й
очень  тонкую психологическую  игру:  сначала  запугал,  потом  погладил  по
головке, а потом заставил меня делать то, что он скажет.
   Короче говоря, он задумал  "потянуть время",  рассчитывая, вероятно, на
то, что немецкое законодательство похоже на советское и рано или поздно дело
постепенно утонет  в вечной  волоките. Не тут-то  было!  Сначала он заставил
меня подвергнуть сомнению свое отцовство, и действительно, прошло  несколько
месяцев,  а  никакой  реакции  из Германии не  последовало.  Но  вдруг  меня
вызывают в Московский город-ской суд, где судья по поручению Верховного суда
ГДР задает мне вопросы, ответы на которые заносятся в специальную анкету.
   Меня  сопровождал  тот  самый "юрист",  и  с его помощью  я ответил  на
вопросы анкеты.
   С судьей очень повезло: во-первых, она с юмором отнеслась к этому делу,
во-вторых, вовремя подсказала одну  важную деталь. В анкете был вопрос: если
я  не признаю отцовство, то согласен  ли предоставить  немецким медикам свою
кровь  на анализ? "Юрист"  сказал:  пиши, мол, "согласен" мол, анализ  крови
дает только косвенное свидетельство, а оно не может быть доказательством. Но
судья вовремя заметила, что если бы анализ  проводился в СССР,  то он был бы
прав, но  германский суд настаивает на анализе у  себя, а по ее сведениям, в
ГДР есть новые научные разработки, которые дают почти стопроцентную гарантию
установления отцовства. Недолго думая, "юрист" предложил мне написать, что я
отказываюсь предоставлять кровь на анализ.
   Этот трепач - "юрист-международник" - не знал даже, что в  ГДР в случае
отказа предоставить кровь на анализ закон  на  слово верит матери ребенка  и
отцом  признают  того,  на  кого  она  укажет.  Потом  на  несколько  лет  я
"потерялся"   для  немецких  органов:   был  за  границей,  стажировался  на
"Ленфильме", затем отбывал свой первый срок...
   Именно в Ленинграде судьба вновь столкнула нас с Соней. В качестве гида
она  привезла группу  немецких туристов и случайно увидела  меня на  съемках
фильма.
   Я  был искренне  рад встрече:  вернувшись из-за  границы,  я послал  ей
письмо, в котором просил прощения и  намеками давал понять, что  СССР и  ГДР
очень сильно отличаются, а потому не все так просто. Однако письмо вернулось
назад с пометкой: "адресат выбыл".  Оказывается,  отец  Сони умер  через год
после рождения Петера, так она назвала нашего сына (который, кстати, родился
в  шестьдесят  девятом  году в день рождения  Гитлера),  что сын  носит  мою
фамилию, и что она переехала в другой город.
   К  тому времени  я  уже  знал,  что  такое драгоценности и  драгоценные
металлы. И  подарил  ей платиновый браслет, украшенный изумрудами (по оценке
специалистов,  этот  браслет  стоил  по  тем временам порядка  десяти  тысяч
долларов). Этот браслет  был  из коллекции моей рижской  бабушки Лаймы. Соня
поблагодарила  и  заверила, что простила  меня,  совсем  не  держит  зла  и,
естественно, не имеет ко мне никаких претензий.
   Можете себе представить мое состояние, когда в восемьдесят третьем году
- Петеру  исполнилось  уже четырнадцать лет - меня вновь  вызвали в суд, где
судья зачитала мне постановление суда  ГДР, гласившее, что на день вынесения
этого постановления я должен Соне алименты на какую-то совершенно немыслимую
сумму.
   Скрупулезные немцы подсчитали все: и когда я должен  был закончить вуз,
и  какую зарплату  я  должен был, по их  мнению,  получать в первый год,  во
второй,  третий  и  так  далее,  и  все  проценты  тщательно  суммировались.
Представляете мое состояние? Хоть стой, хоть падай! Мне такую сумму вчинили,
а я в то время сидел без работы и перебивался с хлеба на воду только за счет
небольших  гонораров от публикаций в  газетах и  журналах,  о чем и  доложил
советскому  судье.  Судья  сочувственно  покачала  головой  и пообещала сама
составить ответ и впоследствии держать меня в курсе.
   Делать этого судье не пришлось:  вскоре меня посадили во второй раз, но
и на этот раз германская  Фемида нашла меня и  за колючей проволокой: с моей
скудной зарплаты  в  зоне  регулярно  удерживали  тридцать  три  процента  и
отсылали в ГДР. Ползоны потешалось надо мною...
