.  Затем
сказал:
   - Вы арестованы. - В упор посмотрев своим ледяными  голубыми  глазами
на Клеменцу, он добавил:
   - На всякий случай прихватим и вас.  Кстати,  дружеский  совет.  Кафе
оцеплено моими людьми - их не меньше сотни. Так что не надо суетиться, а
то, чего доброго, встретитесь в аду с Гильяно.
   У   тротуара   затормозил   полицейский   фургон.   Солдаты    Службы
безопасности, обыскав Майкла и Клеменцу, втолкнули их в фургон.  В  кафе
оказалось несколько фоторепортеров; они  тут  же  подскочили  со  своими
аппаратами, но им не удалось  прорваться  сквозь  заслон  солдат  Службы
безопасности.  Веларди  наблюдал  за  всем  этим  с   улыбкой   злобного
торжества.
 
*** 
 
   На  следующий  день  отец  Тури  Гильяно  с  балкона  своего  дома  в
Монтелепре  обратился  к  людям,  собравшимся  на  улице.  По   древнему
сицилийскому обычаю он объявил вендетту тем, кто предал его сына. Особую
вендетту он объявил тому, кто убил Тури. Он сказал, что это  не  капитан
Перенце, не карабинер. Он назвал другое имя - Аспану Пишотта.
 
Глава 28 
 
   Вот уже год, как черный червь измены точил сердце Аспану Пишотты.
   Он был всегда верен своему другу. С  детства  он  привык  подчиняться
Гильяно, искренне признавая его лидерство. А  Гильяно  с  самого  начала
существования отряда объявил, что Пишотта командует с ним на  равных,  в
отличие  от  других,  подчинявшихся  ему,  начальников   -   Пассатемпо,
Террановы, капрала и Андолини.  Однако  Гильяно  был  настолько  сильной
личностью, что о равенстве с  ним  не  могло  быть  и  речи:  командовал
отрядом он, и Пишотта безоговорочно это принимал.
   Гильяно был самым храбрым. В тактике ведения партизанской войны он не
имел себе равных, со времен Гарибальди не было такого человека, которого
бы так любил сицилийский народ. Идеалист и романтик, он был способен  на
самую невероятную хитрость, что восхищало сицилийцев. Но у Гильяно  были
недостатки, и Пишотта пытался их исправить.
   Гильяно настаивал, чтобы не  меньше  половины  всей  добычи  отдавать
бедным, а Пишотта говорил ему:
   - Либо ты  разбогатеешь,  либо  тебя  будут  любить.  Но  неужели  ты
думаешь, что народ Сицилии встанет под твое знамя в войне  против  Рима?
Никогда. Они будут боготворить тебя, беря у тебя деньги, спрячут,  когда
тебе  негде  будет  укрыться,  никто  из  них   не   выдаст   тебя.   Но
революционеров среди них нет.
   Пишотта был против того, чтобы полагаться на заверения дона  Кроче  и
христианско-демократической    партии.    Он    был    против    разгона
коммунистической  и  социалистической   организаций   Сицилии.   Гильяно
надеялся,  что  христианские   демократы   помилуют   их,   Пишотта   же
предупреждал его:
   - Никогда они тебе не простят, и дон  Кроче  не  тот  человек,  чтобы
делить с тобой власть. Мы можем покончить с жизнью  в  горах  только  за
деньги или же так и умрем разбойниками. Не такой уж плохой конец  -  для
меня по крайней мере.
   Но Гильяно не слушал его, и Пишотта затаил обиду - тогда-то в  нем  и
зародился тайный червь предательства.
   Гильяно всегда верил в лучшее искренно и чисто. Пишотта же смотрел на
вещи трезво. Он понял, что с прибытием полковника  Луки  и  его  отрядов
специального назначения им пришел конец. Сколько бы  побед  еще  они  ни
одержали, стоит один раз потерпеть поражение - и их ждет смерть. Подобно
Оливеру и Роланду, героям легенды  про  Карла  Великого,  они  ссорились
между собой, и Гильяно не желал уступать. А Пишотта уже чувствовал  себя
как Оливер, тщетно убеждавший Роланда протрубить в рог.
   И наконец, когда Гильяно полюбил Юстину и  женился  на  ней,  Пишотта
понял, что отныне каждый из них пойдет своей дорогой.  Гильяно  уедет  в
Америку,  у  него  будет  семья.  Он  же,  Пишотта,  навсегда  останется
неприкаянным. Долго он не проживет - пуля или чахотка сделают свое дело.
Так уж ему на роду написано. А в Америке ему не прижиться.
   Но больше всего тревожило Пишотту то, что любовь и  нежность  молодой
жены странно подействовали на Гильяно: он стал безжалостен, как никогда.
Он убивал карабинеров, тогда как  раньше  брал  их  в  плен.  Он  казнил
Пассатемпо, не успел еще кончиться его медовый месяц. Он был  беспощаден
ко всем, кого подозревал в доносах. Пишотту мучил  страх,  что  человек,
которого он любил и защищал все эти годы, мог повернуться  против  него.
Ведь если Гильяно станут известны некоторые  подробности  его  жизни  за
последнее время, он прикончит его.
 
