я,  что  наказание  остановит  тех   остальных,   кто
попадется? Может, да, может, нет. Но кое-кого наверняка  остановит.  Сам
Господь не смог создать мир без наказаний. Я лично поговорю с  адвокатом
Баллаццо. Он меня поймет. Он передаст весточку. И  Баллаццо  поверит.  -
Немного  помолчав,  дон  вздохнул.  -  Когда  судебное   разбирательство
закончится, мы сделаем дело.
   - А как быть с его женой? - поинтересовался Джорджио.
   - Хорошая женщина. Но она чересчур перестроилась на американский лад.
Мы не можем покинуть обездоленную вдову, позволив  ей  выплакивать  свое
горе и секреты.
   И тут впервые подал голос Пити.
   - А как насчет детей Вирджинио? - Он-то остался настоящим убийцей.
   - Нет, если не потребуется. Мы не чудовища, - отрезал дон Доменико. -
А детям Баллаццо никогда не говорил о своих делах. Он хотел, чтобы  весь
мир верил, будто он катается на лошадях.  Вот  пусть  и  едет  на  своих
лошадках на дно морское. - Все примолкли. Потом дон печально проронил:
   - Пусть уж малыши остаются. В конце концов, мы живем  в  стране,  где
дети не мстят за родителей.
   Назавтра  адвокат  Вирджинио  Балаццо  передал  ему  сообщение.   Все
подобные послания излагаются весьма цветистыми  выражениями.  Беседуя  с
адвокатом, дон выразил надежду, что его старый друг  Вирджинио  Баллаццо
сохранил лишь самые теплые воспоминания о Клерикуцио, всегда заботящихся
об интересах их бедного друга. Дон поведал  адвокату,  что  Баллаццо  не
должен бояться за своих детей, хотя опасности поджидают повсюду, даже на
Пятой авеню, ибо их благополучие гарантирует сам  дон.  Дон  знает,  как
высоко ценит Баллаццо своих детей; знает, что  его  отважного  друга  не
страшат ни тюрьма, ни электрический стул, ни все демоны ада, а повергает
в ужас лишь призрак невзгод, грозящих детям.
   - Скажите ему, - велел дон адвокату, - что я, лично я,  дон  Доменико
Клерикуцио, гарантирую ему, что им не грозят никакие несчастья.
   Адвокат  слово  в  слово  передал   послание   клиенту,   ответившему
следующее:
   - Скажите моему другу, моему дражайшему  другу,  выросшему  вместе  с
моим  отцом  в  Сицилии,  что  я  принимаю  его  гарантии  с   безмерной
благодарностью.  Скажите  ему,  что  я  храню  в  душе  лишь   теплейшие
воспоминания обо всех Клерикуцио, столь проникновенные, что и рассказать
не могу. Целую его руку.
   Потом Баллаццо пропел своему адвокату:
   - Тра-ля-ля... Думаю, нам надо  очень  внимательно  подойти  к  нашим
показаниям на суде. Нельзя же вовлекать моего доброго друга...
   - Да, - отозвался адвокат, как впоследствии он и доложил дону.
   Все прошло по плану. Вирджинио Баллаццо нарушил закон  omerta  и  дал
показания, отправив за решетку множество мелких сошек  и  даже  поставив
под удар вице-мэра Нью-Йорка. Но о Клерикуцио -  ни  слова.  Затем  чета
Баллаццо - и муж, и жена - исчезли за дымовой завесой  программы  защиты
свидетелей.
   Газеты и телевидение ликовали: могущественной мафии  сломали  хребет.
Опубликованы были сотни фотографий, в эфире показывали, как этих злодеев
влекут за решетку. "Дейли ньюс" посвятила Баллаццо  центральную  вкладку
целиком под шапкой "ПАДЕНИЕ ВЕРХОВНОГО ДОНА МАФИИ". Он был показан среди
своих антикварных автомобилей, в окружении своих кентуккийских  лошадей,
у своего впечатляющего лондонского гардероба. Сущая оргия роскоши.