   Однако вернемся к моей первой поездке за границу...
   Родители Хильтрауд  встретили  меня очень  радушно  и  дружелюбно. Отец
Хильтрауд был  директором  школы, мать  работала врачом в местом  санатории.
Стояла прекрасная  солнечная погода, и мы отдыхали  на полную катушку. В ГДР
меня  поразили  не только  магазины, полные  разнообразных товаров.  Удивили
отношения с моей девушкой.
   Мы с  Хильтрауд  жили  в  одной комнате,  что  было как бы  само  собой
разумеющимся и  нисколько не  шокировало  ее  родителей.  Более  того, когда
Хильтрауд  посещали "нелетные"  дни,  она  спокойно  отводила  меня к  своей
подруге, заверяя, что я  не должен стесняться и без проблем могу  общаться с
Хеленой, пока сама она не "выздоровеет".
   Еще одна  любопытная история  связана с  симпатичной девушкой по  имени
Роз-Мари: на мой взгляд, ей  было лет восемнадцать, не меньше. Крутые бедра,
округлые колени, внушительный бюст, красивые глаза и очень изящные руки. Все
это и так притягивало мое внимание, а тут еще  и Роз-Мари начала строить мне
глазки и в первый же подходящий момент попросила покатать ее на лодке.
   Ничего  не  подозревая, я  согласился, и  когда  мы  достаточно  далеко
отплыли от  берега,  она  сама села за  весла. У берега озера  были  заросли
камыша: она разогнала лодку, и мы глубоко въехали в эти заросли.
   Разговаривать  нам  было трудно:  к тому  времени мой  словарный  запас
немецкого  языка  хоть  и увеличился, но не  настолько,  чтобы  поддерживать
беседу с юной барышней.  Тем  не менее мы  каким-то образом  "беседовали", а
потом она села  рядом и  стала откровенно клеиться ко мне.  Какой бы мужчина
удержался  в подобной ситуации? Лично  я - не  смог!  Но, приступив к  более
тщательному обследованию  ее прелестей, я,  к своему изумлению,  понял,  что
Роз-Мари девственница.  Это так меня  поразило, что я на секунду замешкался,
но Роз-Мари резко  дернулась  мне навстречу, так что изменить  что-либо было
уже поздно.
   "Господи! - подумал я. -  Мне только этого не хватало!  Сейчас начнутся
слезы, упреки, а то и еще что посерьезнее..."
   Ко всему прочему  выясняется, что ей всего четырнадцать лет!!! Господи!
Я похолодел. Все кончено: дадут столько, сколько Роз-Мари лет от роду, никак
не меньше. А девушка смотрит на меня, счастливо улыбается, о чем-то радостно
тараторит.
   "Ага, - думаю, - злорадствует, издевается, месть для меня готовит!"
   Постепенно  мы  добрались  до  пристани,  и  она,  что-то  сказав  моей
Хильтрауд, устремилась к дому...
   Настороженно я подошел к Хильтрауд, нежащейся на надувном  матрасе  под
солнцем, и опустился рядом на горячий песок.
   - Хорошо покатался? - улыбнулась она.
   -   Нормально...  А   что   Роз-Мари  сказала?   -  стараясь  выглядеть
безразличным, спросил я.
   - Она сказала, что мне очень повезло с парнем. - Хильтрауд подмигнула и
принялась натирать мне спину каким-то средством для загара...
   Я  с  детства  люблю, когда  мою спину  массажируют.  Бывало,  когда  я
возвращался с тренировки,  смертельно уставший, с трудом раздеваясь, валился
на кровать лицом вниз, подходил мой братишка Саша и умолял:
   - Витюша, можно я на тебе поиграю?
   - Я устал...
   - Ну можно? Я тихонечко... Можно?
   Он упрашивал, пока я не сдавался. Санька тут же садился рядом со мной и
начинал  елозить  по моей спине своими машинками, что-то строить из кубиков.
Как ни странно, но мне это доставляло удовольствие и я засыпал...
   Но в тот момент  ласки Хильтрауд  не вызвали никаких эмоций:  мои мысли
были поглощены случившимся. В какой-то момент я даже решил: если дело дойдет
до суда, предложу "руку и сердце".
   Тут вернулась  Роз-Мари. Она переоделась в кофточку с очень откровенным
декольте и  коротенькую юбчонку, открывавшей ее стройные  ножки. Вид девушки
был столь сексуальным, что у меня снова возникло желание. Роз-Мари  радостно
улыбалась, словно выиграла в лотерею главный приз. Глядя на меня, она что-то
быстро сказала, продолжая улыбаться.
