т для тебя  травмой,
- резюмировала Дита. - Кто знает, быть может,  ты  даже  опять  получишь
удовольствие.
   - Знаешь, - призналась Фалина, - я бы не пошла на такое, если  бы  не
была так уверена, что стану звездой.
   - Конечно, - подтвердила Дита. - Никто из нас не пошел бы.
   - А как насчет тебя? - рассмеялась Фалина.
   - У меня такой возможности не было. Я выехала на чистом, ошеломляющем
таланте.
   - Бедняжка, - вздохнула Фалина.
 
*** 
 
   А в  студии  "ЛоддСтоун"  Бобби  Бентс,  Скиппи  Дир  и  Мело  Стюарт
совещались с Элаем Маррионом в его кабинете. Бентс был вне себя.
   - Этот глупый  хрен  перепугал  всех  до  смерти,  а  затем  совершил
самоубийство.
   - Мело, - повернулся  Маррион  к  Стюарту,  -  как  я  понимаю,  ваша
клиентка возвращается к работе.
   - Конечно, - подтвердил тот.
   - Она больше не предъявляет никаких требований и не  нуждается  ни  в
каких увещеваниях? - спросил Маррион тихим, угрожающим тоном.
   И тут впервые Мело Стюарт осознал, что Маррион в ярости.
   - Нет. Она может приступить к работе завтра же.
   - Отлично, - встрял Дир. - Мы все еще можем вписаться в бюджет.
   - Я хочу, чтобы все вы заткнулись и слушали меня, - отрезал  Маррион.
И эта грубость, столь беспрецедентная для него, заставила всех прикусить
языки. Маррион говорил своим обычным негромким голосом,  но  сейчас  его
гнев нельзя было спутать ни с чем. - Скиппи, да неужто нам  не  начхать,
впишется ли  картина  в  бюджет?  Она  нам  больше  не  принадлежит.  Мы
запаниковали, мы сделали дурацкую ошибку, виноваты мы  все  до  единого.
Этот фильм принадлежит уже не нам, а чужаку.
   - "ЛоддСтоун"  сделает  состояние  на  распространении,  -  попытался
перебить его Скиппи Дир. - И к тому же мы получаем  процент  с  прибыли.
Это по-прежнему очень хорошая сделка.
   - Но Де Лена загребет больше денег, чем мы, - возразил Бентс. - А это
несправедливо.
   - Суть в том, что этот Де Лена и пальцем не шевельнул,  чтобы  решить
проблему, - заявил Маррион. - Наша студия наверняка  имеет  какой-нибудь
юридический базис для того, чтобы вернуть картину себе.
   - Верно, - подхватил Бентс. - Пошел он в задницу. Идем в суд.
   - Мы пригрозим ему судом, и тогда  он  пойдет  на  сделку,  -  заявил
Маррион. - Мы вернем ему его деньги и десять процентов с общего дохода.
   - Элай, - рассмеялся Дир, - Молли Фландерс не позволит ему  пойти  на
такое соглашение.
   - Мы поведем переговоры непосредственно с Де Леной, - стоял на  своем
Маррион. - Думаю, я сумею убедить его, -  Он  мгновение  помолчал.  -  Я
позвонил  ему,  как  только  узнал  об  этой  новости.  Очень  скоро  он
присоединится  к  нам.  Вам  известно,  что  у  него  есть  определенная
репутация, и это самоубийство  -  чересчур  удачное  обстоятельство  для
него. Так что вряд ли он захочет  придать  это  дело  огласке  во  время
публичного слушания в суде.
 
*** 
 
   Сидя у себя в  пентхаузе  в  отеле  "Занаду",  Кросс  Де  Лена  читал
газетные публикации о смерти Сканнета. Все прошло безупречно. Это  явное
самоубийство и два прощальных  письма,  найденные  на  трупе,  закрывают
дело.  Нет  ни  малейшей  возможности  того,  что  графологи   обнаружат
подделку: Боз Сканнет оставил не так уж много корреспонденции, а Леонард
Сосса чересчур хороший специалист. Наручники  на  лодыжках  и  запястьях
Сканнета намеренно не затягивали слишком туго, так что они  не  оставили
следов. Лиа Вацци - знаток своего дела.