   А поручая Пиппи выследить чету Баллаццо и наказать ее, дон сказал:
   - Сделай это так, чтобы дело  было  предано  такой  же  огласке,  как
нынешнее. Не хочется, чтобы нашего Вирджинио забыли.
   Но на выполнение поручения Молоту потребовалось больше года.
 
*** 
 
   Кросс запомнил Баллаццо жизнерадостным, щедрым человеком. Однажды они
с Пиппи обедали в доме Баллаццо, потому что миссис Баллаццо пользовалась
репутацией великолепной итальянской поварихи, особенно за свои  макароны
и цветную капусту с чесноком и зеленью; это блюдо Кросс не забыл по  сей
день. В детстве он играл с детьми Баллаццо, а  будучи  подростком,  даже
влюбился в дочь Баллаццо Сейл. После  того  волшебного  воскресенья  она
написала ему из колледжа, но он так и не ответил.  Оставшись  наедине  с
Пиппи, Кросс заявил:
   - Я не хочу участвовать в этой операции.
   Поглядев на него, отец печально усмехнулся.
   - Кросс, порой такое случается, ты должен к этому  привыкнуть,  иначе
не выживешь.
   - Не могу, - покачал головой Кросс.
   - Ладно, - вздохнул Пиппи. - Я скажу, что намерен  использовать  тебя
для разработки плана операции. А на роль исполнителя выпрошу Данте.
   Пиппи  принялся  зондировать  почву.  Ценой  огромных  взяток   Семья
Клерикуцио заглянула за завесу программы защиты свидетелей.
   Супруги Баллаццо чувствовали себя в полнейшей безопасности под новыми
именами,  с  подложными  свидетельствами  о  рождении,  новыми  номерами
карточек социального страхования, новым свидетельством  о  браке,  после
пластических операций, видоизменивших их лица так, что оба выглядели лет
на десять моложе. Однако их телосложение, их  жесты,  их  голоса  делали
супругов куда более узнаваемыми, чем они считали.
   Избавиться от старых привычек нелегко. В  субботу  вечером  Вирджинио
Баллаццо с женой поехали в небольшой городок  неподалеку  от  их  нового
дома в Южной Дакоте, чтобы поиграть в  рулетку  в  небольшом  заведении,
действовавшем под  контролем  местного  муниципалитета.  А  на  обратной
дороге их перехватили Пиппи Де Лена и Данте Клерикуцио с командой из еще
шести человек. Вопреки плану, Данте не устоял перед искушением и  сперва
дал  супругам  узнать  себя,  а  уж  после  нажал  на  спусковой  крючок
дробовика.
   Спрятать тела даже не пытались. Не взяли ничего ценного.  В  убийстве
признали акт возмездия, и оно послужило посланием всему миру. В прессе и
на телевидении поднялась  буря  ярости  и  гнева;  власти  обещали,  что
правосудие свершится. И в самом деле, фурор поднялся такой,  что  угроза
нависла над всей Семьей Клерикуцио.
 
*** 
 
   Пиппи вынудили два года скрываться в  Сицилии.  Молотом  Семьи  номер
один стал Данте. Кросса сделали Bruglione Западной  империи  Клерикуцио.
Его отказ принять участие  в  казни  Баллаццо  не  прошел  незамеченным.
Характером не вышел, чтобы стать настоящим Молотом.
   Прежде чем скрыться в Сицилии на два года,  Пиппи  принял  участие  в
последнем совещании и прощальном обеде с доном Клерикуцио  и  его  сыном
Джорджио.
   - Должен извиниться за своего сына, - сказал Пиппи. - Кросс молод,  а
молодежь сентиментальна. Он очень любил обоих Баллаццо.
   - Мы любили Вирджинио, - отозвался дон. - Никто никогда  мне  так  не
нравился, как он.
   - Так  зачем  же  мы  их  убили?  -  поинтересовался  Джорджио.  -  В
результате у нас возникло больше проблем, чем дело того стоило.