*** 
 
   В течение последних трех лет дон Кроче внимательно следил за тем, как
складывались отношения между Пишоттой и Гильяно. Только эти двое  стояли
на пути к осуществлению его имперских  планов.  Только  они  мешали  ему
стать полновластным хозяином Сицилии. Сначала он рассчитывал на то,  что
сумеет превратить отряд Гильяно в армию "Друзей". С этим он и  послал  к
нему Гектора Адониса.  Предложение  было  вполне  определенным.  Гильяно
станет великим  военачальником,  дон  Кроче  -  великим  государственным
деятелем. Но тогда Гильяно пришлось бы  склонить  перед  ним  голову,  а
этого он не пожелал.  Он  шел  своим  путем,  помогая  бедным,  стремясь
освободить Сицилию и сбросить  римское  иго.  Дон  Кроче  не  мог  этого
понять.
   Между 1943 и 1947 годами звезда Гильяно восходила все  выше.  К  тому
времени дону еще не удалось объединить "Друзей" в один мощный кулак. Они
не могли так быстро оправиться после потерь, понесенных  при  фашистском
режиме Муссолини. Поэтому,  чтобы  умерить  власть  Гильяно,  дон  Кроче
уговорил его пойти на союз с христианско-демократической партией. А  тем
временем сам заново создавал империю мафии и выжидал. Его первый удар  -
расстрел манифестантов в проходе Джинестры -  был  гениально  рассчитан:
вся вина пала на Гильяно, и никто не мог доказать,  что  он  автор  этой
затеи. Теперь Гильяно навсегда  лишился  возможности  получить  прощение
Рима и уже не мог претендовать на то, чтобы  править  Сицилией.  На  его
репутации героя и защитника бедных лежало  несмываемое  пятно.  А  когда
Гильяно казнил шестерых главарей,  у  дона  уже  не  оставалось  выбора.
"Друзьям друзей" и отряду Гильяно предстояло сразиться не на жизнь, а на
смерть.
   Поэтому  дон  Кроче  стал  внимательнее  присматриваться  к  Пишотте.
Пишотта был умен, но, как все молодые люди, недооценивал то зло и страх,
что живут в душах даже лучших  из  людей.  К  тому  же  Пишотта  не  был
равнодушен к соблазнам и радостям жизни. Если Гильяно  презирал  деньги,
то Пишотта любил удовольствия, которые они могут доставить. У Гильяно за
душой не было ни гроша, хотя он уже мог бы иметь  более  миллиарда  лир.
Свою долю награбленного он раздавал бедным и помогал своей семье.
   Пишотта же - и это не укрылось от дона Кроче - шил костюмы  у  лучших
портных в Палермо и наведывался  к  самым  дорогим  проституткам.  Да  и
родные Пишотты были гораздо лучше обеспечены, чем  родные  Гильяно.  Дон
Кроче узнал, что Пишотта держит  деньги  в  банках  Палермо  под  чужими
именами; были им приняты и другие меры предосторожности, указывавшие  на
то, что этот  человек  не  собирался  умирать.  Например,  у  него  были
заготовлены документы на три разных фамилии, а в  Трапани  хозяина  ждал
дом. Дон Кроче знал, что все это  делается  тайком  от  Гильяно.  И  вот
теперь он с интересом и удовольствием поджидал Пишотту,  попросившего  о
встрече, зная, что двери дома дона Кроче всегда открыты для него. Но дон
благоразумно позаботился и о мерах  предосторожности.  Он  окружил  себя
надежной охраной и предупредил полковника Луку и инспектора Веларди, что
если все пройдет как надо, он встретится с ними. Если же  окажется,  что
он ошибся в Пишотте, или выяснится, что  это  тройная  измена  -  затея,
состряпанная Гильяно с целью убить его, дона Кроче, Пишотта найдет здесь
свою смерть.
 
