что Афине пришлось  гладить  его  по
щекам, чтобы немного утихомирить. Кросс был не в силах выпустить  ее  из
рук даже после того, как все осталось  позади.  Они  так  и  лежали,  не
разнимая объятий, пока не начали все  заново.  Афина  стала  даже  более
пылкой, чем прежде, будто состязаясь с Кроссом, будто спеша открыть  ему
сердце. Наконец оба тихо погрузились в дрему.
   Кросс  пробудился,  когда  солнце   только-только   выглянуло   из-за
горизонта. Впервые в жизни у него болела голова.  Он  вышел  нагишом  на
балкон и сел на один из плетеных стульев, наблюдая, как солнце  медленно
возносится из океана, начиная свое восхождение по небосклону.
   Афина - опасная женщина. Убийца собственного  ребенка,  чьи  косточки
сейчас пересыпаны песком пустыни. И  чересчур  искусна  в  постели,  она
может прикончить его. В этот момент Кросс решил, что  никогда  больше  с
ней не увидится.
   А затем ощутил, как ее руки обнимают его за шею, и его  голова  будто
сама  собой  повернулась  для  поцелуя.  Афина  была  в  белом  пушистом
купальном халате, а волосы ее удерживались заколками, сверкавшими, будто
драгоценные камни в короне.
   - Прими душ, а я накормлю тебя завтраком перед  отъездом,  -  сказала
она.
   Афина провела его в двойную ванную - два умывальника,  два  мраморных
столика, две ванны  и  два  душа.  Здесь  хватало  и  мужских  туалетных
принадлежностей: бритв, кремов для бритья, тонирующих  кремов,  щеток  и
расчесок.
   Когда Кросс покончил с  туалетом  и  снова  вышел  на  балкон,  Афина
принесла поднос с круассанами, кофе и апельсиновым соком и поставила его
на столик.
   - Я могу сделать тебе яичницу с беконом, - предложила она.
   - Нет, это меня вполне устроит.
   - Когда мы с тобой увидимся?
   - У меня масса дел в Лас-Вегасе. Я позвоню тебе на следующей неделе.
   - Это означает "прости-прощай", не так ли? - Афина  бросила  на  него
оценивающий взгляд. - Эта ночь доставила мне настоящее наслаждение.
   - Ты расплатилась со своим долгом, - пожал плечами Кросс.
   Добродушно ухмыльнувшись, она заметила:
   - Притом изумительно охотно, тебе не кажется? Мне это было совсем  не
в тягость.
   - Пожалуй, - рассмеялся Кросс.
   Она будто прочла его мысли. Вчера ночью они лгали друг другу, а нынче
утром ложь бессильна. Афина будто поняла, что Кросс не смеет доверять ее
красоте, что рядом с ней, зная ее грехи, он чувствует себя в  опасности.
Погрузившись в глубокое раздумье, она  молча  принялась  за  еду.  Затем
сказала:
   - Я знаю, что ты занят, но мне надо кое-что тебе показать. Можешь  ты
уделить мне нынешнее утро и вылететь полдневным  рейсом?  Это  важно.  Я
хочу свозить тебя кое-куда.
   Кросс не мог устоять перед искушением напоследок  побыть  с  ней  еще
немного и потому согласился.
   Афина села за руль своего "Мерседеса SL300" и повела  его  на  юг  по
шоссе на Сан-Диего. Но, не доезжая до города, свернула на узкую  дорогу,
уходившую через горы куда-то в глубь материка.
   Через пятнадцать минут они подъехали к ограде с  колючей  проволокой.
За  оградой  находились  шесть  зданий  красного  кирпича,   разделенные
зелеными  газонами  и  связанные  окрашенными  в  небесно-голубой   цвет
тротуарами. На одном из  зеленых  квадратов  группа  из  двадцати  детей
играла с футбольным мячом. На другой лужайке примерно десятеро ребятишек
запускали  воздушных  змеев,  а  вокруг  них  стояло  трое  или  четверо
взрослых,  наблюдая  за  игрой,  но  вся  эта  сцена  казалась  какой-то
странной,  неестественной.  Когда  футбольный  мяч  взлетал  в   воздух,
большинство детей бросались врассыпную от  него,  а  на  другой  лужайке
воздушные змеи взлетали все выше и выше в небеса и не возвращались.
   - Что это? - спросил Кросс.
   - Пожалуйста, просто пойдем сейчас со мной, - умоляюще  взглянула  на
него Афина. - Позже можешь задать любые вопросы.
   Афина въехала через ворота, показав охраннику золотую бляху пропуска.