   Первый звонок Кросс предвидел заранее. Джорджио  Клерикуцио  призывал
его в особняк Семьи в Квоге. Кросс ни на минуту  не  обольщался  мыслью,
что Клерикуцио не узнают о его действиях.  Второй  звонок  был  от  Элая
Марриона  с  просьбой  приехать  в  Лос-Анджелес  без  адвоката.   Кросс
согласился, но, прежде чем покинуть Лас-Вегас, позвонил Молли Фландерс и
рассказал ей о телефонном звонке Марриона. Она просто взбеленилась.
   - Ох, уж эти скользкие ублюдки! Я захвачу  тебя  в  аэропорту,  и  мы
отправимся на встречу  вместе.  Никогда  даже  не  здоровайся  с  главой
студии, если при тебе нет адвоката.
   Когда  они  вдвоем  вошли  в  кабинет  Марриона   в   здании   студии
"ЛоддСтоун", то сразу поняли, что не все ладно. Четверка дожидавшихся их
мужчин смотрела на них с вызовом, словно собираясь прибегнуть к силе.
   - Я решил привести своего  адвоката,  -  сообщил  Кросс  Марриону.  -
Надеюсь, вы не против.
   - Как пожелаете, - отозвался тот. - Я просто не хотел ставить тебя  в
неловкое положение.
   - У вас должен быть очень солидный повод, - с суровым  лицом  сердито
бросила Молли Фландерс. - Вы хотите заполучить картину обратно,  но  наш
контракт крепче стали.
   - Ты права, - подтвердил Маррион.  -  Но  мы  собирались  воззвать  к
совести Кросса. Он и пальцем не шевельнул, чтобы решить проблему,  в  то
время как студия "ЛоддСтоун" вложила значительное время и крупную  сумму
денег, а также творческих дарований, без чего  постановка  этого  фильма
была бы невозможна. Кросс получит свои деньги обратно.  А  также  десять
процентов от чистой  прибыли,  и  мы  не  будем  скупиться,  решая,  что
вычитается из дохода. Он не подвергается ни малейшему риску.
   - Он уже подвергался риску, - не уступала Молли. -  Ваше  предложение
оскорбительно.
   - Тогда мы отправимся в суд. Кросс, я  не  сомневаюсь,  что  вам  эта
мысль так же отвратительна, как и мне. - Маррион улыбнулся Кроссу доброй
улыбкой, от которой его обезьянье лицо приобрело ангельское выражение.
   - Элай, - возмутилась Молли, - ты ходишь в суд по двадцать раз в году
и всякий раз платишься за  это,  потому  что  откалываешь  номера  вроде
нынешнего. Мы уезжаем, - заявила она, обернувшись к Кроссу.
   Но Кросс знал, что не  может  позволить  себе  ввязываться  в  долгое
судебное разбирательство. Приобретение им фильма, вслед за каковым очень
кстати  последовала  смерть  Сканнета,  будет  подвергнуто   тщательному
рассмотрению. В суде раскопают всю его подноготную и нарисуют его такими
красками, что Кросс станет слишком заметной фигурой, чего старый дон  на
дух не переносит. Яснее ясного, что Марриону это известно.
   - Задержимся еще  на  минутку,  -  сказал  Кросс  Молли,  после  чего
обернулся к Марриону, Бобби Бентсу, Скиппи Диру и Мело Стюарту. - Если в
мой отель приезжает игрок и играет, и попадает в полосу везения, я плачу
ему чистой монетой, не предлагая поделить барыши поровну. А  именно  это
вы, джентльмены, мне и предлагаете. Почему бы вам  не  поразмыслить  над
своим предложением еще раз?