*** 
 
   Прежде чем предстать перед  доном  Кроче,  Пишотта  добровольно  сдал
оружие. Ему нечего было бояться, так как за несколько дней до  этого  он
оказал дону неоценимую услугу, предупредив его, что  Гильяно  собирается
напасть на отель.
   Двое мужчин остались с  глазу  на  глаз.  Слуги  дона  Кроче  заранее
накрыли стол, поставили еду и  вино,  и  дон  Кроче,  как  гостеприимный
хозяин, наполнил тарелку и стакан Пишотты.
   - Кончились добрые времена, - сказал дон Кроче. - Теперь нам обоим, и
тебе и мне, надо все очень  серьезно  взвесить.  Настало  время  принять
решение, от которого будет зависеть наша  жизнь.  Я  хочу  тебе  кое-что
сказать и надеюсь, ты готов это выслушать.
   - Уж не знаю, в чем ваша беда, - сказал Пишотта. - Но мне надо хорошо
соображать, чтоб уцелеть.
   - А ты не хочешь уехать из  страны?  -  спросил  дон.  -  Ты  мог  бы
отправиться в Америку вместе с  Гильяно.  Вино  там,  правда,  не  очень
хорошее, а оливковое масло больше похоже на  воду,  и  у  них  там  есть
электрический стул, да и в правительстве у  них  народ  погрубее  нашего
будет. Там не покуражишься. Но в целом живется там неплохо.
   Пишотта рассмеялся.
   - Что я стану делать в Америке? Лучше уж здесь попытать счастья.  Как
только Гильяно уедет, они не станут охотиться за мной, а горы велики.
   - А легкие тебя по-прежнему беспокоят? -  участливо  спросил  дон.  -
Лекарство ты себе добываешь?
   - Да, - ответил Пишотта. - Это не проблема. Вряд  ли  я  когда-нибудь
умру из-за легких. - И он ухмыльнулся дону Кроче.
   - Давай поговорим как сицилиец с сицилийцем, -  серьезно  сказал  дон
Кроче. - В детстве, да и в молодости мы любим своих друзей,  прощаем  их
недостатки и делимся с ними всем, что у нас  есть,  -  это  естественно.
Каждый день для нас - новая радость, и мы с надеждой, без страха смотрим
в будущее. Мир не таит в себе опасности, это  счастливое  время.  Но  мы
взрослеем, нам самим приходится добывать себе хлеб, и мы уже не  заводим
с такой легкостью друзей. Мы вынуждены все время быть начеку. Ведь никто
из старших о нас больше не заботится, а мы уже не можем довольствоваться
нехитрыми детскими радостями. У нас появляется  честолюбие  -  мы  хотим
стать великими, богатыми, всесильными  или  хотя  бы  оградить  себя  от
неудач. Я знаю, как ты любишь Тури Гильяно, но настало время задать себе
вопрос - а какова же цена этой любви? И существует ли она  вообще  после
всех этих лет, или о ней осталась только память?
   Он ждал ответа, но Пишотта смотрел  на  него,  и  лицо  у  него  было
каменное, точно горы Каммараты, и  такое  же  белое.  Дело  в  том,  что
Пишотта буквально помертвел.
   - Я не могу  допустить,  чтобы  Гильяно  остался  жив  или  бежал  за
границу, - продолжал дон Кроче. - И если ты заодно с ним, ты  мой  враг.