   "Ага,  -  думаю,  - сообщает, что вызвала  полицию и  за  мной  вот-вот
придут..."
   - Что она хочет? - спросил я свою "переводчицу".
   - Она пришла сказать, что  ее родители приглашают  тебя на ужин, в семь
часов.
   - На  ужин?  Меня? Родители? -  Мои подозрения  еще больше  укрепились:
наверное,  приготовили  мне  ультиматум. -  А как  же ты?  Кто переводить-то
будет?
   - Как кто? - удивилась Хильтрауд. - Конечно же, я!
   Не знаю, как  я  дожил  до вечера,  но  когда  мы  отправились  к  дому
Роз-Мари, я молча плелся рядом с  Хильтрауд с таким  видом, словно меня вели
на эшафот. Даже Хильтрауд обеспокоенно поинтересовалась, не перегрелся  ли я
на солнце...
   Родители вместе  с  Роз-Мари  встречали  нас перед домом.  Мне хотелось
провалиться  сквозь землю, и  я  виновато отводил  глаза  в сторону. Когда я
обреченно  подошел поближе,  отец  Роз-Мари неожиданно заключил меня в своих
объятия.
   "Ну, вот, - промелькнуло в  моей голове, - уже все решили и он обнимает
меня как  будущего  зятя! И  зачем только я поехал  с  ней кататься на  этой
треклятой лодке?"
   Потом и ее мать пожала мне руку, назвав свое имя.
   - Очень приятно, Виктор! - деревянно представился я.
   В этот момент с какой-то радостной горячностью заговорил отец Роз-Мари,
изредка дружески похлопывая меня по плечу.
   Когда  Хильтрауд перевела  его  речь, я был в таком  шоке, что не знал,
радоваться мне или  плакать. Оказалось, отец Роз-Мари благодарил меня за то,
что я  дал  их  дочери "путев-ку в жизнь". Я  буквально  оторопел:  о  какой
путевке  говорит  этот  мужчина?  Вначале  я  подумал,  что  либо  Хильтрауд
неправильно перевела, либо я что-то не понимаю. Но когда она вновь повторила
сказанное, я был настолько смущен, что  окончательно  растерялся  и не знал,
как себя вести.
   Наконец обильный ужин с пивом  и вином закончился,  вся  семья Роз-Мари
проводила нас до  самого дома Хильтрауд, где мы сердечно пожелали друг другу
спокойной  ночи.  Когда они  удалились,  Хильтрауд, весь вечер ощущавшая мое
состояние, все мне и объяснила. Оказывается, в Германии и к девственности, и
к  браку  отношение несколько отличное, нежели в  нашей  стране. К  примеру,
существует негласный закон, по которому жених, обнаруживший, что его невеста
еще девственна, может так  разозлиться,  что потребует немедленного развода.
Почему?  Все очень просто: "до сих пор она никому  не была нужна, а он, олух
царя небесного, оказался единственным, кто на нее польстился".
   Ничего себе обычаи, неправда ли? Вот умора!
   Совсем  потрясающая  история произошла  за  несколько  часов  до  моего
отъезда.  Я уезжал  на следующий день, и Хильтрауд  организовала  прощальный
ужин в ресторанчике, расположенном  на другом берегу озера. Этот ресторанчик
стоял  на сваях прямо в воде,  не помню, как  он назывался, но я прозвал его
"Поплавок". Кроме нас с Хильтрауд, на  прощальной вечеринке были ее подруга,
приходившая  нам на  помощь  в  "критические"  дни,  с  ней  был  парень  из
Чехословакии, а также младший брат Хильтрауд со своей подругой.
   Была  пятница, и  ни  одного  свободного  столика  не осталось.  Играла
молодежная бит-группа, было весело и шумно. Наш  столик стоял почти в центре
зала.
   Нойштадт-Глеве -  городок небольшой, около  двадцати тысяч  жителей, и,
конечно же, за два месяца обо мне узнали почти все его обитатели. Относились
ко  мне  в целом дружелюбно, хотя  и не без опаски. Видимо, еще помнили, кто
победил их в последней войне.
   Вечер был в самом разгаре, когда какой-то хлыщ, проходя мимо, задел мой
стул.  Подумав,  что  мешаю проходу, я чуть придвинулся к столу и машинально
оглянулся на того, кому мог помешать.
   - Русе швайнэ! - злобно.
