло у  меня в голове,  и я  принялся  за
изготовление своеобразных мини-гранат.
   Процесс происходил  на кухонном столе. Прямо на клеенку  я  высыпал  из
кулечка "бертолетову соль", туда же - кулечек "красного фосфора" и тщательно
смешал.  Взрывная  смесь  для  начинки  мини-гранаты  была  готова,  и  дело
оставалось  только за оболочкой.  Пассатижами  я  оторвал  с  одной  стороны
клемму-крышку  конденсатора,  вытащил  из  фарфорового  цилиндрика  рулончик
промасленной фольги, проложенной полоской вощеной бумаги, после чего засыпал
внутрь  приготовленную  "гремучую  смесь" и,  не подумав, что крупинки смеси
могут  прилипнуть к  промасленным фарфоровым  краям  конденсатора,  принялся
закрывать его снятой клеммой-крышкой.
   Вдруг прогремел взрыв. И первая мысль, посетившая мою бедную головушку,
была такая: "Почему перестало играть радио?"
   У нас в коридоре висел  радиотранслятор, который работал с шести  часов
утра до двенадцати часов ночи, то есть с того момента, когда раздавался Гимн
Советского Союза, открывая новый день  для всей  страны,  и до того момента,
когда гимн оповещал, что день закончился.
   Я  подумал, что взрывом повреждены провода  радиотранслятора: мне  и  в
голову не могло прийти, что взрывом меня просто оглушило.  Тут я взглянул на
свои руки, залитые кровью. Когда раздался  взрыв, я инстинктивно закрыл лицо
руками, и  это  спасло глаза, в основном  пострадали  руки,  частично задело
лицо...
   Разорвавшись,  фарфор  конденсатора  разлетелся  на мелкие  осколки,  и
многие впились мне руки. Взорвалась и кучка смеси на столе: этим взрывом мне
сильно опалило лицо. А одна из клемм-крышек, к счастью не задев меня, словно
пуля, продырявила стекло окна в ванной. Скорость полета была такой  сильной,
что отверстие получилось идеально круглым.
   Пока я смотрел на руки, меня посетила вторая мысль: "Господи! Через две
недели первенство района!"
   Нужно  что-то  делать...  Вспомнив  про пузырек с  йодом, я бросился  в
ванную комнату и полил йодом прямо на раны. Я не знал, что на открытую  рану
йод лить нельзя, и  кровь, естественно, пошла еще  обильнее. Я вспомнил, что
прямо над нашей квартирой проживает  докторша, и бросился к ней  за помощью.
Когда она открыла дверь, то едва не бухнулась в обморок:
   - Боже мой! Что случилось, Виктор?
   -  Реактивы в руках взорвались, - не вдаваясь в подробности, ответил я,
и  она принялась  обрабатывать  мои раны  перекисью  водорода, потом вызвала
"скорую помощь"...
   Когда мама  вернулась с работы, я лежал в своей  комнате на спине.  Мои
руки были  по  локоть в бинтах,  а  лицом, обработанным йодом, я смахивал на
настоящего  негра.  Войдя  в  комнату, мама  тоже едва  не лишилась чувств и
принялась причитать, благодаря Бога, что я не лишился зрения...
   Выслушав  мои   объяснения  о  причине  пропуска  тренировок,  Владимир
Семенович  так  рассвирепел,  что  собирался на  полгода исключить  меня  из
секции,   но  потом  смягчился  и  выработал  систему  моих   индивидуальных
тренировок.
   В день соревнований на первенство района бинты с рук еще не были сняты,
и меня с трудом допустили  до старта. В тот день я первым пришел к финишу, и
для меня эта победа стала одной из важнейших в моей жизни.
   Да, это был драматический  опыт в моей жизни, но я успокаиваю себя тем,
что  все могло закончиться еще трагичнее,  если бы мне  удалось создать  эти
опасные  игрушки.  Любое  их  испытание  могло  привести  к  самым   тяжелым
последствиям для тех, кто оказался бы рядом...
   Однако продолжим...
   Аркадий,  мой  соперник  по  спорту,  лелеял  мечту,  которую  поклялся
воплотить в жизнь.  Во что бы то ни  стало он  жаждал поступить в Московский
государственный   университет.   После   окончания  школы  он  действительно
отправился  в Москву, но вернулся ни с чем.  Поработал год, снова поехал - и
снова неудача. Провалился Аркадий и на третий раз.