Когда Гильяно уедет, ты все равно не сумеешь уцелеть на Сицилии без моей
поддержки.
   - Завещание Тури в безопасности: оно  в  Америке,  у  его  друзей,  -
сказал Пишотта. - Как только вы  убьете  его,  Завещание  обнародуют,  и
правительству - конец. А ведь при новом-то правительстве  не  исключено,
что вам придется тихонечко сидеть на вашей ферме в Виллабе и  заниматься
хозяйством, а то и кое-чем похуже.
   Дон хмыкнул. Потом расхохотался.
   - А ты читал это знаменитое Завещание? - с презрением спросил он.
   - Да, - сказал Пишотта, сбитый с толку реакцией дона.
   - Ну а я - нет, - сказал дон. - И  я  решил  вести  себя  так,  будто
никакого Завещания и не существует.
   - Вы хотите, чтобы я предал Гильяно, - сказал Пишотта.  -  А  почему,
собственно, вы думаете, что я на это пойду? Дон Кроче улыбнулся.
   - Ты же предупредил меня, что он собирается напасть на отель,  где  я
остановился. Разве это не доказательство дружбы?
   - Я это сделал не ради вас, а ради Гильяно, - сказал Пишотта. -  Тури
сам не понимает, что делает. Он хочет убить вас. Но если это произойдет,
нам  всем  уже  не  на  что  будет  рассчитывать.  "Друзья  друзей"   не
успокоятся, пока нас  не  уничтожат.  И  тут  уж  никакое  Завещание  не
поможет. Он бы уже давно  мог  уехать  из  страны,  но  все  тянет,  все
надеется, что ему удастся с вами разделаться.  Я  пришел  к  вам,  чтобы
договориться. Гильяно уедет из Сицилии через несколько дней, и  вендетта
сама собой прекратится. Дайте ему уехать.
   Дон Кроче оторвался от своей тарелки и  откинулся  на  спинку  стула.
Затем глотнул вина.
   - Ты рассуждаешь, как дитя, - сказал он.  -  История  эта  подошла  к
развязке. Нельзя Гильяно оставить в живых - он слишком опасен. Но сам  я
не могу его убить. Мне ведь жить здесь, и, если я хочу сделать  то,  что
наметил, я не могу стать убийцей героя Сицилии. Народ любит  Гильяно,  и
многие из его сторонников захотят  отомстить  за  его  смерть.  Так  что
сделать это должны карабинеры. Вот так-то. И ты единственный, кто  может
заманить Гильяно в ловушку.
   Он на секунду замолчал, потом произнес, взвешивая каждое слово:
   - Миру, в котором ты жил, пришел конец. Ты можешь либо остаться в нем
и погибнуть, либо шагнуть в другой мир и продолжать жить.
   - Даже если сам Христос будет мне покровителем, ему не защитить меня,
когда выяснится, что я предал Гильяно, - сказал Пишотта.
   - Все, что от тебя требуется, это назвать место, где ты с ним  должен
встретиться, - сказал дон Кроче. - Никто, кроме меня, об этом не узнает.
Я сам сообщу полковнику Луке и инспектору Веларди. А об остальном уж они
позаботятся.
   И, помолчав, добавил:
   - Гильяно ведь стал другим. Это уже не твой товарищ детских игр и  не
твой лучший друг. Это человек, который думает только о себе. Вот и  тебе
надо об этом подумать.
 