   - Жить без порядка нельзя, - сурово поглядел на него дон  Клерикуцио.
-  Если  ты  располагаешь  силой,  то  обязан  пользоваться  ею  во  имя
строжайшей справедливости. Баллаццо совершил вопиющий  проступок.  Пиппи
это понимает, разве нет, Пиппи?
   - Конечно, дон Доменико. Но мы с  вами  -  люди  старой  школы.  Наши
сыновья не понимают этого. - Пиппи  помолчал.  -  Кроме  того,  я  хотел
поблагодарить вас за то, что вы сделали Кросса своим Bruglione на Западе
на время моей отлучки. Он вас не разочарует.
   - Знаю. Я доверяю ему ничуть не  меньше,  чем  тебе.  Он  разумен,  а
капризничает только по молодости лет. Время закалит его сердце.
   Обед им приготовила жена одного из работников анклава.  Она  позабыла
натереть дону пармезан, так что  Пиппи  сходил  на  кухню  за  теркой  и
аккуратно натер сыр в миску. Дон погрузил огромную  серебряную  ложку  в
желтоватую горку, сунул  ее  в  рот  и  отхлебнул  из  стакана  крепкого
домашнего вина. Да, желудок у него  что  надо,  подумал  Пиппи.  Уже  за
восемьдесят, а  все  еще  способен  приговорить  грешника,  да  вдобавок
поглощать этот грубый сыр и терпкое вино.
   - А Роз-Мари дома? - как бы между прочим поинтересовался Пиппи.  -  Я
бы хотел с ней попрощаться.
   - У нее снова  этот  треклятый  припадок,  -  отозвался  Джорджио.  -
Заперлась у себя, и слава Богу, а то не дала бы спокойно поесть.
   - А-а. Я всегда считал, что время ее излечит.
   - Она не в меру много думает, - заметил дон. - Не в меру сильно любит
своего сына Данте. Отказывается что-либо понимать. Мир  не  переделаешь,
да и себя тоже.
   - Пиппи, а как ты оценил Данте после операции Баллаццо?  -  вкрадчиво
поинтересовался Джорджио. - Он не нервничал?
   Пожав плечами,  Пиппи  не  раскрыл  рта.  Дон  хмыкнул  и  пристально
воззрился на него.
   - Можешь говорить откровенно. Джорджио его дядя, а я его дедушка. Все
мы родная кровь и имеем право судить друг друга.
   Оторвавшись от еды, Пиппи в упор поглядел на обоих. И чуть  ли  не  с
сожалением промолвил:
   - У него кровавые губы.
   В их мире эта идиома означала, что  человек  преступает  нужную  меру
жестокости,  что  во  время  исполнения   необходимой   работы   в   нем
пробуждается зверь. В Семье Клерикуцио это строжайше возбранялось.
   - Господи Иисусе! - слегка отпрянув, выдохнул Джорджио. Дон бросил на
него неодобрительный взгляд за упоминание имени Господа всуе  и  взмахом
руки велел Пиппи продолжать. Казалось, он ничуть не удивлен.
   - Он был хорошим учеником, - сообщил Пиппи. - У него есть характер  и
физическая сила. Очень проворен и сообразителен.  Но  получает  чересчур
много  удовольствия  от  работы.  Потратил  излишне  много  времени   на
Баллаццо. Говорил с ними минут десять,  прежде  чем  застрелил  женщину.
Потом выждал еще минут пять и лишь тогда застрелил Баллаццо.  Это  не  в
моем вкусе, но куда важнее, что заранее не  угадаешь,  когда  это  может
привести к опасности, тут ведь каждая минута на счету. На других работах
он был без надобности жесток, этакий атавизм  тех  дней,  когда  считали
остроумным вешать людей на крючьях для туш. Вдаваться в  детали  мне  не
хочется.
   - А все потому, что этот  недоношенный  племянничек  -  коротышка,  -
сердито буркнул Джорджио. - Лилипут окаянный! Да вдобавок ходит  в  этих
проклятущих шапочках. Черт возьми, где он умудряется их добывать?
