с
ухмылкой.
   Но мать Гильяно не отступалась. Они видели, что она в  панике,  в  ее
горящих глазах гнездился страх. В отчаянии она сказала:
   - Не становись  разбойником,  не  грабь  бедных  -  они  и  без  того
страдают. Не бегай от закона. Пусть Венера скажет тебе, какую жизнь  вел
ее муж.
   Венера подняла голову и посмотрела прямо  на  Гильяно.  Его  поразила
чувственность в ее лице, словно она пыталась вызвать его страсть.  Глаза
у нее были дерзкие и с вызовом смотрели на него. До этой минуты она была
для него просто взрослой женщиной: теперь же он  почувствовал,  что  его
тянет к ней.
   Она заговорила хриплым от волнения голосом.
   - В этих самых горах, куда ты хочешь уйти, - сказала она, -  мой  муж
жил как затравленный зверь. В вечном страхе. Всегда. Он не мог есть.  Не
мог спать. Когда мы лежали в постели, он вскакивал от малейшего шума. На
полу возле кровати всегда лежало оружие. Но это ему не помогло. Заболела
наша дочка, и он решил навестить ее, а они его ждали. Они знали,  что  у
него доброе сердце. И пристрелили на улице, как собаку. Они  стояли  над
ним и смеялись мне в лицо. - Она помолчала и добавила:
   - Я схоронила его, а через неделю схоронила и девочку. Говорили,  это
было воспаление легких. Но я-то знаю, что сердце  у  нее  не  выдержало.
Больше всего я помню, как ходила к нему в горы. Ему всегда было  холодно
и голодно, а иногда он болел. Он все бы отдал, чтобы снова стать честным
крестьянином. Но худо то, что сердце  у  него  ожесточилось,  стало  как
оливковая косточка. Он перестал  быть  человеком,  да  будет  земля  ему
пухом. Так что, дорогой Тури, не надо быть таким гордым. Мы поможем тебе
в твоей беде, только не будь таким, каким стал мой муж перед смертью.
   Все молчали. Отец Гильяно пробормотал, что не возражает расстаться  с
хозяйством - хоть сможет высыпаться по утрам. Гектор  Адонис,  насупясь,
уставился на скатерть. Никто не произнес ни слова.
   Молчание  нарушил  быстрый  стук  в  дверь   -   сигнал   одного   из
наблюдателей. Пишотта вышел к нему. Вернувшись, он знаком велел  Гильяно
взять оружие.
   - В казармах карабинеров зажгли свет, - сказал он. - А там,  где  виа
Белла  выходит  на  городскую  площадь,  поставили  полицейский  фургон.
Готовится налет на этот дом. - И, помолчав, добавил:
   - Надо быстро прощаться.
   Всех поразило спокойствие, с каким Тури Гильяно готовился к  бегству.
Мать кинулась в его объятия, а он, обнимая ее,  другой  рукой  уже  взял
куртку. Попрощался с остальными и через минуту уже был готов - в  куртке
и с ружьем на плече. С улыбкой оглядев всех, он сказал Пишотте:
   - Ты можешь остаться и нагнать меня в горах потом или же можешь пойти
со мной.
   Пишотта молча подошел к задней двери и открыл ее. Гильяно обнял  мать
в последний раз, она горячо поцеловала его и сказала:
   - Спрячься, ничего не делай сгоряча. Дай нам помочь тебе. Но  он  уже
выскользнул из ее рук.
   Пишотта шел впереди через поля по направлению к горам.
   Гильяно резко свистнул - Пишотта остановился и подождал Тури.  Дорога
в горы была свободна: наблюдатели сообщили, что полицейских патрулей тут
нет. Через четыре часа они будут в безопасном гроте Бьянка. Только очень
смелые или глупые люди стали бы преследовать их в темноте.
   - Аспану, - спросил Гильяно, - сколько карабинеров в гарнизоне?
   -  Двенадцать,  -  сказал  Пишотта.  -  И  еще  фельдфебель.  Гильяно
засмеялся.
   - Тринадцать - несчастливое число. Почему же мы удираем, когда их так
мало? - Он помолчал немного и затем сказал:
   - Следуй за мной.
   Тури  пошел  назад  через  поле  с  таким  расчетом,  чтобы  войти  в
Монтелепре ближе к центру. Они пересекли виа Белла и стали наблюдать  за
домом Гильяно  из  безопасного  темного,  узкого  переулка.  Они  ждали,
притаившись в тени.