*** 
 
   И вот 5 июля, направляясь вечером в Кастельветрано, Пишотта  был  уже
повязан с доном Кроче. Он сообщил ему, где встретится с Гильяно, и знал,
что дон предупредил полковника Луку и  инспектора  Веларди.  Пишотта  не
сказал, что это будет в доме дядюшки Пеппино, а  лишь  сказал,  что  они
встречаются в Кастельветрано. Он посоветовал дону действовать осторожно,
так как у Гильяно особый нюх на опасность.
   Но когда Пишотта пришел к дядюшке Пеппино, старый возчик поздоровался
с ним холодно, не как всегда. Уж не подозревает ли его старик? Наверное,
он заметил, что в городе необычно много карабинеров,  и  с  безошибочной
сицилийской сверхинтуицией сложил два и два.
   Пишотта встревожился. И его пронзила страшная мысль. Что,  если  мать
Гильяно узнала, что ее любимый Аспану предал  ее  сына?  Что,  если  она
плюнет ему в лицо и назовет его изменником и  убийцей?  Они  же  плакали
вместе, обняв друг друга, и  он  поклялся  защищать  ее  сына,  а  потом
поцеловал ее. И этот поцелуй  оказался  поцелуем  Иуды.  Ему  захотелось
убить старика, а потом убить и себя.
   - Если ты ищешь Тури, - сказал дядюшка Пеппино, - то он был  здесь  и
ушел.
   Ему вдруг стало жаль Пишотту. Он был белый, как полотно, и  с  трудом
дышал.
   - Выпьешь немножко анисовой?
   Пишотта покачал головой и направился к выходу. Старик окликнул его:
   - Будь осторожен, в городе полно карабинеров.  Пишотта  похолодел  от
страха. Каким надо быть дураком, чтобы не догадаться, что Гильяно почует
западню. А вдруг он уже понял, кто предатель?
   Пишотта выскочил из дому и кружным путем выбежал на тропинку, которая
должна была  привести  его  к  месту  встречи,  оговоренному  на  случай
провала, - акрополю Селина в городе-призраке Селинунте.
 
