ь и не проявил никаких способностей, хотя Джорджио
рьяно взялся учить его премудростям обогащения на бумаге. В конце концов
Данте осел в строительной компании Пити, с наслаждением работая вместе с
солдатами анклава. Гордился  своим  телом,  наращивавшим  все  больше  и
больше мышц. Но во всем этом, как с гордостью отметил  дон,  он  проявил
кое-какие черты  своих  трех  дядюшек.  Он  обладал  прямотой  Винсента,
хладнокровием Джорджио и свирепостью Пити. Но  где-то  по  пути  раскрыл
истинную свою сущность, сформировал  собственный  характер  -  коварный,
хитрый, скрытный, но по-своему обаятельный и наделенный чувством  юмора.
И тогда же начал ходить в ренессансных шапочках.
   Шапочки (никто не догадывался, где он их добывает) из цветных нитей с
люрексом - то круглые, то  квадратные  -  сидели  на  голове  Данте  как
влитые,  делая  его  выше  ростом,  миловиднее  и  симпатичнее.  Отчасти
благодаря обезоруживающему сходству с клоунскими,  отчасти  потому,  что
уравновешивали черты лица.  Шапочки  шли  ему,  маскируя  его  волосы  -
угольно-черные и курчавые, как у всех Клерикуцио.
   Однажды в покое, где фотография Сильвио  все  еще  занимала  почетное
место, Данте поинтересовался у деда:
   - Как он умер?
   - Несчастный случай, - лаконично ответил дон.
   - Он был твоим любимым сыном, верно?
   Дона этот вопрос огорошил. Данте тогда было всего пятнадцать.
   - Почему ты так решил? - вопросом на вопрос ответил он.
   - Потому что он мертв, - лукаво усмехнулся  Данте,  и  дон  не  сразу
осознал, что этот неоперившийся  юнец  осмеливается  отпускать  подобные
шуточки.
   Вдобавок дону было известно, что, пока он обедает, Данте забирается в
его рабочий кабинет и устраивает обыски. Это ничуть не обеспокоило дона;
дети всегда любопытствуют о стариках, а дон никогда  не  поверял  бумаге
никакой важной информации.  В  закутке  мозга  дона  Клерикуцио  имелась
огромная грифельная доска, куда он  заносил  все  необходимые  сведения,
включая перечень всех грехов и добродетелей возлюбленных близких.
   Но  чем  сильнее  настораживал  Данте  дона  Клерикуцио,  тем  больше
внимания выказывал он внуку, уверяя мальчика, что тот  станет  одним  из
наследников империи Семьи. Все попреки и увещевания доставались парнишке
от дядюшек - в первую голову от Джорджио.
   В конце  концов  отказавшись  от  надежды  ввести  Данте  в  общество
законопослушных граждан, дон дал  соизволение  Данте  пройти  выучку  на
должность Молота.
 
*** 
 
   Дон услышал голос своей дочери, зовущей его обедать в кухню, где  они
всегда ели, когда оставались в доме вдвоем. Войдя в кухню, он  уселся  в
кресло  перед  большим,  красочным  блюдом  лапши  "Ангельские   власы",
прикрытой помидорами  и  свежим  базиликом  прямо  с  огорода.  Роз-Мари
поставила перед ним  серебряную  миску  с  тертым  сыром  -  чрезвычайно
желтым, что говорило о его пряной сладости, - и села  напротив.  Увидев,
что  она  настроена  легко  и  весело,  дон   порадовался   ее   доброму
расположению духа. Сегодня ей не грозит очередной жуткий припадок. Такой
его дочь была до Войны Сантадио.