   Через пять минут раздался грохот джипа по виа Белла. В него  набилось
шесть карабинеров во главе с самим фельдфебелем.  Двое  из  них  тут  же
двинулись  по  боковой  улочке,  чтобы   заблокировать   задний   выход.
Фельдфебель  же  и  трое  солдат  подошли  к   двери   и   забарабанили.
Одновременна подъехал небольшой крытый грузовичок и  остановился  позади
джипа, из него выскочили еще двое  карабинеров  с  винтовками  наготове,
чтобы держать на мушке улицу.
   Все это Тури Гильяно наблюдал  с  интересом.  Полицейский  налет  был
основан на  предположении,  что  их  противник  не  сможет  организовать
контратаку, что единственный для него выход -  бежать  от  превосходящих
сил. В это мгновение Тури Гильяно пришел к  главному  для  себя  выводу:
всегда начинать контратаку, когда за тобой охотятся, независимо от того,
насколько превосходит тебя противник, или даже чем  больше  превосходит,
тем лучше.
   Это была первая военная операция Гильяно, и  он  удивился,  насколько
легко контролировать ситуацию, если уж решил пролить кровь.  Правда,  он
не мог стрелять в фельдфебеля и троих солдат  у  двери,  поскольку  пули
могут влететь в  дом  и  поразить  его  родных.  Зато  он  мог  запросто
уничтожить двух солдат, наблюдавших за улицей, и двух шоферов в машинах.
Он может это сделать, как только фельдфебель и его солдаты войдут в дом.
Они не посмеют оттуда выйти, а тем  временем  они  с  Пишоттой  спокойно
убегут  через  поле.  Что  же   касается   полицейских,   перегородивших
грузовиком конец улицы, то они чересчур далеко, и их можно не  принимать
в расчет. Без приказа они по улице не двинутся.
   Но сейчас у Тури не было никакого желания проливать кровь.  Это  были
всего лишь размышления. К тому же ему хотелось посмотреть,  как  покажет
себя фельдфебель в действии, поскольку этому  человеку  предстояло  быть
его главным противником в будущем.
   В этот момент отец Гильяно приоткрыл дверь; фельдфебель грубо схватил
старика за локоть и вытащил на улицу, приказав ждать там.
   Фельдфебель итальянских карабинеров  -  самый  высокий  чин  среднего
начальствующего состава национальной  полиции,  и  обычно  он  командует
небольшим отрядом в маленьком  городке.  Он  важная  персона  в  местной
общине, и к нему относятся с таким же уважением,  как  и  к  мэру,  и  к
приходскому священнику. Поэтому он никак не  ожидал,  что  мать  Гильяно
загородит ему дорогу и плюнет на пол, показывая свое презрение.
   Ему и его трем солдатам пришлось силой проникнуть в дом и  произвести
там обыск под градом  ругательств  и  проклятий,  которыми  сыпала  мать
Гильяно. Всех вывели на улицу для допроса; из  соседних  домов  вытащили
женщин и мужчин, которые тоже на все корки ругали полицию.
   Когда  обыск  ничего  не  дал,  фельдфебель   попытался   допрашивать
обитателей дома. Отец Гильяно возмутился:
   - Ты что же думаешь, я буду доносить на собственного сына? -  спросил
он фельдфебеля, и толпа на улице ответила ревом одобрения.
   Фельдфебель приказал семье Гильяно вернуться в дом.
   В тени переулка Пишотта сказал Гильяно:
   - Их счастье, что у матушки нет твоего оружия.
   Тури промолчал. Вся кровь прилила у него к голове. Он  изо  всех  сил
старался держать себя в руках. Фельдфебель размахнулся дубинкой и ударил
человека из толпы, который посмел протестовать против грубого  обращения
с родителями Гильяно. Двое других  карабинеров  начали  хватать  жителей
Монтелепре и бросать  в  грузовик,  подгоняя  пинками  и  дубинками,  не
обращая внимания на испуганные, протестующие крики.
   Внезапно на пути карабинеров оказался одиноко  стоявший  мужчина.  Он
кинулся к фельдфебелю. Прозвучал выстрел, и мужчина упал на брусчатку. В
одном из домов заголосила женщина, затем она  выбежала  и  бросилась  на
тело убитого мужа. Тури Гильяно узнал ее - это была давняя  приятельница
их семьи, которая всегда приносила матери пасхальный кулич.