   К  моменту его  третьей  неудачи я окончил вечернюю  школу, не дававшую
таких солидных  знаний,  как дневная, но меня это  нисколько  не остановило.
Глядя на его упорство, я твердо решил: Аркадий не поступил, а я поступлю! Не
знаю, что вселяло в меня такую  уверенность, но я ни секунду не сомневался в
грядущем успехе.

   Незадолго до окончания школы я вдруг серьезно влюбился - к тому времени
мои отношения  с  Наташей Завальниковой перешли в фазу несбывшихся надежд  и
неосуществленных  желаний,  -  и  я  считал себя  свободным  для  серьезного
чувства.
   Мое новое  увлечение училось в восьмом классе в другой школе. Звали эту
девчонку Лариса Петрова.
   Лариса была  очень симпатичной и, несмотря на юность, имела женственную
и весьма сексуальную фигурку с красивыми ножками. У нее был самолюбивый нрав
и совершенно независимый характер. Очень начитанная, не по годам умная,  она
оканчивала в то время музыкальную школу и отлично играла на пианино, напевая
красивым  голосом популярные  в  то  время песни. Любила  при первом удобном
случае  подколоть собеседника, если чувствовала фальшь или обман в отношении
к себе.
   У  нас с  ней  легко  сложились очень  нежные, романтические отношения.
Впервые я дарил девушке цветы, тайком сорванные с какой-нибудь клумбы. Мы  с
ней много  гуляли вечерами по  пустынным улицам, разговаривали о литературе,
искусстве, ходили в кино, на танцы, на школьные вечеринки. Я жадно запоминал
ее мнение о просмотренных фильмах, прочитанных книгах. А когда был приглашен
в ее дом и дружелюбно принят ее  мамой, с удовольствием слушал  ее  игру  на
пианино.
   Встреча с Ларисой  помогла  открыть в  себе  самом  нежность,  доброту,
возбудить интерес к классической и  эстрадной музыке. Лариса помогла  мне не
только  развиться интеллектуально, но  и  возбудила во мне  стремление стать
умнее, грамотнее, и я буду благодарен ей за это всю жизнь.
   Мы  с  ней  встречались уже несколько месяцев,  а  я все еще  никак  не
решался  поцеловать ее, словно  заранее боялся  получить пощечину,  но более
всего я боялся потерять ее уважение. И  вот настал день, когда я ей сообщил,
что собираюсь ехать в Москву, чтобы там поступить в университет.
   - Ну и уезжай! - неожиданно резко бросила она мне в лицо и отвернулась.
   - Почему ты так,  Ларчик? - с некоторой обидой проговорил я, не понимая
столь странной реакции.
   - Почему?  - воскликнула она  и  повернулась ко мне: в ее  глазах  были
слезы и даже отчаяние. - А как же я? Обо мне ты подумал? Я же люблю тебя!
   - И я люблю! - подхватил я. - Ты тоже приедешь в Москву, когда окончишь
школу... Будем учиться вместе...
   - Но это же целых два года?!
   - Что, боишься, тебе не хватит  силы воли отбиваться  от поклонников? -
съехидничал я: за ней  действительно  многие пытались  ухлестывать, и мне не
раз приходилось вызывать таких ухажеров  "на дуэль", если словесные внушения
не давали результата.
   - У меня? Силы воли? - взвилась Лариса.
   Ее глаза мгновенно высохли  и заблестели каким-то опасным  огнем. Я уже
знал  этот  взгляд  и  понял,  что  сейчас  Лариса  готова  на  любой  самый
сумасбродный поступок...
   Спустя несколько лет, когда я приехал из Москвы в Омск на каникулы и мы
с ней пошли в  ресторан, чтобы отметить мой приезд,  у Ларисы в глазах снова
появился огонек, когда она приревновала меня к незнакомой девушке, бросившей
на меня неосторожный взгляд. Лариса набросилась  на нее с  кулаками, и мне с
трудом  удалось  оттащить  ее,   а   затем  пришлось  улаживать  инцидент  с
администрацией, чтобы та не вызвала милицию. Казалось, она  успокоилась,  но
когда мы приехали к ее дому, она предложила зайти в квартиру и там ни с того
ни  с  сего  принялась  швырять об стенку чешский  хрусталь,  таким образом,
похоже, давая выход своему чувству ревности...
   Да, импульсивности и эмоций ей было не занимать...