   - Там же, где и черные добывают свои шапчонки, - добродушно отозвался
дон. - Когда я был юнцом, на Сицилии все ходили в забавных шапочках. Кто
их знает почему? Да и какая разница? Ну, хватит болтать чепуху.  Я  тоже
носил забавную шапочку. Может, это фамильная черта.  Это  мать  набивала
ему голову всяким вздором с тех самых времен, когда он пешком  под  стол
ходил. Ей следовало выйти замуж  вторично.  Вдовы  как  пауки.  Чересчур
много плетут.
   - Но он хорошо справляется со своей работой, - напряженно  проговорил
Джорджио.
   - Лучше, чем по зубам Кроссу, -  дипломатично  ответил  Пиппи.  -  Но
порой мне кажется, что он такой же чокнутый, как его  матушка.  -  Пиппи
помолчал. - А порой он даже пугает меня.
   Дон проглотил еще ложку сыра с вином и распорядился:
   - Джорджио, проинструктируй своего  племянника,  исправь  его  изъян.
Когда-нибудь он может стать опасным для всей нашей Семьи.  Но  не  давай
ему знать, что это исходит от меня. Он чересчур молод, а я чересчур стар
и не смогу оказать на него ни малейшего влияния.
   Пиппи и Джорджио знали, что все это не правда, но понимали,  что  раз
старик хочет скрыть свой след, то делает это не  без  оснований.  В  это
время наверху послышались шаги, и кто-то начал спускаться по лестнице. В
столовую вошла Роз-Мари.
   Все трое в унынии отметили, что у нее  очередной  припадок  -  волосы
всклокочены, косметика наложена кое-как, одежда  в  беспорядке.  Но  что
серьезнее, рот у нее был разинут, но не мог произнести ни слова. И чтобы
восполнить отсутствие речи, она пустила в  ход  тело  и  руки.  И  жесты
получались ошеломительно яркие, куда выразительнее слов.  Она  ненавидит
их, жаждет их погибели, хочет, чтобы души их пылали в аду  до  скончания
веков. Чтоб им подавиться обедом, чтоб им ослепнуть  от  вина,  чтоб  их
члены поотваливались, когда они будут спать  со  своими  женами.  Затем,
схватив тарелки Джорджио и Пиппи, Роз-Мари грохнула их об пол.
   Все это ей дозволялось, но, когда много лет назад  во  время  первого
припадка она поступила  подобным  же  образом  и  с  тарелкой  дона,  он
приказал схватить дочь и запереть в ее комнате, а затем отправил на  три
месяца в спецлечебницу. Но даже на сей раз дон поспешно накрыл  миску  с
сыром крышкой; уж больно Роз-Мари брызгалась слюной.  И  вдруг  припадок
окончился, она совсем затихла. И проговорила, обращаясь к Пиппи:
   - Хотела попрощаться. Надеюсь, в Сицилии ты помрешь.
   Ощутив безмерную жалость к ней, Пиппи поднялся и  сжал  ее  ладони  в
своих. Роз-Мари не сопротивлялась.
   - Я предпочту помереть в Сицилии, чем вернуться домой и найти тебя  в
подобном виде, -  промолвил  он,  поцеловав  ее  в  щеку.  Вырвав  руки,
Роз-Мари взбежала по лестнице.
   - Очень трогательно, - усмехнулся Джорджио чуть ли не с презрением. -
Но тебе не приходится возиться с ней что ни месяц. - При этом  он  хитро
скосил глаза, но все трое  знали,  что  ее  менопауза  давно  позади,  и
припадки случаются куда чаще раза в месяц.
   Похоже, дона пароксизм дочери смутил меньше всех.
   - Она оправится или умрет, - произнес он. - Если  нет,  я  отошлю  ее
прочь.