Подъехала к самому большому зданию и припарковала машину возле него.
   Войдя внутрь и приблизившись к столу  регистрации,  Афина  вполголоса
спросила дежурного о чем-то. Кросс держался в  сторонке,  но  все  равно
слышал ответ.
   - Она сегодня в хорошем настроении, так что вы сможете  обнять  ее  в
палате.
   - Черт возьми, да что же это? - спросил Кросс.
   Но Афина не ответила. Взяла его за руку и  повела  его  по  длинному,
сверкающему кафелем коридору в смежное здание, смахивающее  на  какой-то
интернат.
   Сидевшая у входа медсестра спросила  их  имена.  Когда  она  кивнула,
Афина повела Кросса дальше по длинному коридору  с  шеренгой  дверей.  И
наконец распахнула одну из них.
   Они оказались в симпатичной  спальне,  просторной  и  светлой.  Здесь
обнаружились такие же странные, сумрачные полотна, как и на стенах  дома
Афины, но только раскиданные по полу. На стене висела небольшая  полочка
с рядом симпатичных кукол в накрахмаленных меннонитских костюмах. А  еще
на полу валялись принадлежности для рисования и живописи.
   Тут  же  стояла  кроватка,  покрытая  розовым  пушистым  одеяльцем  и
подушками в белых  наволочках,  расшитых  алыми  розами.  Но  ребенка  в
кроватке не было.
   Афина подошла к  большому  ящику,  открытому  сверху,  с  выстланными
светло-голубой мягкой обивкой стенками  и  дном;  когда  Кросс  заглянул
внутрь, то увидел лежащего на дне ребенка. Девочку. Она не  обратила  на
них ни малейшего внимания, дергая за рукоятку в головах ящика. На глазах
у Кросса она заставляла стенки сдвигаться, чуть ли не расплющивая ее.
   Маленькая девочка, лет десяти, миниатюрная копия Афины, но  абсолютно
бесстрастная, с лицом, лишенным всякого выражения, а  ее  зеленые  глаза
казались невидящими, будто глаза фарфоровой куклы. И всякий  раз,  когда
она поворачивала рукоятку, чтобы заставить стенки крепко стиснуть  себя,
лицо ее сияло полнейшей невозмутимостью. Пришедших для нее  будто  и  не
существовало. Афина перешла к  торцу  деревянного  ящика  и  переключила
управление, чтобы  вытащить  ребенка  из  ящика.  Казалось,  дитя  легче
пушинки.
   Держа девочку, как младенца, Афина склонила голову, чтобы  поцеловать
ее в щеку. Но та поежилась и отпрянула.
   - Это  твоя  мамочка,  -  произнесла  Афина.  -  Ты  не  хочешь  меня
поцеловать?
   От ее интонации сердце  у  Кросса  разрывалось  на  части.  Это  была
униженная мольба, но теперь девочка неистово забилась  у  нее  в  руках.
Наконец Афина ласково отпустила ее на пол. Встав на колени, девочка  тут
же подхватила коробку с красками и огромный лист картона.  И  с  головой
ушла в живопись.
   Стоя чуть позади, Кросс наблюдал, как Афина пускает в  ход  все  свое
актерское мастерство,  чтобы  наладить  связь  с  ребенком.  Сперва  она
опустилась рядом с девочкой на колени и, как любящая подружка, принялась
помогать дочери рисовать. Но та даже не заметила ее.
   Затем Афина села и с доверительной родительской интонацией  принялась
повествовать ребенку, что происходит  на  свете.  Потом  превратилась  в
раболепного взрослого, восхищающегося детскими картинами. Но в ответ  на
все ее усилия дочь  лишь  отстранялась.  Взяв  кисть,  Афина  попыталась
помочь ей, но стоило девочке заметить это, и она тут же отняла у  матери
кисть, не проронив ни слова.
   В конце концов, Афина сдалась.
   - Я вернусь завтра, дорогая. Возьму тебя прокатиться и привезу  новую
коробку красок. Видишь, - проговорила она с полными слез  глазами,  -  у
тебя кончается красная. - Она попыталась поцеловать ребенка на прощанье,
но две маленькие красивые ладошки оттолкнули ее.
   Наконец Афина поднялась и повела Кросса прочь из комнаты.
   Ключи она отдала Кроссу, чтобы по дороге обратно в Малибу машину  вел
он. И всю поездку проплакала, спрятав лицо  в  ладонях.  Кросс  был  так
ошеломлен, что не мог произнести ни слова.
   Когда они выбрались из машины, Афина уже взяла себя в  руки.  Увлекла
Кросса в дом, после чего обернулась лицом к нему.