   - Это бизнес, а не игра, - презрительно бросил Бентс.
   - Вы заработали минимум десять  миллионов  долларов,  не  идя  ни  на
малейший риск, - утешил Кросса Мело Стюарт.  -  Несомненно,  это  вполне
справедливо.
   - И притом даже пальцем не шевельнул, - поддержал его Бентс.
   На стороне Кросса остался только Скиппи Дир.
   - Кросс, вы заслуживаете большего. Но то, что  вам  предлагают,  куда
лучше, чем судебная свара с риском проиграть.  Спустим  на  сей  раз  на
тормозах, а мы с вами непременно сделаем  дело  вместе  еще  разок,  без
студии. Я обещаю, что вы получите по справедливости.
   Кросс понимал, насколько важно выглядеть безобидным, так что смиренно
улыбнулся:
   - Может быть, все вы правы. Я хочу остаться в кинобизнесе  в  хороших
отношениях со всеми, а десятимиллионный доход - недурное начало.  Молли,
позаботься о бумагах. Мне нужно успеть на самолет, так  что  прошу  меня
простить. - Он покинул комнату, и Молли последовала за ним.
   - Мы можем выиграть дело в суде, - заявила она.
   - Я не хочу идти в суд, - возразил Кросс. - Заключай договор.
   Молли внимательно вгляделась в него, после чего промолвила:
   - Ладно, но я получу больше десяти процентов.
 
*** 
 
   Когда Кросс назавтра прибыл в особняк в Квоге, его уже дожидались дон
Доменико Клерикуцио, его сыновья Джорджио, Винсент и Пити, а также  внук
Данте. Они вместе поели в саду. Трапеза состояла из холодных итальянских
окороков, сыров,  громадного  деревянного  блюда  с  салатом  и  длинных
батонов хрустящего итальянского хлеба. Тут же  стояла  и  миска  тертого
сыра для дона. За едой дон небрежным тоном заметил:
   - Кроччифисио, мы слыхали, что ты занялся кинобизнесом. - Он  замолк,
чтобы отхлебнуть красного вина, после чего набрал полную  ложку  тертого
итальянского пармезана.
   - Да, - подтвердил Кросс.
   - А правда ли, что ты изъял некоторую  часть  своих  акций  "Занаду",
чтобы профинансировать кино? - осведомился Джорджио.
   - Тут я не вышел за пределы своих полномочий, - ответил  Кросс.  -  В
конце концов, я ваш Bruglione на Западе, - издал он смешок.
   - "Bruglione" - очень правильное определение, - изрек Данте.
   Бросив на внука неодобрительный взгляд, дон повернулся к Кроссу:
   - Ты впутался в очень серьезное предприятие, не проконсультировавшись
с Семьей. Ты не нуждался в нашей мудрости.  Но,  что  важнее  всего,  ты
совершил насильственные  действия,  каковые  могли  повлечь  официальные
преследования. В подобных случаях обычай весьма недвусмыслен: ты  должен
получить наше одобрение или идти своим путем, приняв на себя полную меру
ответственности.
   - Вдобавок ты  воспользовался  ресурсами  Семьи,  -  резко  вклинился
Джорджио, - охотничьей хижиной в Сьерре. Использовал Лиа Вацци, Леонарда
Соссу и Полларда вместе с его агентством безопасности. Конечно, все  они
- твои люди на Западе, но они еще и ресурсы Семьи. К счастью, все прошло
безупречно, но что, если  бы  возникли  осложнения?  Под  удар  были  бы
поставлены все мы.