   Какой же трагедией обернулась эта война, одна из немногих  допущенных
доном ошибок, показавшая, что уничтожение врага не всегда  оборачивается
победой. Но кому  же  могло  прийти  в  голову,  что  Роз-Мари  навсегда
останется вдовой? Он  всегда  верил,  что  влюбленные  рано  или  поздно
непременно влюбляются снова. В этот миг дон ощутил всепоглощающую любовь
к дочери. Она искупает грешки Данте. Подавшись вперед, Роз-Мари  ласково
потрепала седые волосы дона.
   Зачерпнув огромную ложку тертого сыра, дон ощутил, как его  терпкость
греет десны. Отхлебнул  вина,  наблюдая,  как  Роз-Мари  нарезает  ножку
ягненка. Она подала ему три картофелины - покрытые коричневой  корочкой,
поблескивающие жиром. Его встревоженный рассудок прояснился.  Разве  тут
кто-нибудь может сравниться с ним?
   Дон был в таком хорошем  расположении  духа,  что  позволил  Роз-Мари
убедить себя посмотреть вместе с ней телевизор в гостиной во второй  раз
за неделю.
   Потратив четыре часа на просмотр телеужасов, он сказал Роз-Мари:
   - Да разве можно жить в  таком  мире,  где  каждый  делает,  что  ему
заблагорассудится? Где никого не наказывает  ни  Бог,  ни  человек,  где
никому не  приходится  зарабатывать  на  жизнь?  Неужели  есть  женщины,
следующие каждой своей прихоти? Неужели мужчины  такие  глупые  слабаки,
уступающие любому капризу, любому  легковесному  обещанию  счастья?  Где
честные мужья,  трудящиеся  в  поте  лица,  чтобы  заработать  на  хлеб,
думающие, как лучше защитить своих детей от судьбы и жестокого мира? Где
люди, понимающие, что кусок сыра, стакан вина и теплый дом в конце дня -
достаточная награда  за  труды?  Кто  эти  люди,  рвущиеся  к  какому-то
загадочному  счастью?  Какой  бедлам  они  устраивают  из  жизни,  какие
трагедии  создают  из  ничего!  -  дон   погладил   дочь   по   волосам,
пренебрежительно махнув в сторону экрана. - Пусть они  все  отправляются
на дно морское. - После чего выдал дочери последнюю кроху мудрости:
   - Каждый отвечает за все, что он делает.
   В ту ночь, оставшись в своей спальне  в  одиночестве,  дон  вышел  на
балкон. Все дома в окрестностях были ярко иллюминированы; слышался  звон
теннисных мячей на кортах, виднелись игроки в окружении огней.  В  такой
поздний час дети на улице не играли. Дон  видел  охранников  у  ворот  и
вокруг дома.
   Он ломал  голову  о  шагах,  которые  необходимо  предпринять,  чтобы
предотвратить грядущую трагедию. Любовь к дочери  и  внуку  омывала  его
душу, придавая старости смысл. Он просто будет защищать .их, как сумеет.
Затем он  рассердился  на  себя.  С  какой  стати  он  всегда  предвидит
трагедии? Он решил все проблемы в своей жизни, решит и эту.
   И все же в его сознании водоворотом кружились  всяческие  планы.  Дон
подумал о сенаторе  Уэввене.  Год  за  годом  он  давал  этому  человеку
миллионы долларов, чтобы тот провел  закон,  обеспечивающий  легализацию
азартных  игр.  Но  сенатор  скользок,  как  угорь.  Ужасно  жаль,   что
Гронвельта уже нет в живых; Кросс  и  Джорджио  не  настолько  искушены,
чтобы успешно подталкивать сенатора. Быть может, империя игр так никогда
и не воцарится.
   Затем дон подумал о своем старом  друге  Дэвиде  Редфеллоу,  ныне,  в
комфорте проживающем в Риме. Быть может, настало время вновь ввести  его
в Семью. Со стороны Кросса очень мило, что он прощает своих голливудских
партнеров. В конце концов, он еще молод. Возможно, он не знает, что даже
единственное проявление слабости может оказаться  фатальным.  Дон  решил
вызвать Дэвида Редфеллоу из Рима  и  что-нибудь  предпринять  по  поводу
кинобизнеса.