   Тури тронул Пишотту за плечо и прошептал:
   - Следуй  за  мной,  -  и  побежал  по  узким  извилистым  улочкам  к
центральной площади городка, на другой конец виа Белла.
   - Какого черта ты  задумал?  -  закричал  Пишотта  и  тут  же  умолк.
Внезапно он понял замысел Тури. Грузовик с арестованными должен проехать
до  конца  виа  Белла,  затем  развернуться  и  проследовать  в  казармы
Беллампо.
   Пока Тури Гильяно бежал по параллельной  улице,  он  чувствовал  себя
невидимкой. Он знал, что  противнику  никогда  не  додуматься,  даже  не
представить себе, что он замыслил, - они считают, что он бежит в укрытие
в  горы.  Его  охватило  дикое  ликование.  Пусть  знают,   что   нельзя
безнаказанно совершить налет на дом его матери, в следующий  раз  дважды
подумают, прежде чем решиться на такое. И не посмеют они больше вот  так
хладнокровно убить человека. Он заставит их уважать его  соседей  и  его
родителей.
   Он достиг дальней стороны площади и при  свете  единственного  фонаря
увидел полицейский фургон, перегораживающий въезд  на  виа  Белла...  Он
свернул в другую боковую улочку,  которая  привела  к  Заднему  входу  в
возвышавшуюся на площади церковь.
   Пишотта следовал за  ним.  Внутри  они  перепрыгнули  через  алтарную
ограду и на  долю  секунды  остановились  на  возвышении,  где  когда-то
прислуживали священнику. Держа оружие наготове, они преклонили колени  и
неуклюже перекрестились. Затем  пробежали  по  короткому  проходу  между
рядами к большой дубовой двери, откуда открывался хороший обзор площади.
И там снова встали на колени, чтобы зарядить оружие.
   Фургон, загораживавший виа Белла,  попятился,  пропуская  грузовик  с
арестованными на площадь, где он сделает круг и поедет назад по  той  же
улице. В этот момент Тури Гильяно распахнул церковную дверь  и  приказал
Пишотте:
   - Стреляй поверх голов.
   А сам разрядил свой пистолет-автомат в фургон, целясь  в  покрышки  и
мотор. Внезапно на площади стало  светло  -  мотор  взорвался  и  фургон
охватило  пламя.  Двое  карабинеров  в  панике  вывалились  с  переднего
сиденья, точно куклы с болтающимися руками и ногами.
   Пишотта стрелял по кабине грузовика  с  арестованными.  Тури  Гильяно
видел, как выпрыгнул водитель и остался  лежать.  Выскочили  вооруженные
карабинеры, и Пишотта снова выстрелил.  Второй  полицейский  упал.  Тури
повернулся к Пишотте, чтобы обругать его, но внезапно пулеметная очередь
вспорола витражи, и на  церковном  полу,  подобно  рубинам,  рассыпались
цветные стекла. Тури понял, что ни о каком помиловании теперь уже и речи
быть не может. Аспану прав. Либо они будут убивать, либо будут убиты.
   Гильяно потянул Пишотту за рукав и побежал назад через церковь, затем
на улицу через заднюю дверь и по темным извилистым проулкам  Монтелепре.
Он понимал, что  сегодня  им  не  удастся  вызволить  арестованных.  Они
перебрались через наружную стену города в  открытое  поле  и  продолжали
бежать, пока не оказались в безопасности, на склоне горы, среди огромных
белых камней. Когда они достигли вершины Монте д'Оро в горах  Каммараты,
уже брезжил рассвет.
   Более тысячи лет назад здесь скрывались восставшие рабы, которые вели
борьбу с римскими легионами. И стоя сейчас на вершине Монте д'Оро, глядя
на встающее сияющее солнце, Тури Гильяно ликовал, словно мальчишка,  что
ушел от  врагов.  Никогда  больше  он  не  станет  повиноваться  другому
человеческому существу. Он будет решать, кому жить, а  кому  умереть,  и
все его действия - в этом он не сомневался - будут способствовать  славе
и свободе Сицилии, он будет совершать их во имя добра, а не зла.  Разить
он будет только во имя справедливости,  чтобы  помочь  бедным.  И  будет
побеждать в сражениях и заслужит любовь угнетенных.
   Ему тогда было двадцать лет.