   - Ему все это известно, - нетерпеливо перебил дон. -  Вопрос  в  том,
ради чего это все затевалось. Племянник, много  лет  назад  ты  попросил
уволить тебя от сей нужной работы, каковую приходится  делать  некоторым
мужчинам. Я удовлетворил твое требование, несмотря на тот факт,  что  ты
был весьма  ценным  работником.  Ныне  ты  отважился  на  подобное  ради
собственной  корысти.  Это  отнюдь  не  похоже  на  моего  возлюбленного
племянника, каким я его знал.
   Кросс понял, что дон симпатизирует ему. Однако признаваться,  что  он
поддался чарам Афины, все же не следовало; такое объяснение не только не
сочтут разумным, но еще и воспримут как  обиду.  Возможно,  смертельную.
Разве можно ставить страсть к посторонней женщине выше лояльности  Семье
Клерикуцио?
   - Я видел возможность заработать, - осторожно подбирая  слова,  начал
он. - Видел шанс захватить плацдарм в  этом  бизнесе.  Для  себя  и  для
Семьи.  В  бизнесе,  отбеливающем  черные  деньги.  Но  мне  надо   было
действовать стремительно. Я ни в коем случае не  собирался  держать  это
дело  в  секрете,  чему  служит  подтверждением  хотя  бы  то,   что   я
воспользовался ресурсами Семьи, о чем вам непременно стало бы  известно.
Мне хотелось предстать перед вами, успешно завершив дело.
   - Так завершено ли оно? - улыбнувшись ему, ласково спросил дон. Кросс
тотчас же почуял, что дону все известно.
   - Возникла еще одна проблема, - Кросс  изложил  обстоятельства  новой
сделки с Маррионом. И очень удивился, когда дон громко расхохотался.
   - Ты поступил совершенно правильно,  -  отсмеявшись,  сказал  дон.  -
Судебное  разбирательство  могло  бы  завершиться   катастрофой.   Пусть
упиваются победой. Нет, каковы мазурики, ничего не скажешь! Хорошо,  что
мы всегда держались в стороне от этого бизнеса. - Он мгновение помолчал.
- По крайней мере, ты заработал  десять  миллионов.  Весьма  кругленькая
сумма.
   - Нет, - возразил Кросс, - пять для меня, а пять для Семьи, это  дело
ясное. Однако не  думаю,  что  мы  должны  позволять  обескуражить  себя
настолько легко. Я имею кое-какие планы на сей счет, но мне  понадобится
помощь Семьи.
   - Тогда мы должны  обсудить  более  выгодное  распределение  паев,  -
встрепенулся Джорджио. "Вылитый Бентс, - отметил про себя Кросс. - Вечно
стремится выжать из сделки все до последнего цента".
   - Сперва поймай кролика, а уж после дели его тушку, - осадил его дон.
- Семья тебя благословляет. Но при одном условии: полное обсуждение всех
решительных шагов. Ясно тебе, племянник?
   - Да.
   Кросс покидал  Квог  с  легкой  душой.  Дон  явно  выказал  ему  свое
благоволение.
 
*** 
 
   Хотя дону Доменико Клерикуцио было уже далеко за восемьдесят, он  все
еще распоряжался своей империей. Мир этот  был  создан  ценой  громадных
усилий и колоссальных затрат, так что  дон  считал  свою  участь  вполне
заслуженной.
   В преклонном возрасте, когда  большинство  людей  терзается  грехами,
совершенными вольно или невольно, сожалениями  о  несбывшихся  мечтах  и
даже сомнениями в собственной правоте, дон оставался столь же  неколебим
в собственных добродетелях, как и в четырнадцать лет от роду.
   Дон Клерикуцио был строг в вере и строг в суждениях. Господь сотворил
опасный мир, а человечество сделало его еще более опасным. Мир  Божий  -
тюрьма, в которой человек должен добывать хлеб свой насущный в поте лица
своего, а его собрат-человек - собрат-зверь, хищный и  беспощадный.  Дон
Клерикуцио  гордился  тем,  что  сумел  оградить  от  опасностей   своих
возлюбленных близких на их жизненном пути.