   После чего обернулся к Пиппи:
   - Я  дам  тебе  знать,  когда  возвращаться  с  Сицилии.  Наслаждайся
отдыхом, всех нас не жалуют годы. Но держи глаза нараспашку, высматривай
новых людей, вербуй в анклав. Это важно.  Нам  нужны  люди,  на  которых
можно положиться, которые не предадут, у которых omerta вошла в плоть  и
кровь, не то что  у  шельмецов,  родившихся  в  этой  стране,  только  и
мечтающих жить хорошо, но не платить за это.
 
*** 
 
   На следующий день, когда Пиппи уже  держал  путь  на  Сицилию,  Данте
призвали на выходные в Квог.  В  первый  день  Джорджио  позволил  Данте
провести все время с  Роз-Мари.  Трогательно  было  видеть  их  взаимную
преданность,  рядом  с  матерью  Данте  становился   совершенно   другим
человеком - никогда не надевал своих причудливых шапочек,  водил  ее  на
прогулки по имению, возил в рестораны.  Опекал  ее,  будто  какой-нибудь
галантный французский кавалер восемнадцатого века. Когда она  заливалась
истерическими рыданиями, Данте баюкал ее в объятиях, и  до  припадка  ни
разу не доходило. Сын с матерью постоянно  вполголоса  беседовали  между
собой конфиденциальным тоном.
   За ужином Данте помог Роз-Мари накрыть на стол, натер сыр  для  дона,
составил ей компанию на кухне. Она  приготовила  любимые  блюда  сына  -
макароны с брокколи и  жаркое  из  барашка,  нашпигованного  чесноком  и
беконом.
   Джорджио всегда  поражало  взаимное  согласие  дона  и  Данте.  Данте
заботливо  положил  дону  на  тарелку  макароны  и  брокколи,   нарочито
тщательно  вытер  и  отполировал  большую  серебряную   ложку,   которой
зачерпнул натертый пармезан. А попутно поддразнивал старика:
   - Дед, если ты вставишь новые зубы, нам  не  придется  натирать  сыр.
Нынешние дантисты творят просто чудеса,  они  могут  сделать  тебе  даже
стальную челюсть.
   Дон был настроен игриво, ему под стать.
   - Хочу, чтоб мои зубы умерли со мной вместе. Староват я для чудес.  К
чему Господу растрачивать чудеса на такую развалину, как я?
   Ради сына Роз-Мари прихорошилась, стали видны следы ее  былой  красы.
Она открыто радовалась, видя, что ее сын и ее отец держатся на  короткой
ноге, это развеяло даже вечно сопутствующее ей ощущение тревоги.
   Джорджио тоже испытывал довольство. Ему было  приятно  видеть  сестру
счастливой. Не так действует на нервы, да  и  готовит  она  отлично.  Не
таращится на него с видом обвинителя и хоть на время  позабыла  о  своих
припадках.
   Когда и дон, и Роз-Мари отправились спать,  Джорджио  увлек  Данте  в
уединенную комнату, не соединенную  с  остальными  помещениями  дома  ни
телефоном, ни телевизионными  кабелями,  ни  какими-либо  иными  линиями
связи, зато снабженную очень толстой дверью.  Обстановку  ее  составляли
два черных кожаных дивана и ряд  мягких,  тоже  черных  кожаных  кресел,
вдобавок буфет с  виски  и  небольшой  бар  с  холодильником  и  чистыми
бокалами. На столе лежала коробка гаванских сигар.  Окон  в  комнате  не
было, и она смахивала на небольшую, уютную пещеру.
   Выражение лица Данте, чересчур  плутоватое  и  любопытное  для  столь
молодого человека, всегда вселяло в Джорджио беспокойство.  Чересчур  уж
лукаво сиял  взгляд  Данте,  да  вдобавок  Джорджио  не  нравилось,  что
племянник такой низкорослый.
   Приготовив выпивку для обоих, Джорджио закурил сигару.
   - Слава Богу, при матери ты не носишь эти дикие шапки. Кстати,  зачем
ты их вообще надеваешь?