   - Это и есть ребенок, о котором я сказала Бозу, что похоронила  ее  в
пустыне. Теперь ты мне веришь?
   И в этот миг Кросс впервые искренне поверил, что, быть может, она его
любит.
   Проводив его в кухню, Афина приготовила кофе.  Сидя  в  алькове,  они
глядели на океан. За кофе Афина разговорилась.  Говорила  она  небрежным
тоном; ни в голосе ее, ни на лице не отражалось ни следа эмоций.
   - Когда я убежала от Боза, то оставила дочь у дальних  родственников,
у четы из Сан-Диего. Она казалась нормальным ребенком. Я не  знала,  что
она аутистка, может быть, тогда она и не была такой. Я оставила ее  там,
потому что решила добиться успеха, как актриса. Я должна была заработать
для нас обеих. Я  была  уверена,  что  талантлива,  и,  видит  Бог,  все
твердили мне, какая я красавица. Мне  всегда  казалось,  что,  добившись
успеха, я смогу забрать дочку назад.
   Так что я работала в Лос-Анджелесе и навещала ее в  Сан-Диего,  когда
могла. Затем начала пробиваться наверх и видела ее не  так  уж  часто  -
наверное, раз в месяц. Наконец, когда я была готова забрать ее домой, то
приехала на ее третий день рождения со всяческими подарками, но  Бетани,
казалось, ускользнула в мир иной. Она была совершенно непроницаемой. Она
ушла в какую-то скорлупу. Я не  могла  достучаться  до  нее.  Я  была  в
неистовстве. Думала, что, может быть, у нее мозговая опухоль, вспомнила,
как Боз позволил ей  упасть  на  пол,  что,  может  быть,  ее  мозг  был
поврежден, и это начало сказываться. Месяц  за  месяцем  после  этого  я
возила ее по врачам,  она  прошла  бесчисленное  множество  обследований
всяческого рода, я возила ее к специалистам, и они  проверили  абсолютно
все. А затем кто-то, не помню, то ли врач в Бостоне, то  ли  психиатр  в
Техасской детской больнице, сказал мне, что  она  аутистка.  Я  даже  не
знала тогда, что означает этот термин,  и  подумала,  что  это  какая-то
задержка в развитии. Нет, сказал доктор. Это означает, что она  живет  в
своем собственном  мире,  не  замечая  существования  других  людей.  Не
испытывая к ним интереса, ничего не чувствуя по  отношению  к  кому-либо
или к чему-либо. Тогда-то я и привезла ее в эту клинику, чтобы она  была
поближе ко мне. И мы обнаружили, что она откликается  на  ту  обнимающую
машину, что ты видел.  Это  вроде  бы  немного  помогало,  так  что  мне
пришлось оставить ее здесь.
   Кросс сидел совершенно безмолвно, а Афина продолжала:
   - Раз она аутистка, то никогда не сможет полюбить меня. Зато  доктора
сказали мне, что некоторые аутисты талантливы,  чуть  ли  не  гениальны.
По-моему, Бетани - гений. Не только в  своих  картинах.  В  чем-то  еще.
Врачи мне сказали, что в результате многолетней  интенсивной  тренировки
некоторых аутистов можно научить придавать значение  каким-то  вещам,  а
там  и  некоторым  людям.  Считанные  единицы  могут  даже  жить   почти
нормальной жизнью. В данный момент Бетани не  переносит  ни  музыку,  ни
какой-либо шум. Но поначалу она не терпела, когда я к ней прикасалась, а
теперь она научилась сносить меня, так что сейчас ей лучше, чем раньше.
   Она все еще отвергает меня, но не так яростно. Мы добились кое-какого
прогресса. Я привыкла к мысли, что это наказание  мне  за  пренебрежение
дочерью ради стремления к успеху. Но специалисты говорят, что  хотя  это
заболевание   считается   наследственным,   порой   оно    может    быть
благоприобретенным, но на самом деле никто не знает, что  его  вызывает.
Доктора твердят, что это никак не связано ни с тем, что Боз ронял ее  на
головку, ни с тем, что я оставила ее. Уж и не знаю, верить ли этому. Они
пытаются убедить меня, что мы не  виноваты,  что  это  одна  из  загадок
природы, что, может быть, это было предрешено заранее. Они твердят,  что
предотвратить болезнь было  невозможно,  ничто  на  свете  не  могло  ей
помешать. Но в глубине души я все равно отказываюсь поверить их речам.