 
Глава 11 
 
   Через неделю после смерти Боза Сканнета Кросс получил  через  Клавдию
приглашение отобедать у Афины Аквитаны в Малибу.
   Он вылетел из Вегаса в Лос-Анджелес, взял машину напрокат и прибыл  к
охраняемым воротам Колонии Малибу, когда солнце только-только  коснулось
океана. В доме Афины уже не было специальной охраны, хотя  секретарша  в
гостевом флигеле, как и в прошлый раз, проверила его личность и  открыла
ворота. Кросс зашагал через обширный сад к дому на берегу. Там его снова
встретила   миниатюрная   горничная-латиноамериканка,   проводившая    в
заполненную морской зеленью гостиную, из которой до волн Тихого  океана,
казалось, рукой подать.
   Дожидавшаяся его Афина  выглядела  даже  более  прекрасной,  чем  ему
запомнилось. Она  оделась  в  зеленую  блузку  и  слаксы,  отчего  будто
растворилась, став частью тумана над океанской водой,  раскинувшейся  за
ее спиной. Кросс не мог отвести от нее  глаз.  В  знак  приветствия  она
пожала ему руку, а не поцеловала в обе щеки, как  принято  в  Голливуде.
Напитки были уже готовы, и Афина вручила Кроссу бокал. В  нем  оказалась
минеральная вода  "Эвиан"  с  лимонным  соком.  Они  присели  в  большие
мятно-зеленые мягкие кресла лицом к океану. Заходящее  солнце  рассыпало
по комнате зайчики, будто золотые монеты.
   Кросс настолько сильно воспринимал красоту Афины, что теперь вынужден
был склонить голову, чтобы не таращиться на нее. На золотую шапку волос,
кремовую кожу, на ее стройное тело,  вытянувшееся  в  кресле.  Солнечные
зайчики плясали в ее зеленых глазах,  играя  в  прятки  с  тенью.  Кросс
ощутил острое желание прикоснуться к Афине, быть ближе к  ней,  овладеть
ею.
   Афина словно и не догадывалась о чувствах, которые пробуждала в  нем.
Отхлебнув из бокала, она негромко промолвила:
   - Я хотела поблагодарить вас за то, что вы  помогли  мне  остаться  в
кинобизнесе.
   Звук ее голоса еще больше зачаровал Кросса. В нем  не  было  ни  зноя
страсти,  ни  зова.  Но  тон  был  настолько  бархатным,  полным   такой
царственной уверенности и все же таким теплым, что Кроссу хотелось  лишь
одного: не дать ей умолкнуть. "Господи Боже, - подумал он, - да  что  же
это такое, черт возьми?" Устыдившись того, что Афина имеет над ним такую
власть, он пробормотал, по-прежнему не поднимая головы:
   - Я думал, что смогу заставить вас  вернуться  к  работе,  воззвав  к
вашему корыстолюбию.
   - Подобной слабости среди  моих  многочисленных  недостатков  нет.  -
Афина отвела взгляд от океана, чтобы взглянуть  ему  прямо  в  глаза.  -
Клавдия сказала мне, что студия расторгла соглашение, как только мой муж
покончил с собой. Вам пришлось вернуть им картину и согласиться лишь  на
процент.
   Кросс хранил на лице непроницаемое  выражение,  надеясь  изгнать  все
чувства, испытываемые по отношению к ней.
   - Наверно, я не очень хороший бизнесмен, - проронил он, желая создать
у нее впечатление собственной бестолковости,
   - Ваш контракт писала Молли Фландерс, -  возразила  Афина.  -  Она  в
своем ремесле лучшая. Вы могли бы держаться за него.
   - Это вопрос политики, - пожал Кросс плечами. - Я хочу  внедриться  в
кинобизнес надолго и не желаю заводить столь могущественных врагов,  как
студия "ЛоддСтоун".