   Когда я  пошутил по поводу силы воли, Лариса вытащила из  сумочки пачку
сигарет:  чтобы   казаться   старше,   она  иногда  принималась  дымить,  не
затягиваясь.  Раскурила  сигарету  и вдруг  приложила  ее  к ноге  зажженным
концом. Могу себе представить, как ей было больно, тем  более что на ней еще
были и капроновые чулки. Но на ее лице не дрогнул ни один мускул.
   - Что ты теперь скажешь  о  моей силе воли? - с усмешкой спросила она и
отбросила сигарету в сторону.
   - Ты - сумасшедшая! - со злостью воскликнул я, обхватил ее лицо  руками
и впился в губы долгим, страстным поцелуем.
   Она не оттолкнула меня и как будто  ответила  на поцелуй,  но  когда  я
выпустил  ее из своих объятий, Лариса взглянула  на меня в упор,  и я  вновь
почувствовал себя  виноватым.  С  ней в то время я довольно часто чувствовал
себя  виноватым, и совершенно  по разным  поводам. Но теперь в  ее глазах  я
снова увидел  слезы, однако  глаза  смотрели столь печально  и  укоризненно,
словно я только что лишил ее девственности...
   Это потом, встретившись лет через тридцать  и вспомнив давний эпизод, я
поинтересовался,  что произошло, и Лариса рассказала, что  она тоже довольно
часто вспоминает  тот вечер, свою дурость с сигаретой, от  которой на  бедре
осталось пятно на  всю жизнь,  а по  поводу поцелуя  и  последующих действий
пояснила  следующее. Она, несмотря на свое не по годам раннее развитие, ум и
начитанность, по существу, была еще совсем девчонкой, а тут ее целует совсем
взрослый парень,  а поцелуй этот, ко всему  прочему, был ее первым опытом. У
нее  даже  голова закружилась от моего поцелуя,  и  она,  вместо того  чтобы
броситься  мне на  шею,  поступила,  вопреки своим  ощущениям,  импульсивно:
просто испугалась.
   Потом  жалела об этом и переживала до тех пор, пока не получила от меня
письмо.  Мы начали переписываться, а позд-нее Лариса приехала ко мне в гости
во время летних каникул...
   Но это случилось через год, а в тот момент...

   -  Дурак!  -  беззлобно, но мне  тогда  показалось как-то презрительно,
бросила Лариса, повернулась и решительно пошла прочь.
   В  такие  моменты остающийся  почти  всегда  чувствует, когда  уходящий
хочет, чтобы  его окликнули, остановили, попросили прощения, но  я этого  не
почувствовал и дал ей уйти...
   В  студенческие  годы  она  приезжала  ко мне  в  Москву,  но потом  мы
расстались...
   Встретившись через три десятка  лет, я узнал, что  она была замужем  за
американцем,  от которого родила сына.  Сейчас ее  сын оканчивает Бостонский
университет, женился на американской девушке, и у него все тип-топ.
   У Ларисы тоже более-менее  все в  порядке: она с головой ушла в бизнес,
открыла несколько торговых фирм, одна из которых находится в Софии...
   Однако продолжим...
   С  небольшим  коричневым  фибровым  чемоданчиком  с  железными  углами,
забитым под завязку моими любимыми книгами, и восьмьюдесятью пятью рублями в
кармане, я вышел из вагона поезда "Омск - Москва" на Казанском вокзале...
   Прямо с  вокзала я отправился на Ленинские горы, чтобы подать документы
в  приемную   комиссию   МГУ.   Можете  представить   мое  отчаяние,   когда
обнаружилось, что я приехал на  целых полтора  месяца раньше и что сейчас  у
меня не только не  примут документы: их просто некому принимать, но  и никто
не даст разрешение на проживание в студенческом общежитии.
   Мне как-то и в голову не  пришло  узнать,  когда  подаются  документы в
приемную комиссию и когда сдача экзаменов.
   Возвращаться в Омск? С какими глазами? Тратить деньги на билеты?  Этого
я вообще не мог себе позволить. Что оставалось делать?
   В  растрепанных  чувствах я  брел  по московским улицам, пытаясь  найти
выход. Знакомых - никого.  Чтобы устроиться на работу, нужна прописка: в это
меня  посвятил комендант студенческого общежития университета, к  которому я
обратился с просьбой поселить меня хотя бы на одну ночь.
   - Понимаю тебя, сынок,  но не  имею права... Вот если  бы ты  справочку
какую принес  из деканата или приемной комиссии... но кто ж тебе даст такую?
- Он выразительно развел руками.