   Услыхав о болезни впервые, я думала о ней  непрерывно.  Мне  пришлось
принять кое-какие трудные решения. Я понимала, что буду  беспомощна,  не
смогу спасти дочь, пока не заработаю кучу денег. Так что я поместила  ее
в клинику и навещала по крайней мере раз в месяц в выходные, а  порой  и
по будням. Наконец, я разбогатела, я прославилась, и все,  что  казалось
важным раньше, утратило свою важность. Я хотела лишь  одного  -  быть  с
Бетани. Даже если бы ничего не случилось, после "Мессалины" я все  равно
ушла бы из кино.
   - Почему? - спросил Кросс. - Что ты собираешься делать?
   - Во Франции есть особая клиника, которую возглавляет великий врач, -
объяснила Афина. - И  по  окончании  съемок  я  собиралась  туда.  Затем
объявился Боз, и я  поняла,  что  он  убьет  меня,  а  Бетани  останется
одна-одинешенька. Вот почему я заключила с ним что-то вроде контракта. У
нее нет никого, кроме меня. Ну что ж, я  приму  на  себя  этот  грех.  -
Замолчав, Афина улыбнулась Кроссу. - Почище  мыльной  оперы,  правда?  -
проронила она с усмешкой.
   Кросс озирал океан,  сияющий  маслянистой  синевой  в  свете  солнца,
вспоминая девочку с пустым, похожим на маску лицом,  бесстрастный  взор,
неспособный открыться навстречу этому миру.
   - А что это за ящик, в котором она лежала? - поинтересовался он.
   - Это и есть то, что внушает мне  надежду,  -  рассмеялась  Афина.  -
Печально, не правда ли? Это обнимающая машина. Многие аутистические дети
пользуются ею, когда впадают в депрессию. Это точно так же, как  объятия
человека, но им не требуется вступать в какие-либо отношения  с  другими
людьми. - Афина перевела  дыхание.  -  Кросс,  я  намерена  когда-нибудь
занять место этого ящика. Но теперь это единственная  цель  моей  жизни.
Другой цели у меня нет. Ну не смешно  ли?  Студия  твердит  мне,  что  я
получаю тысячи писем от  людей,  влюбленных  в  меня.  На  публике  люди
стремятся хотя бы прикоснуться ко мне. Мужчины твердят, что любят  меня.
Меня любят все на свете, кроме Бетани, а мне нужна только ее любовь.
   - Я помогу тебе всем, чем смогу.
   - Тогда позвони мне на следующей неделе. Давай будем вместе как можно
чаще, пока "Мессалина" не будет закончена.
   - Позвоню, - пообещал Кросс. - Я не могу доказать свою  невиновность,
но я люблю тебя больше всех на свете.
   - А ты в самом деле невиновен? - спросила Афина.
   - Да. - Теперь, когда Афина оказалась действительно невиновной, Кросс
не снес бы, если бы она узнала о его причастности к гибели Боза.
   Он думал о Бетани, о ее пустом лице, столь художественно  прекрасном,
четко очерченном,  с  зеркалами  глаз;  вот  вам  редкостное,  абсолютно
безгрешное человеческое существо.
 
*** 
 
   Что же до Афины, она оценивала Кросса. Она знала, что из  всех  людей
он единственный, кто видел ее дочь  с  той  поры,  когда  ей  в  детстве
поставили диагноз "аутизм". Это посещение было экзаменом.
   Для нее стало одним из величайших потрясений в жизни  открытие,  что,
несмотря на невероятную красоту, несмотря на невероятный  талант  (и,  с
издевкой над собой  мысленно  добавляла  она,  несмотря  на  невероятную
доброту,  невероятную  мягкость,  невероятную  щедрость),  ее  ближайшие
друзья, влюбленные в нее мужчины, преклоняющиеся перед нею  родственники
порой чуть ли не упиваются ее несчастьями.
   Когда Боз впервые поставил ей синяк  под  глаз  и  все  называли  его
мерзким ублюдком, она заметила на лице каждого из  них  мимолетный  след
удовольствия. Поначалу Афина думала, что ей  это  привиделось,  что  она
чересчур впечатлительна. Но когда Боз поставил ей синяк во  второй  раз,
она заметила это выражение снова и почувствовала себя ужасно уязвленной.
Ибо на этот раз у нее не осталось никаких сомнений.
   Конечно, все они любят ее. Но, казалось, ни один человек не  в  силах
удержаться от хотя бы мимолетнейшего злорадства. Величие  в  любом  виде
порождает у окружающих зависть.
   Одной из причин ее любви к Клавдии стало то, что у той во взгляде  ни
разу не вспыхнул предательский огонек злопыхательства.