   - Я могла бы вам помочь. Я могла отказаться возвращаться в картину.
   Кросс затрепетал, осознав, что она готова пойти на такое ради него, и
поразмыслил над предложением. Студия все равно могла потащить его в суд.
Кроме того, мысль стать должником Афины была для него просто невыносима.
И тут ему пришло в голову, что хотя Афина  и  прекрасна,  это  вовсе  не
означает, что она глупа.
   - А зачем вам это? - поинтересовался он.
   Поднявшись  с  кресла,  Афина  подошла  к  панорамному   окну.   Пляж
погрузился  в  серую  тень,  солнце  скрылось,  и  в  океане  засверкало
отражение горных хребтов по ту сторону дома и Тихоокеанского прибрежного
шоссе. Глядя  на  покрытую  рябью  воду,  ставшую  иссиня-черной,  Афина
проговорила, не поворачивая головы:
   - Зачем мне это? Просто я  знала,  что  Боз  Сканнет  мог  дать  фору
любому, и пусть бы он  оставил  хоть  сотню  предсмертных  записок,  мне
наплевать, я знаю, он ни за что не убил бы себя.
   - Кто умер, тот умер, - развел руками Кросс.
   - Это верно. - Афина  повернулась,  поглядев  прямо  на  него.  -  Вы
покупаете картину, и вдруг Боз очень кстати совершает  самоубийство.  Вы
мой главный кандидат на роль убийцы.
   Несмотря на строгое выражение, ее лицо было так прекрасно, что  Кросс
не в состоянии был вполне контролировать собственный голос.
   - А студия? Маррион - один из  могущественнейших  людей  страны.  Как
насчет Бентса и Скиппи Дира?
   - Они поняли, о чем я их просила,  -  покачала  головой  Афина.  -  В
точности как и вы. Они продали картину вам. Им было наплевать, что  меня
могут убить по окончании съемок. Но вам было не все равно. И я понимала,
что вы поможете мне, хотя и сказали, что не  в  состоянии  это  сделать.
Когда же я услыхала, что вы покупаете картину, то в точности поняла, как
вы поступите. Но, должна сказать, не думала, что вы сумеете сделать  это
настолько умно.
   Внезапно она подошла к нему, и Кросс поднялся из кресла. Афина  взяла
его ладони в свои. Он почуял аромат ее тела, ее дыхание.
   - Это единственное зло, которое я совершила  за  всю  свою  жизнь,  -
промолвила Афина. - Заставила кого-то пойти  на  убийство.  Это  ужасно.
Было бы куда лучше для моей совести, если бы я сделала это  сама.  Но  я
просто не могла.
   - Почему вы были так уверены, что я что-либо предприму? - осведомился
Кросс.
   - Клавдия очень много рассказывала мне о вас. Я поняла, кто вы такой.
Но она столь наивна, что до сих пор не вникла в самую суть. Она считает,
что вы просто крепкий парень с кучей бабок.
   Кросс предельно насторожился. Она пытается вынудить его признать свою
вину, хотя он никогда  не  открылся  бы  даже  священнику,  даже  самому
Господу Богу.
   - И то, как вы смотрели на меня,  -  продолжала  Афина.  -  Множество
мужчин смотрели на меня подобным взглядом. Это отнюдь не бесстыдство.  Я
знаю, что красива, люди говорят мне об этом то и дело, с самого детства.
Я  всегда  знала,  что  обладаю  властью,  но  никогда   не   могла   ее
по-настоящему осознать. Вообще-то я не в восторге от нее,  но  пользуюсь
ею. Тем, что называют "любовью".
   Кросс отпустил ее руки.
   - Почему вы так боялись своего мужа? Потому что он мог погубить  вашу
карьеру?
   На мгновение в ее глазах вспыхнул гнев.