   - Что же мне делать? - растерянно спросил я. - Может, где-то возьмут на
временную работу?
   - Эх, милай, рабочие  руки  всюду нужны, но  у тебя же  нет  московской
прописки, а без нее кто ж  тебя возьмет? Разве только на разгрузку фруктов и
овощей... -  Он  задумчиво потер в затылке.  - Но тебе ж жить где-то надо...
Да-а-а, - протянул он, - дела...
   - А где происходят эти разгрузки? - на всякий случай поинтересовался я.
   - Сейчас напишу... - Он быстро набросал два адреса на листке и протянул
мне.
   Нужно сказать, что позднее эти адреса меня часто выручали во время моей
учебы в Москве...
   Иду я, значит, по улицам Москвы, и вдруг  меня словно осенило: Господи,
я же столько времени  мечтал стать  "великим артистом"! И зачем я ввязался в
это негласное состязание с Аркадием поступать в университет? И все дурацкий,
упрямый мой характер!
   Сколько   было   разговоров  о  моем  артистическом  будущем  в   нашем
драмкружке! А  наша руководительница,  Зинаида  Осиповна, настаивала на том,
чтобы я поступал во ВГИК:  верила, что у меня есть талант... Более того, она
даже  написала мне рекомендательное письмо с  таким хвалебным  отзывом, что,
прочитав  его,  мне  просто  сразу можно  было вручать  если не  Оскара,  то
присвоить звание "Народный артист СССР" - уж точно...
   Смеха ради вспомню, что свою первую роль в драмкружке  Дома  пионеров я
сначала начисто  провалил! Получив  роль Кая в  "Снежной королеве", я честно
разучил  ее. Но, как  оказалось,  разучил чисто механически,  совершенно  не
вдумываясь  в  суть истории. И  вот, когда  я  вышел на  первую  генеральную
репетицию, и неожиданно что-то  в моей голове заклинило: мое собственное "я"
взбунтовалось против очевидной несправедливости. Впервые я видел перед собой
не выученный текст пьесы, а самого героя.
   Для меня это стало таким потрясением, что,  не  выдержав слез  девочки,
игравшей роль Герды и очень натурально  плакавшей на сцене, я забыл, что мое
сердце "заледенело", и совсем не по тексту пьесы сказал:
   - Милая Герда, неужели какой-то осколок зеркала, хоть  и принадлежащего
Снежной королеве, заставит  меня  забыть  тебя,  мою сестру  и нашу  любимую
бабушку?
   Раздались  бурные  аплодисменты присутствующих на репетиции зрителей  и
даже участников  спектакля,  занавес закрылся  и  открылся  лишь через  час,
который потребовался Зинаиде Осиповне, чтобы  убедить меня  в  том, что я не
имею права вмешиваться в  авторский текст и что мое  сердце  именно  по воле
автора должно  растаять  от любви Герды,  а  не  по  собственному  разумению
Виктора Доценко.  Именно тогда я,  во-первых,  не  только понял,  что  такое
система Станислав-ского, но и безоговорочно принял ее, хотя и не читал тогда
ни  одной  его книги,  во-вторых, и это  главное, я понял,  какой магической
силой обладает автор произведения!
   Наверное, именно в тот день во мне и родилось еще не осознанное желание
стать писателем...
   История моего сценического дебюта долгое время была притчей во языцех в
Доме пионеров городка нефтяников.
   После неудачного визита  в университет все сомнения развеялись. Узнав в
справочной адрес ВГИКа, я уверенно поехал до станции "ВДНХ"...
   К  счастью,  на первый  тур  я успел: до него оставалось еще  несколько
дней. Документы принимал  молодой невысокий  паренек,  который  впоследствии
стал не  только преподавателем  ВГИКа, но и  долгие  годы  был  правой рукой
Сергея  Аполлинариевича  Герасимова.  Этим  молодым  пареньком  был  Георгий
Игоревич Склянский.  Тогда  он  еще учился на четвертом курсе, в  мастерской
Сергея  Аполлинариевича  и  принимал  документы  у  абитуриентов  в  порядке
общественной нагрузки.
   В  тот  тысяча  девятьсот  шестьдесят  третий  год  мастерскую  набирал
признанный  классик  нашего  кино  -  Михаил  Ильич  Ромм,   что,   конечно,
удесятеряло мое волнение.