 
Глава 7 
 
   Дон Кроче Мало родился в городке Виллаба, грязной  дыре,  которую  он
собирался обогатить и прославить на всю Сицилию.  Никакой  иронии  -  по
крайней мере для сицилийцев - не  было  в  том,  что  он  происходил  из
религиозной семьи, которая готовила его в католические  священники;  что
его имя первоначально было Крочефиссо -  такое  имя  дают  только  очень
набожные  родители.  И  правда,  когда  он  был  худеньким  юношей,  его
заставляли играть Христа в религиозных представлениях,  устраиваемых  на
Пасху, и шумно аплодировали ему за благостный вид.
   Когда же в начале века Кроче Мало стал взрослым мужчиной, выяснилось,
что он признает только собственную власть.  Он  занимался  контрабандой,
вымогательством, воровством и, наконец,  -  самое  скверное  -  опозорил
молоденькую девушку из своего городка - ту,  что  играла  Магдалину.  Он
отказался жениться на  ней,  заявив,  что  во  время  представления  они
поддались религиозному экстазу, и потому он заслуживает прощения.
   Семья  девушки  нашла  это  объяснение  чересчур  уж   хитроумным   и
потребовала: женитьба или смерть. Кроче Мало был  человек  гордый  -  не
станет он жениться на обесчещенной девушке - и скрылся в  горах.  Прожив
год разбоем, он сумел установить контакт с мафией.
   Для сицилийца нет более тяжкого преступления, чем сообщить властям  о
какой-либо акции мафии.  Поэтому  люди  молчат.  И  это  молчание  стало
называться omerta.
   На протяжении столетий мафия правила Сицилией, присутствие  ее  столь
призрачно и неразличимо, что власти никогда не  могли  до  конца  понять
размах ее влияния. Вплоть до  второй  мировой  войны  слово  "мафия"  на
Сицилии не произносилось вслух.
 
*** 
 
   Через пять лет после бегства дона Кроче в горы он уже  стал  известен
как "компетентный человек".  То  есть  такой,  которому  можно  поручить
убрать кого-нибудь без особого шума. Он стал "уважаемым" и  после  того,
как были предприняты определенные шаги, сумел вернуться  в  свой  родной
городок Виллаба, примерно в  сорока  километрах  от  Палермо.  Одним  из
условий его возвращения была выплата компенсации семье  обесчещенной  им
девушки.  Чтобы  скрыть  позор,  беременную  давно  уже  переправили   к
родственникам в  Америку  под  видом  молодой  вдовушки.  Но  семья  все
помнила. В конце концов, это  же  были  сицилийцы.  Дон  Кроче,  опасный
убийца, жестокий вымогатель, член внушающей  страх  организации  "Друзья
друзей", не мог рассчитывать на то, что эти  качества  уберегут  его  от
опозоренной семьи. Была затронута их честь, и, если бы  не  компенсация,
они вынуждены были бы убить его независимо от последствий.
   Действуя щедро  и  расчетливо,  Кроче  Мало  сумел  приобрести  титул
"дона". Ко времени, когда ему исполнилось сорок лет, он  считался  самым
выдающимся другом "Друзей" и его призывали разрешать самые  неразрешимые
споры между соперничающими семьями мафии,  улаживать  наиболее  кровавые
вендетты. Он был рассудителен, умен, был прирожденный дипломат, но - что
важнее всего - не падал в обморок при виде крови. В сицилийской мафии он
получил известность как "дон мира"; сомневавшиеся были  умело  убраны  с
пути, и дон Кроче стал богатым человеком.  А  его  брат  Беньямино  стал
секретарем у кардинала Палермо. Но кровь гуще, чем святая вода, и предан
он был прежде всего дону Кроче.
   Он женился, и у него родился сын, которого он обожал. Дон Кроче,  еще
не такой осторожный, каким он стал позже, и не такой скромный, каким  он
научился быть под давлением обстоятельств, устроил нечто, сделавшее  его
известным на всю Сицилию и вызвавшее к  нему  интерес  в  высших  кругах
римского общества.
   Сумев занять должное положение среди "Друзей", дон Кроче взял жену из
спесивой семьи, лишь недавно купившей дворянские грамоты за такую сумму,
что кровь в их венах стала голубой. Прожив с доном несколько  лет,  жена
продолжала  относиться  к  нему   без   достаточного   уважения,   чему,
безусловно, необходимо было положить конец, но, естественно, не обычными
методами. Голубая кровь побуждала жену с  презрением  относиться  к  его
простым крестьянским  манерам,  к  привычке  молчать,  если  ему  нечего
сказать конкретного, к небрежности  в  одежде,  к  обыкновению  помыкать
всеми и вся. Не могла она забыть и того,  как  отпали  все  ее  ухажеры,
когда дон Кроче объявил, что хочет просить ее руки.