   - Дело вовсе не в моей карьере. И не в страхе, хотя я знала,  что  он
убьет меня. У меня была более веская причина. - Помолчав, она проронила:
   - Я могу вынудить их  вернуть  вам  картину.  Я  могу  отказаться  от
продолжения работы.
   - Нет, - отрезал Кросс.
   Афина улыбнулась и с сияющим, жизнерадостным весельем произнесла:
   - Тогда мы можем просто лечь вместе в постель.  Я  нахожу  вас  очень
привлекательным и не сомневаюсь, что мы  можем  очень  недурно  провести
время.
   Первым делом Кросс ощутил гнев.  Неужели  она  считает,  будто  может
просто  откупиться  от  него?  Ясно,  что  она  разыгрывает  свою  роль,
пользуется  своим  мастерством  женщины  точно  так  же,   как   мужчина
пользовался бы физической силой. Но на самом деле Кросса  озаботило  то,
что он расслышал в ее тоне едва уловимый намек на издевку. Насмешку  над
его рыцарством. Да еще его истинная любовь обращена ею в простую похоть.
Как будто она заявила, что его любовь к ней -  такая  же  липа,  как  ее
любовь к нему.
   - Я долго беседовал с Бозом, пытаясь заставить его пойти на сделку, -
холодно бросил Кросс. - Он заявлял, что трахал вас по пяти раз  на  дню,
когда вы были женаты.
   Ему было приятно увидеть, что это ее напугало.
   - Я не считала, но много, - призналась она. - Мне было  восемнадцать,
и я искренне любила его. Но не курьезно ли, что теперь  я  захотела  его
смерти? - Она на мгновение нахмурилась и небрежно осведомилась:
   - О чем вы еще говорили?
   - Боз открыл  мне  ужасный  секрет,  стоящий  между  вами,  -  угрюмо
поглядел на нее Кросс. - Он утверждал, будто вы признались ему,  что  во
время бегства похоронили своего ребенка в пустыне.
   Лицо  Афины  превратилось  в  неподвижную  маску,  ее  зеленые  глаза
потускнели. Впервые за этот вечер Кросс ощутил,  что  это  не  актерская
игра. Лицо ее покрылось бледностью, которую не разыграешь.
   - Вы и в самом деле верите,  что  я  убила  собственного  ребенка?  -
прошептала она.
   - Боз утверждал, что вы это ему сказали.
   - Я действительно сказала ему это. А теперь я  спрашиваю  вас  снова.
Верите ли вы, что я убила собственного ребенка?
   Нет ничего ужаснее, чем произнести приговор красивой  женщине.  Кросс
понимал, что если ответит искренне, то  утратит  ее  навсегда.  И  вдруг
очень ласково обнял ее за плечи.
   - Вы слишком красивы. Такой красивый человек, как вы, не способен  на
подобное. - Вечное преклонение мужчин пред красотой вопреки всем уликам.
- Нет, я не верю, что вы это сделали.
   - Даже вопреки тому, что вина за Боза лежит на мне? -  отступила  она
от него.
   - На вас нет никакой вины, - возразил Кросс. - Он сам убил себя.
   Афина пристально поглядела на него. Кросс взял ее за руки.
   - А верите ли вы, что я убил Боза?
   И тогда Афина улыбнулась - актриса, наконец-то уразумевшая, как  надо
разыгрывать сцену.
   - Не больше, чем вы верите, что я убила своего ребенка.
   Они улыбнулись, они провозгласили друг друга невиновными.
   - Ну, - сказала она, взяв его за руку, - я готовлю для  вас  обед,  а
потом мы отправляемся в постель. - И повела его в кухню.