   Его ублаготворяло и то, что в столь  почтенном  возрасте  он  наделен
волей приговаривать врагов к смерти. Разумеется, он им все прощал; разве
он не добрый христианин, следующий поговорке "мой дом  -  моя  церковь"?
Однако прощал он их, как Бог прощает всех людей: приговорив к неминуемой
гибели.
   В мире, сотворенном доном  Клерикуцио,  перед  ним  благоговели.  Его
Семья,  тысячи  жителей   анклава   в   Бронксе,   Bruglione,   правящие
территориями,  вверяющие  ему  свои  деньги  и  приходящие  просить  его
заступничества  перед  окружающим  миром,  когда  попадали  в  беду.  Им
известно, что дон справедлив. К нему  можно  воззвать  в  годину  нужды,
хвори или иного лиха, а он уж позаботится об их горестях. За это  его  и
любили.
   Дон понимал, что любовь - чувство ненадежное, как бы глубока  она  ни
была. Любовь не дает залога благодарности, не гарантирует послушания, не
приносит гармонии в столь сложный мир. Кому ж это ведомо  лучше,  нежели
дону? Чтобы внушить настоящую любовь, надо внушать еще и  страх.  Любовь
сама по себе -  ничто,  пшик,  если  к  ней  не  прилагаются  доверие  и
послушание. Что толку от любви к нему,  если  любящие  не  признают  его
правления?
   Ибо он несет ответственность за их жизни, он оплот их  благосостояния
и обязан неукоснительно, без колебаний исполнять свой  долг.  Он  обязан
проявлять строгость в своих суждениях. Если  человек  предал  его,  если
подорвал целостность его мирка  -  этого  человека  следует  наказать  и
обуздать, даже если  сие  означает  смертный  приговор.  Не  принимаются
никакие оправдания, никакие смягчающие обстоятельства, никакие мольбы  о
милосердии. Долг надо исполнять. Родной сын Джорджио как-то  раз  назвал
его ретроградом. Дон принял это прозвище,  понимая,  что  только  так  и
должно быть.
   Теперь ему предстояло пораскинуть умом над очень многими  вещами.  За
последние двадцать пять лет со времени Войны с  Сантадио  в  его  планах
никогда не было  изъяна.  Он  был  дальновиден,  хитер,  груб  в  случае
необходимости и милосерден, когда милосердие не представляло  опасности.
Теперь Семья  Клерикуцио  взошла  на  вершину  могущества,  стала  почти
недосягаемой  для  посягательств  извне.  Вскоре   она   растворится   в
законопослушном обществе и станет абсолютно неуязвимой.
   Но дон Доменико не прожил бы так долго, если бы  проявлял  близорукий
оптимизм.  Он  умел  распознать  сорную  траву,  прежде  чем  ее  росток
проклюнется из земли. Величайшая опасность сейчас исходит изнутри -  это
восхождение Данте, его возмужание,  пошедшее  в  неприемлемом  для  дона
направлении.
   Далее, остается вопрос о Кроссе, обогатившемся  благодаря  наследству
Гронвельта и уже отважившемся на серьезный шаг без надзора Семьи. Юноша,
начавший столь блестящую  карьеру,  едва  не  ставший  Квалифицированным
Специалистом, не уступающим своему  отцу  Пиппи.  Затем  дело  Вирджинио
Баллаццо повергло  его  в  мелодраматические  настроения.  А  когда  ему
позволили покинуть такой важный пост  в  Семье  из-за  чересчур  нежного
сердечка, он вышел на оперативный  простор  ради  собственной  выгоды  и
казнил этого Сканнета. Самостоятельно, без разрешения дона.  Но  дон  не
корил себя за столь редкостное мягкосердечие, позволившее  взглянуть  на
это дело сквозь пальцы. Просто Кросс пытался  сбежать  из  его  мирка  в
другой. И хотя подобные действия могут нести - или несут - в себе семена
измены, дон Клерикуцио не мог не понять подобный шаг. И все-таки Пиппи в
паре с Кроссом могут представлять  для  Семьи  серьезную  угрозу.  Кроме
того, от глаз дона не ускользнула ненависть  Данте  к  Де  Ленам.  Пиппи
чересчур умен, чтобы не догадываться о ней, да еще и опасен. Хоть  он  и
не раз доказал свою лояльность, надо приглядывать за ним.