   Изучив  мои  документы, будущий  педагог ВГИКа  спросил,  почему  я  не
представил сценарий  или рассказ. Для меня это было новостью,  но я не подал
виду и  заверил, что подготовил одну  небольшую  историю, но она в чемодане,
который в камере хранения на вокзале. Склянский поверил мне, дал направление
в  общежитие и расписание туров, но  попросил принести в ближайшие  день-два
мое сочинение.
   У меня  было  несколько дней  на подготовку, и первым делом я уселся за
рассказ. Сначала я не знал, о чем писать, но потом решил написать лирическую
историю,  где   доминировали   ощущения   и  настроения.  Почему-то,   чисто
интуитивно,  я  старался все  описать наглядно - что  и  как  мне  виделось.
Писалось так легко,  что я закончил  свой  труд за пару  часов.  Старательно
переписал  его  начисто,  выводя  каждую  букву,  а после  стал  лихорадочно
обновлять свой репертуар...
   Помню, нисколько не волновался и был уверен в том, что не провалюсь...
   Однако известие о том,  что  актерскую мастерскую набирает известнейший
кинорежиссер,  несколько  пошатнуло  мою  уверенность, и я,  несмотря на мою
природную смелость, сильно мандражировал. Лихорадочно перебирал в памяти все
подготовленные  стихи,   басни,  отрывки.  В   моей  голове  настолько   все
перемешалось, что  казалось,  начни я  читать -  и сам себя  не пойму,  а уж
кто-то другой...
   В какой-то момент хотел  даже  дать деру, но пересилил себя и явился во
ВГИК  с  дрожью  в  коленях.  Но  кто-то сказал,  что  Мастер не  приедет  и
прослушивать  будет второй  педагог:  известная актриса советского  кино.  Я
несколько успокоился  и решил пойти в первых  рядах: почему-то встречаться с
актрисой мне  было менее страшно,  чем с  самим Мастером. А к тому же я  был
яростным ее поклонником и был очень рад встрече.
   Перед аудиторией скопилась  огромное количество девушек и парней. Чтобы
немного  отвлечься от предстоящего  прослушивания и успокоиться,  я принялся
всматриваться в лица рискнувших поступать во ВГИК...
   В этой взволнованной  толпе  мелькали юные лица  тех, кто несколько лет
спустя  появятся  на экране.  В  тот  год вместе со мной  во ВГИК  поступали
будущие  звезды  нашего  кино:  Валентина  Теличкина,  Екатерина  Васильева,
Наталья Рычагова, Валерий Рыжаков, Галина Микеладзе, Александр Стефанович...
А с Екатериной Васильевой пришлось столкнуться на  съемочной площадке, когда
снимался фильм "Экипаж".
   Но до этого нужно было еще дожить...
   А тогда...
   Настроившись  морально,  я  вошел  в  аудиторию и  с  огорчением увидел
молодого человека,  принимавшего у меня документы: актриса, которую я мечтал
увидеть, отсутствовала. За столом сидел еще один человек восточного типа.
   Этим  человеком оказался  Тавризян,  который  в будущем сыграл  в  моей
судьбе роль, не оставившую у меня приятных воспоминаний...
   Я взял себя в руки  и достаточно уныло прочитал басню  Сергея Михалкова
"Лев  и ярлык",  затем стихотворение Горького "Легенда о  Марко".  До показа
сценок я не дошел: Тавризян поблагодарил меня и сказал, что я свободен...
   Я  чувствовал,  что  мне не удалось раскрыть в  достаточной  мере  свои
возможности,  и  потому   был  уверен  в  провале.  Можете  представить  мое
радостно-удивленное состояние,  когда в списках, допущенных ко второму туру,
я  обнаружил  свою  фамилию.  Моей  радости не  было предела.  Вприпрыжку  я
добрался до  общежития,  бросил книги  на кровать и пошел бродить по городу.
Хотелось петь  и танцевать,  кружиться  от радости. Все люди вокруг казались
удивительно прекрасными и милыми...
   С  большим нетерпением  я  дождался  второго тура, который так же легко
миновал,  потом  третьего.   С  каким-то   особым   внутренним  подъемом   и
воодушевлением я предстал пред взором Мастера.
   Во мне все  заходило ходуном, коленки подгибались, я не знал, куда деть
руки. Наверное, Мастер все это прочитал в моих глазах, а  потому улыбнулся и
сказал:
   - Да не волнуйтесь вы так, молодой человек! Вы  представьте  себе,  что
находитесь в теплой  компании, что вас окружают  близкие люди:  вам сразу же
станет легче