   "Сколько раз она разыгрывала эту сцену,  -  ревниво  гадал  Кросс.  -
Прекрасная королева, изображающая домашнюю  хозяйку".  Он  смотрел,  как
готовит Афина. Она не стала надевать фартук  и  действовала  чрезвычайно
профессионально. Продолжала беседу, нарезая овощи, разогревая  сковороду
и накрывая на стол. Протягивая Кроссу бутылку вина,  чтобы  открыл,  она
задержала свою руку и легонько  погладила  его  по  плечу.  Всего  через
полчаса  стол  был  накрыт,  и  Кросс  воззрился  на  нее  с   безмерным
восхищением.
   - Одной из моих первых ролей была роль шеф-повара, - пояснила  Афина,
- так что я отправилась в кулинарную школу, чтобы делать все  правильно.
И какой-то критик тогда написал: "Если  Афина  Аквитана  играет  так  же
хорошо, как готовит, она будет звездой".
   Они  поели   в   кухонном   алькове,   откуда   открывался   вид   на
перекатывающиеся по  океану  волны.  Еда  была  замечательная,  пальчики
оближешь - маленькие квадратики говядины, покрытые овощами, и  салат  из
острой зелени. Еще на столе стояла  тарелка  сыров  и  теплые  батончики
хлеба, пухлые, как голубки.  Потом  последовало  эспрессо  с  маленькими
лимонными пирожными.
   - Вам следовало стать поваром, - сказал Кросс. -  Мой  кузен  Винсент
наймет вас в свой ресторан в любую минуту.
   - О, я могла бы стать кем угодно, - с шутливым бахвальством  ответила
Афина.
   За время обеда она то и дело небрежно касалась его, очень чувственно,
как будто отыскивала в его плоти  некий  дух.  С  каждым  прикосновением
Кросс все более и более жаждал ощутить прикосновение ее тела к своему. К
концу трапезы он уже не чувствовал вкуса. Наконец с едой было покончено,
Афина взяла его за руку и повела прочь из кухни вверх на два  лестничных
пролета, в спальню. Она сделала это грациозно, чуть  ли  не  застенчиво,
чуть ли не  стыдливо,  зардевшись,  словно  девственная  невеста.  Кросс
только диву давался ее актерскому мастерству.
   В просторной спальне на самом верху дома имелся небольшой  балкончик,
выходивший к океану. Стены покрывали аляповатые, крикливо-яркие полотна,
от которых в комнате будто бы становилось светлей.
   Они постояли  на  балконе,  любуясь  озаряющими  комнату  желтоватыми
отблесками песчаного пляжа, другими домами Малибу, приткнувшимися  вдоль
линии берега и пестревшие  прямоугольничками  света.  Крохотные  птички,
будто играя в салочки с морем, подбегали к самой воде и  тотчас  удирали
от накатывающихся волн, чтобы не промокнуть.
   Афина одной рукой обняла Кросса за  плечи,  а  второй  притянула  его
голову, приблизив его губы  к  своим.  Они  слились  в  долгом  поцелуе,
овеваемые соленым дыханием океана. Затем Афина увела Кросса в спальню.
   Быстро разделась, выскользнув из своей зеленой блузки и  слаксов.  Ее
белое тело сияло в лунном полусвете. Афина  оказалась  даже  прекраснее,
чем Кросс себе воображал. Сахарные высокие груди с  малиновыми  сосками,
длинные ноги, изгиб бедер, светло-русые волосы на  лоне,  ее  абсолютная
подвижность - все будто выписанное на темном  холсте  белесым  океанским
туманом.
   Потянувшись к ней, Кросс ощутил бархатную мягкость  ее  кожи,  аромат
цветов, исходящий от ее губ. Чистейшая радость прикосновения к ней  была
столь всеохватной, что он оцепенел. Афина начала  раздевать  его,  очень
ласково оглаживая ладонями его тело, как Кросс - ее. Затем,  слившись  с
ним в поцелуе, мягко повлекла его на кровать. Кросс предавался  любовным
утехам  со  страстью,  о  существовании  которой  не   знал,   даже   не
догадывался. Он был так нетерпелив,