   - Нравятся они мне, - ответил Данте. - Кроме того, я делаю это, чтобы
вы с дядей Пити и дядей Винсентом замечали меня. - Немного помолчав,  он
добавил с ехидной улыбкой:
   - Я в них выгляжу повыше.
   В самом деле, отметил про себя Джорджио, в своих шляпах  он  выглядит
симпатичнее. Они обрамляют его лицо, подобное мордочке  хорька,  подавая
его в выгодном свете, а без шляпы  лицо  Данте  выглядит  до  странности
диспропорциональным.
   - Тебе не следует надевать их на деле. Чересчур уж они приметны.
   - Мертвые не болтают, - возразил Данте. - Я убиваю всякого, кто видел
меня на деле.
   -  Племяш,  хватит  полоскать  мне  мозги.   Это   неостроумно.   Это
рискованно. А Семья воздерживается от риска. И еще  одно.  Поговаривают,
что у тебя кровавые губы.
   И тут Данте впервые озлился. Внезапно  в  его  взгляде  всколыхнулась
угроза.
   - А дед знает? Это исходит от него? - осведомился он, отставив бокал.
   - Дону ровным счетом ничего не известно, - соврал  Джорджио,  большой
дока по части лжи. - И  я  ему  не  скажу.  Ты  ведь  его  любимчик,  он
огорчится. Но тебе я говорю: больше никаких шапочек  на  деле,  и  держи
губы чистыми. Теперь ты Молот Семьи номер один, а дело  доставляет  тебе
чересчур много удовольствия. Это опасно  и  идет  вразрез  с  принципами
Семьи.
   Данте будто и не слыхал, погрузившись в  задумчивость.  Улыбка  снова
заиграла у него на губах.
   - Наверное, это сказал Пиппи, - добродушно предположил он.
   - Да, - отрубил Джорджио. - А Пиппи - лучший. Мы  приставили  тебя  к
Пиппи, чтобы ты выучился выполнять работу правильно. И знаешь, почему он
лучший? Потому что у него доброе сердце. Он ни разу не делал этого  ради
удовольствия.
   И тут Данте отпустил тормоза, впав в пароксизм смеха,  прокатился  по
дивану и свалился на пол. Джорджио угрюмо наблюдал за  ним,  думая,  что
Данте такой же чокнутый, как его мамаша. Наконец тот поднялся  на  ноги,
порядком отхлебнул из своего бокала и с сияющим видом провозгласил:
   - Итак, ты заявляешь, что у меня нет доброго сердца.
   - Верно. Ты мой племянник, и я знаю тебя как  облупленного.  Ты  убил
двух человек в какой-то личной ссоре без одобрения Семьи.  Дон  не  стал
ничего предпринимать против  тебя,  даже  не  упрекнул.  Потом  ты  убил
какую-то девицу из кордебалета, которую мурыжил целый  год.  В  приступе
гнева. Ты устроил ей "Причастие", чтобы полиция ее не нашла.  И  она  не
нашла. Думаешь, ты хитрая задница, но Семья  собрала  улики  и  признала
тебя виновным, хотя перед судом присяжных ты не предстанешь.
   Теперь Данте притих. Не в испуге, а в расчетливой сосредоточенности .
   - Этот вздор известен дону?
   - Да. Но ты по-прежнему его любимчик. Он велел закрыть на это  глаза,
ты еще слишком молод. Дескать, с возрастом  поумнеешь.  Мне  не  хочется
говорить ему насчет кровавых губ, он слишком стар.  Ты  его  внук,  твоя
мать - его дочь. Подобная весть разобьет ему сердце.
   - У дона есть сердце, - снова рассмеялся Данте. -  У  Пиппи  Де  Лены
есть сердце, у Кросса есть  заячье  сердечко,  у  моей  матери  разбитое
сердце. А у меня сердца нет? А как насчет тебя, дядя Джорджио, у тебя-то
сердце есть?
   - Разумеется. Оно по-прежнему отдано тебе.
   -