   Думаю,  нет необходимости переводить  эту  фразу,  известную по  многим
фильмам о войне, но для тех, кто впервые слышит, перевожу: "Русская свинья!"
   Услышать такое человеку, с детства  пересмотревшему огромное количество
фильмов  про  фашизм, воспитанного на патриотизме, было невыносимо. Этот гад
еще и остановился. Остановился и мерзко так ухмылялся, глядя мне  в глаза. И
тут я понял, почему он такой смелый: подошли еще двое его приятелей довольно
внушительного вида.  Наверное,  готовились они заранее.  А мне в  тот момент
было до фени: хоть десять противников!
   Я вскочил, вмазал кулаком в  мерзко ухмыляющуюся харю  парня и сразу же
ударил  ногой второго,  который уже  замахивался на меня.  Зачинщик,  сметая
столики, повалился на спину, второго откинуло в сторону.
   Третий  парень,  увидев  своих  приятелей поверженными,  кинулся  между
колоннами  к эстраде с бит-группой.  Разгоряченный  схваткой  и  злостью,  я
бросился за ним. Тот так улепетывал, что не заметил многочисленных шнуров от
музыкальных инструментов:  то  тут, то  там  вспыхивали искры от  оборванных
проводов.  Я догнал  его  и сделал  подсечку: его  развернуло,  и он  влетел
головой  прямо  в  большой барабан.  Тут до  меня  донесся испуганный  голос
Хильтрауд:
   - Витя-я-я!
   В доли секунды  я  сообразил,  что  так  просто она бы не  закричала, и
инстинктивно  пригнулся.  И  не зря:  надо мною просвистела  электрогитара и
вместо моей головы угодила в кирпичную колонну, разбившись вдребезги. Пока я
разбирался  с "метателем"  гитары, влетевший  головой  в  барабан вскочил  и
обхватил меня сзади, пытаясь повалить на пол. В этой свалке я пропустил пару
ударов по корпусу, и по уху, и кроме того, они разорвали мою рубашку.
   В этот момент кто-то крикнул:
   - Полиция!
   Противники  моментально  оставили  меня в покое  и разбежались в разные
стороны  так  быстро,  словно  их унесло  ураганом.  Действительно,  полиция
явилась в полном  составе: в  городке было всего два  полицейских.  Позднее,
тот, что постарше, сказал о нашей драке:
   -  Двадцать  два  года  работаю  в  этом  городе полицейским  и  ничего
подобного не видывал!
   Узнав, что в инциденте замешан  парень из СССР, они тут  же связались с
военной  комендатурой  советского  гарнизона  в  Ростоке  и  с  криминальной
полицией города  Шверин. Из  Шверина  прибыли  трое  полицейских во  главе с
комиссаром,  из  нашего гарнизона  -  капитан: его должности не  помню,  его
помощник и водитель. К их приезду троих моих противников задержали.
   Проходя мимо меня, капитан тихо спросил:
   - Что натворил?
   -  Обозвали  "русской  свиньей", и  я  не  сдержался,  дал по  морде! -
откровенно признался я.
   - Молодец! - Он остался доволен ответом и даже подмигнул мне.
   Пятеро немецких полицейских,  трое наших из  советского гарнизона и все
участники инцидента  собрались в  просторном  кабинете  директора ресторана.
Переводить попросили Хильтрауд.
   Наш капитан произнес:
   - Должен заявить, что ваши соотечественники не очень  гостеприимно вели
себя в отношении гражданина Советского Союза - Виктора Доценко!
   Когда  капитан  официальным  тоном  произнес  эти  слова,  а  Хильтрауд
дословно перевела,  полицейские, поглядывающие до  этого  насмешливо и  чуть
снисходительно, заерзали на своих стульях: им  явно не улыбалось превращение
обычной драки в международный конфликт. Комиссар  первым учуял  опасность  и
взял инициативу в свои руки.
   - Мне стыдно за  моих соотечественников,  и я приношу за  их  поведение
официальные извинения! - Он бросил грозный взгляд на моих противников.
   Капитан вопросительно  взглянул на меня, я  пожал плечами, не зная, что
ответить.
   - Мы принимаем ваши извинения, - милостиво кивнул капитан. - А  теперь,
с  вашего позволения, могу я  задать  вопрос зачинщикам  этого  безобразного
инцидента?
   - Да, да, прошу вас! - как-то очень уж суетливо согласился комиссар.
   - Вы  что-нибудь имеете  против  гражданина СССР  - Виктора  Доценко? -
спросил капитан одного из драчунов.
   -  Найн,  найн, найн! - Тот испуганно замотал головой, когда  Хильтрауд
перевела вопрос.