   Именно поэтому  Афина  держала  Бетани  в  таком  секрете  от  своего
повседневного окружения. Ей претила мысль,  что  у  людей,  которых  она
любит, будет написано на лицах это мимолетное удовлетворение -  дескать,
она наказана за собственную красоту. Так  что,  несмотря  на  могущество
своей красоты и умение им пользоваться, Афина презирала это  могущество,
страстно желая дождаться дней,  когда  ее  безупречное  лицо  избороздят
морщины,  повествующие  о  пройденной  тропе  бедствий;  когда  тело  ее
располнеет, оплывет и округлится, чтобы обеспечить комфорт тем, кого она
удержит при себе и  о  ком  будет  заботиться;  глаза  ее  преисполнятся
милосердием из-за неисчислимости вынесенных страданий и всех  непролитых
слез. Вокруг рта пролягут морщинки смеха над собой и над  самой  жизнью.
Какой же свободной она станет, когда больше не будет бояться воздействия
своей физической красоты. И вместо того, чтобы горевать  о  потере,  она
возрадуется, ибо на смену придет куда более надежная безмятежность.
   Потому-то Афина так внимательно смотрела на Кросса Де Лену, когда  он
встретился с Бетани, и увидела, как сперва он едва заметно отшатнулся от
ребенка, но этим все  и  кончилось.  Она  знала,  что  Кросс  безнадежно
влюблен в нее,  но  не  заметила  на  его  лице  ни  малейшего  признака
удовольствия от ее несчастья с Бетани.
 
Глава 12 
 
   Клавдия решительно настроилась обналичить свой сексуальный вексель от
Элая Марриона; пристыдив его, она заставит дать Эрнесту Вейлу  проценты,
которые тот хочет получить по своему роману. Это был выстрел наудачу, но
на сей раз Клавдия решила поступиться принципами. Бобби Бентс в вопросах
прибыли неумолим,  зато  Элай  Маррион  непредсказуем  и  питает  к  ней
слабость. Кроме того, в кинобизнесе  сложился  святой  обычай,  согласно
которому всякая половая связь - пусть даже  весьма  непродолжительная  -
требует некой материальной любезности.
   Толчком к этой встрече стала угроза Вейла наложить на себя руки. Если
он решится на подобное, то права на его роман перейдут к его бывшей жене
и детям, а уж Молли Фландерс выжмет из соглашения все до капли. Никто не
поверил в эту угрозу, даже Клавдия, но если учесть, что  Бобби  Бентс  и
Элай Маррион ради денег готовы на все, это не может не обеспокоить их.
   Когда Клавдия, Эрнест и Молли прибыли в "ЛоддСтоун", то обнаружили  в
кабинете администрации только Бобби Бентса. Он явно чувствовал себя не в
своей тарелке, хотя  и  пытался  замаскировать  это  неумеренно  бурными
приветствиями, особенно по отношению к Вейлу.
   -  Наше  Национальное  Достояние,  -  изрек  он,  обнимая  Эрнеста  с
подчеркнутым уважением.
   Молли тотчас же насторожилась.
   - Где Элай? Он единственный, кто может принять окончательное  решение
по этому вопросу.
   - Элай в больнице "Кедровый  Синай",  -  утешительным  тоном  сообщил
Бентс, - ничего серьезного, просто  обследование.  Это  конфиденциальная
информация. Акции "ЛоддСтоун" скачут  вверх  и  вниз  в  зависимости  от
состояния его здоровья.
   - Ему за восемьдесят, так что серьезно все, - сухо обронила Клавдия.
   - Нет-нет, - возразил Бентс. - В больнице мы что ни  день  занимаемся
делами. А он уж и подавно. Так что изложите свое дело мне, а я перескажу
ему, когда буду навешать.
   - Нет, - отрубила Молли.
   Но Эрнест Вейл сказал:
   - Давайте поговорим с Бобби.
   Они изложили суть  дела.  Бентса  оно  позабавило,  но  вслух  он  не
рассмеялся.
   - Наслышатся в этом городе всякого, но такого еще  не  доводилось.  Я
прогнал этот вопрос с юристами, и они говорят, что кончина  Вейла  никак
не повлияет на наши права. Это запутанный юридический казус.
   - Прогони это со своими пресс-атташе, - предложила  Клавдия.  -  Если
Эрнест  все-таки  решится  на  подобное,  история  выплывет  наружу,   и
"ЛоддСтоун" окажется по уши в дерьме. Элаю это придется не по  вкусу.  У
него куда больше совести.
   - Чем у меня? - вежливо осведомился Бобби Бентс. Но в душе его кипело
негодование. Ну почему люди не