   Причиной терпимости дона стала его симпатия к Кроссу и любовь к Пиппи
- своему старому, верному служаке, сыну сестры дона. В конце  концов,  в
жилах у них у всех течет кровь Клерикуцио. На самом деле куда больше его
беспокоила опасность Семье, исходящая от Данте.
   Для Данте дон Клерикуцио всегда был нежным и любящим дедушкой. Раньше
они были очень близки, но, когда Данте  исполнилось  лет  десять,  в  их
отношениях наступило  некоторое  похолодание.  Дон  выявил  в  характере
мальчика черты, встревожившие его.
   До десятилетнего возраста Данте был жизнерадостным, озорным ребенком.
Отличным спортсменом,  наделенным  великолепной  координацией  движений.
Любил поболтать, особенно с дедом, и затевал долгие секретные  разговоры
со своей матерью Роз-Мари. Но затем, чуть  повзрослев,  стал  злобным  и
грубым. В драках  с  ровесниками  проявлял  неумеренную  ожесточенность.
Безжалостно издевался над девочками, с наивной похотливостью -  смешной,
но  все-таки  ошарашивающей.  Мучил  мелких  животных  -  дон  прекрасно
понимал, что у мальчика подобное еще не признак порочной  натуры,  -  но
однажды Данте попытался утопить малыша из  младшего  класса  в  школьном
плавательном бассейне.
   Нельзя сказать, чтобы дон слишком уж осуждал подобное поведение.  Как
ни поверни, дети - дикие зверьки,  цивилизацию  надо  вколачивать  им  в
головы через мягкое место. Бывало, что сорванцы  вроде  Данте  вырастали
святыми. А беспокоила дона его болтливость, его долгие беседы с  матерью
и, прежде всего, его непослушание там и тут в мелочах самому дону.
   Пожалуй, благоговеющего перед прихотями природы дона тревожило и  то,
что лет в пятнадцать Данте перестал расти, остановившись  на  отметке  в
пять футов и три дюйма. Осматривавшие его врачи единодушно твердили, что
он сможет вырасти от силы еще дюйма на три, но ни за что не  дотянет  до
фамильного роста Клерикуцио в шесть футов. Дон  счел  малый  рост  Данте
сигналом тревоги, таким же, как рождение двойняшек. По мнению дона, хотя
рождение чудо Господне, двойня - это уже через край. Бывало, в анклаве у
солдат рождались тройни, и тогда охваченный ужасом дон покупал  молодому
папаше бакалейную лавку где-нибудь в Портленде, штат Орегон, обеспечивая
семье славную, но одинокую жизнь. Кроме того, дон питал  суеверный  ужас
перед  левшами  и  заиками.  Что   ни   говори,   а   все   это   дурные
предзнаменования. Данте же еще и уродился левшой.
   Но даже все это, вместе взятое, не могло оттолкнуть дона от внука или
умалить его привязанность; для него всякий, в  чьих  жилах  течет  кровь
Клерикуцио, по природе своей лишен недостатков. Но с  годами  Данте  все
больше выбивался из рамок мечтаний дона о будущем.
   Бросив школу в шестнадцать лет, Данте тотчас  же  сунул  нос  в  дела
Семьи. Поработал в ресторане на Винсента, где был популярным  официантом
и получал крупные чаевые за расторопность и остроумие. Устав  от  этого,
два месяца трудился в конторе Джорджио на  Уолл-стрит,  но  возненавидел
финансовую деятельност