*** 
 
   Яркий свет летней луны серебрил  развалины  древнегреческого  города.
Среди этих развалин на полуобвалившихся ступенях храма сидел  Гильяно  и
думал, как он будет жить в Америке.
   Ему было необычайно грустно. Белые мечты  рухнули.  Когда-то  он  был
полон надежд на будущее, которое  всегда  связывал  с  будущим  Сицилии,
безгранично веря, что ничего с ним не случится.  Столько  народу  любило
его. Раньше он был их благодетелем, теперь, казалось, приносил  им  одни
несчастья. Сам не зная почему, он чувствовал себя одиноким.  Но  ведь  с
ним по-прежнему был Аспану Пишотта. Придет день, и они  вместе  возродят
былые идеалы и мечты. В конце концов, начали-то все они.
   Луна скрылась, и древний  город  погрузился  в  темноту;  теперь  его
развалины казались  скелетами  на  черном  полотне  ночи.  В  этой  тьме
послышалось шуршание мелких камушков, и  Гильяно  снова  перекатился  за
мраморные колонны, держа наготове автомат. Луна безмятежно выплыла из-за
облаков, и он увидел посреди окруженной развалинами улицы, которая  вела
от акрополя в глубь города, Аспану Пишотту.
   Пишотта медленно шел по усыпанной камнями дороге, зорко  всматриваясь
в темноту, шепотом окликая Тури. Гильяно подождал, когда Пишотта пройдет
мимо, и вышел из-за колонн.
   - Опять я выиграл, Аспану, - сказал он: так они играли в  детстве.  К
его удивлению, Пишотта, вздрогнув от страха, резко обернулся.
   Гильяно опустился на ступени и положил автомат рядом с собой.
   - Посиди немного, - сказал он. - Ты, наверное, очень устал, да к тому
же, кто знает, может, нам  и  не  придется  больше  поговорим  вот  так,
наедине.
   - Поговорим лучше в  Мадзара-дель-Валло,  там  безопаснее,  -  сказал
Пишотта.
   - У нас еще есть время, а  тебе  необходимо  отдохнуть,  иначе  опять
будешь харкать кровью. Ну же, садись. -  И  Гильяно  указал  на  верхнюю
ступеньку.
   Он увидел, что Пишотта снимает с плеча автомат, и  подумал,  что  тот
хочет положить его на землю. Гильяно поднялся  и  протянул  руку,  чтобы
помочь  Аспану  взобраться  по  ступенькам.  И  тут  понял,   что   друг
прицеливается в  него.  Он  застыл,  впервые  за  семь  лет  застигнутый
врасплох.
   А Пишотта от ужаса, что  Гильяно  станет  сейчас  его  расспрашивать,
совсем потерял способность соображать... Больше  всего  он  боялся,  что
Гильяно скажет: "Аспану, брат мой". Этот страх и побудил Пишотту  нажать
спусковой крючок.
   Пули оторвали у Гильяно кисть, изрешетили его тело. Пишотта  в  ужасе
смотрел на дело рук своих и  ждал,  когда  рухнет  Гильяно.  А  Гильяно,
истекая кровью, стал медленно спускаться по  ступеням.  Суеверный  страх
погнал прочь Пишотту, и он увидел, как Гильяно побежал за ним,  а  потом
он увидел, что Гильяно упал.
   А Гильяно казалось, что он еще бежит. В его голове все смешалось: ему
виделось, что они с Аспану бегут по горам, как  семь  лет  назад,  -  из
древних римских цистерн струится вода, его  опьяняет  аромат  незнакомых
цветов, они пробегают мимо статуй святых в часовенках -  и  он  крикнул,
как тогда: "Аспану, я верю", а  верил  он  в  свою  удачу,  в  любовь  и
преданность друга. Он так и не узнал  о  его  предательстве  и  о  своем
последнем поражении: смерть милостиво избавила его от  этого.  Он  умер,
досматривая свой сон.
 
*** 
 
   Аспану Пишотта мчался не останавливаясь. Он пересек поле  и  выскочил
на дорогу, ведущую в Кастельветрано.  Показав  специальный  пропуск,  он
прошел к полковнику Луке и инспектору Веларди. Они-то и распустили слух,
что Гильяно попал в западню и был убит капитаном Перенце.
 
*** 
 
   В то утро, 6 июля 1950 года, Мария Ломбарде Гильяно встала  рано.  Ее
разбудил стук в дверь; муж пошел открывать.  Вернувшись  в  спальню,  он
сказал ей, что должен уехать, возможно на весь день. В окно она увидела,
что  он  сел  на  повозку  дядюшки  Пеппино,  запряженную  ослом,   ярко
разрисованную по бортам и на спицах колес. Может, есть  вести  от  Тури,
может, он уже уехал в Америку, а может, случилось что-то  неладное?  Она
почувствовала, как извечное беспокойство перерастает в панический страх,
не дававший ей покоя все эти семь лет. У нее все валилось из рук;  убрав
дом и приготовив овощи на день, она открыла дверь и выглянула на улицу.
   Никого из соседей на виа Белла не было видно. Дети и  те  не  играли.
Многие мужчины сидели в тюрьме - их подозревали в оказании помощи отряду
Гильяно. А женщины были чересчур напуганы и держали детей дома. В  обоих
концах виа Белла дежурили взводы карабинеров.  Вверх  и  вниз  по  улице
маршировали патрульные с винтовками на плече. Она увидела  солдат  и  на
крышах. Перед домам