   Конечно же она не выказывала своего неуважения открыто. Это  все-таки
была Сицилия,  а  не  Англия  или  Америка.  Но  у  дона  -  чрезвычайно
чувствительная душа. Он вскоре  заметил,  что  его  жена  не  боготворит
землю, по которой он ходит, а это уже говорило о  неуважении.  Он  решил
добиться того, чтобы она была предана ему всю жизнь, тогда он сможет все
свое внимание уделять делам. Его гибкий ум взялся за решение проблемы  и
придумал план, достойный самого Макиавелли.
   Король Италии собирался посетить Сицилию, чтобы встретиться со своими
верноподданными, каковыми те и были. Все  сицилийцы  ненавидели  римское
правительство и боялись мафии. Но монархию любили...
   В  первый  воскресный  день  своего  пребывания  на  Сицилии   король
отправился в огромный палермский собор на мессу.  Ему  предстояло  стать
крестным отцом наследника одного из древнейших аристократических родов -
принца Оллорто. Король был крестным отцом  по  крайней  мере  уже  сотни
отпрысков - сыновей маршалов, герцогов и наиболее  влиятельных  людей  в
фашистской  партии.  Королевские  крестники  автоматически   становились
гвардейцами и в доказательство  оказанной  им  чести  получали  ленту  и
грамоту. А также маленькую серебряную чарку.
   Дон Кроче приготовился. В праздничной толпе находились три сотни  его
людей. Его брат Беньямино был одним из священников, отправлявших  службу
во время церемонии. Дитя принца Оллорто окрестили, и гордый папаша вышел
из  собора,  победоносно  держа  ребеночка  на  поднятых  руках.   Толпа
одобрительно заревела.
   В это мгновение люди дона Кроче ринулись в собор и наглухо загородили
королю выход. Король был маленький, лысеющий, но с густыми усами. Он был
в кричаще яркой гвардейской форме, что делало его похожим на игрушечного
солдатика. Но несмотря на  свою  помпезную  внешность,  человек  он  был
чрезвычайно добрый, поэтому, когда отец Беньямино сунул ему в  руки  еще
одного спеленутого младенца, он был  озадачен,  но  не  стал  возражать.
Согласно инструкции дона Кроче его  люди  отрезали  короля  от  свиты  и
проводившего службу кардинала Палермо, так что те  не  могли  вмешаться.
Отец Беньямино быстро  обрызгал  ребеночка  святой  водой  из  ближайшей
купели, выхватил его из рук короля и передал дону Кроче. Жена дона Кроче
всплакнула от счастья, упав на  колени  перед  королем.  Он  был  теперь
крестным отцом их единственного сына. О большем она и мечтать не могла.
 
*** 
 
   Дон Кроче оброс жиром,  и  на  его  скуластом  лице  появились  щеки,
похожие на два огромных бруска красного дерева; нос  его  превратился  в
большой клюв. Курчавые волосы стали похожи на серую  колючую  проволоку.
Тело величественно раздалось  вширь;  над  веками,  словно  густой  мох,
нависли брови. Его власть увеличивалась с каждым килограммом, и  наконец
он стал похож на монумент. Казалось, у  него  нет  никаких  человеческих
слабостей: он никогда не проявлял ни гнева,  ни  алчности.  Держался  он
внешне благодушно и никогда не выказывал любви. Он сознавал, что на  нем
лежит тяжелое бремя ответственности, и потому  предпочитал  не  делиться
своими страхами с женой, лежа в кровати или  у  нее  на  груди.  Он  был
подлинным королем Сицилии. Но его сын - наследник -  заразился  странной
болезнью религиозных и социальных реформ и отправился в  Бразилию  учить
уму-разуму диких индейцев на  Амазонке.  Дон  так  этого  стыдился,  что
никогда больше не произносил имени сына.
   Когда Муссолини начал набирать  силу,  дона  Кроче  это  особенно  не
взволновало. Он внимательно наблюдал за  ним  и  пришел  к  выводу,  что
человек этот не обладает ни хитростью, ни смелостью. А коль такой  может
править Италией, значит, он, дон Кроче, может править Сицилией. А  затем
случилась беда.
   Муссолини послал своего наиболее доверенного министра Чезаре Мори  на
Сицилию в качестве префекта с неограниченными полномочиями. Мори начал с
того, что приостановил деятельность всех судебных учреждений на  Сицилии
и