   Капитан  опросил  и других.  Ответ повторился  дословно:  "Найн,  найн,
найн!"
   После чего комиссар приказал полицейским вывести их, а капитан попросил
выйти  и меня.  О  происходящем  в  наше  отсутствие  мне  потом  рассказала
Хильтрауд. Виновными однозначно  были признаны мои противники. Возникал даже
вопрос  об  их  привлечении к  суду,  но капитан снисходительно заявил,  что
Советский Союз и Германия - союзники и он не хочет портить биографию молодым
людям.  И  если комиссар  не против, то  можно  не доводить дело до  суда. А
наказанием для виновных будут денежный штраф и оплата причиненного ущерба.
   Общая  сумма  выплат,  вместе  с  тысячным  штрафом  и  выплатами  мне,
составила около шести тысяч восточногерман-ских марок. Мне выплатили пятьсот
марок  за моральный  ущерб  и оплатили даже разорванную рубашку. Напавшие на
меня  парни  еще  дешево  отделались:  у  сгоревшей  аппаратуры,  порванного
барабана и разбитой электрогитары еще не вышел гарантийный срок, и потому им
предстояло возместить только треть стоимости...
   Спустя  несколько месяцев после возвращения в Москву  Хильтрауд  писала
мне, что жители их города все еще вспоминают мои "подвиги".
   Хорошо то, что хорошо кончается...
   Тот год  запомнился  и  одним весьма неприятным  происшествием.  Как-то
майским (ох уж этот  май,  всю  жизнь  приносящий мне несчастья!) вечером  я
пошел в  кинотеатр  "Литва". Сеанс был  не  последним:  где-то часов в  семь
вечера. После  фильма я  решил  прогуляться  перед подготовкой  к завтрашним
занятиям. Но не успел я толком отойти  от кинотеатра, как путь мне преградил
парень лет тридцати. Его пьяные глаза глядели на меня в упор, и взгляд никак
нельзя было назвать добрым.
   Ничего не понимая, я спросил:
   - Тебе чего?
   - Замри, чудило, я щас тебя убью! - неожиданно прошипел он мне в лицо.
   Если бы он не предупредил, я наверняка получил бы нож в живот. Сработал
внутренний "автомат",  и  я поставил блок правой рукой.  Кисть тут же что-то
обожгло. Разбираться было  некогда, и  я резко  ударил коленом снизу  по его
локтю. Что-то  хрустнуло, а парень заорал на всю улицу: я  сломал  ему руку.
Вдруг я увидел, как к нам устремилась целая ватага парней.
   У  меня закружилась  голова, по руке текло что-то горячее. Я понял, что
теряю силы, и бросился  по Ломоносовскому проспекту в сторону  университета.
Из руки хлестала  кровь, и  меня  начало  подташнивать: вероятно,  от потери
крови.  Наверное,  я  установил личный рекорд в беге на  двести  метров:  во
всяком  случае,  преследователей  я  оставил   далеко  позади.   Однако  они
продолжали бежать за мной, а силы все покидали меня: казалось, еще несколько
десятков метров, и я свалюсь.
   Неожиданно  меня осветила фарами  приближавшаяся  машина. Я выбежал  на
проезжую часть и замахал руками. Представьте мою радость, когда передо  мною
остановилась "Скорая помощь". Я даже перекрестился.
   - Что случилось? - спросил мужчина в халате.
   Почему-то  подумалось,  если  скажу правду,  те  первым  делом  вызовут
милицию, а уж потом окажут помощь.
   - Стеклом порезался! - сказал я и поднял руку, из которой ручьем бежала
кровь.
   - Садись! - пригласил в машину тот.
   "Скорая помощь"  отвезла меня в  больницу, где дежурным хирургом в  эту
ночь был армянин.  Высокий, полный, пальцы как сардельки, что нам подавали в
столовой.
   -  Гаваришь, стэклом порэзал? - с  очень сильным  акцентом  спросил он,
внимательно изучая кровоточащий безымянный палец.
   - Ну, - буркнул я, с трудом терпя боль.
   - Вирошь ти всо... Пошевэли палцэм!
   Я попытался, но ничего не получилось.
   - Понятно: порэзаносухожилиэ... Будэм опэрация дэлать!
   Около двух  часов длилась операция, и хирург-армянин заверил,  что сшил
оба  сухожилия. Правую кисть  уложили в лангету, и меня  отправили в палату,
где  я  заснул  мертвецким сном. А  утром,  только  я продрал  глаза, у моей