и стояли военные джипы. Вход на виа Белла со  стороны
казарм Беллампо был перекрыт бронетранспортером. В Монтелепре находилось
две тысячи солдат полковника Луки, и они восстановили против  себя  всех
жителей городка: приставали к женщинам,  пугали  детей,  издевались  над
мужчинами, которым удалось избежать тюрьмы. И все  эти  солдаты  явились
сюда, чтобы убить ее сына. Но он уже в Америке, на воле, а со временем и
они с мужем поедут к нему. Там они смогут жить не боясь.
   Она вернулась в дом и нашла себе занятие. Вышла на  балкон  с  задней
стороны дома и стала смотреть на горы. С  этих  гор  Гильяно  в  бинокль
наблюдал за их домом. Она всегда чувствовала, что он - рядом,  а  сейчас
почему-то такого чувства у нее не было. Значит, он в Америке.
   Раздался громкий стук в дверь, и она замерла от ужаса. Потом медленно
пошла открывать. В дверях стоял Гектор Адонис - таким  она  еще  никогда
его не видела. Небритый, с растрепанными волосами, без галстука. Рубашка
под пиджаком была мятая, воротник - грязный. Но больше всего ее поразило
лицо Адониса. Оно все сморщилось от безысходного горя.  Глаза  его  были
полны слез. Из груди Марии Ломбарде вырвался сдавленный крик.
   Гектор Адонис вошел в дом.
   - Мария, прошу тебя, не надо, - сказал он.
   Вместе с ним вошел совсем молоденький  лейтенант  карабинеров.  Мария
Ломбарде поверх  их  голов  смотрела  на  улицу.  Три  черные  машины  с
карабинерами за рулем стояли у  ее  дома.  По  обе  стороны  двери  были
вооруженные люди.
   Лейтенант, молоденький, розовощекий, снял  фуражку  и  сунул  ее  под
мышку. После чего официальным тоном спросил:
   - Вы Мария Ломбарде Гильяно? - Акцент выдавал его северное тосканское
происхождение. Мария Ломбарде ответила:
   - Да.
   От отчаяния голос у нее надломился. Во рту пересохло.
   - Я вынужден просить вас поехать со мной в Кастельветрано,  -  сказал
офицер. - Нас ждет машина. Ваш друг будет нас сопровождать. Если  вы  не
возражаете, конечно.
   Глаза Марии Ломбарде  расширились.  Она  сказала  уже  более  твердым
голосом:
   - Это зачем же? Я ничего не знаю в Кастельветрано  и  никого  там  не
знаю.
   - Мы хотим, чтобы вы опознали там одного человека, -  мягко  подбирая
слова, произнес лейтенант. - Полагаем, что это ваш сын.
   - Нет, это не мой сын,  он  никогда  не  ездил  в  Кастельветрано,  -
сказала Мария Ломбарде. - Этот человек - мертвый?
   - Да, - ответил офицер.
   Мария Ломбарде издала протяжный вопль и опустилась на колени.
   - Мой сын никогда не ездил в Кастельветрано, - повторила она.
   Гектор Адонис подошел к ней и положил руку ей на плечо.
   - Надо поехать, - сказал он. - Может быть, это очередная его уловка -
он ведь не раз такое выкидывал.
   - Нет, - сказала она. - Я не поеду. Не поеду.
   - А муж ваш дома? Мы можем взять его вместо вас, - сказал лейтенант.
   Мария Ломбарде вспомнила, что рано утром за ее мужем приезжал дядюшка
Пеппино. Вспомнила она и о том, как у нее возникло  дурное  предчувствие
при виде разрисованной повозки.
   - Подождите, - бросила она. И ушла в спальню,  а  там  переоделась  в
черное платье и накинула на голову черную шаль.
   Лейтенант открыл перед ней дверь. Она вышла на улицу. Там полно  было
вооруженных солдат. Она посмотрела в другой конец виа Белла,  где  улица
выходит на площадь. И в ярких лучах июльского солнца увидела, как Тури и
Аспану, погоняя осла,  уходят  на  праздник,  с  которого  для  ее  сына
началась другая жизнь - семь долгих лет, в течение которых ее Тури, убив
полицейского, был в бегах. Она заплакала; лейтенант взял ее под  руку  и
помог сесть в одну из черных машин, которые ждали на улице. Рядом с  ней
сел  Гектор  Адонис.  Машина  поехала  мимо  молча   стоявших   группами
карабинеров; Мария Ломбарде уткнулась лицом в плечо  Гектора  Адониса  -
она уже не плакала, а с ужасом думала о том, что ей предстоит увидеть  в
конце пути.
 
*** 
 
   Тело Тури Гильяно уже три часа лежало во дворе. Он  как  будто  спал,
раскинувшись, лежа на животе, повернув голову  влево  и  согнув  ногу  в
колене.  Но  его  рубашка  из  белой  превратилась  в  алую.   Рядом   с
изуродованной рукой лежал автомат.  Фотокорреспонденты  и  репортеры  из
Палермо и Рима уже толпились  вокруг.  Фотограф  журнала  "Лайф"  снимал
капитана Перенце, этот снимок будет напечатан с  подписью,  указывающей,
что это он убил Гильяно. Лицо у  капитана  на  фотографии  было  доброе,
грустное и немного озадаченное.  На  нем  была  фуражка,  и  он  казался
похожим скорее на приветливого бакалейщика, чем на полицейского офицера.
   Зато все газеты мира пестрели фотографиями Тури Гильяно. На вытянутой
руке сверкало изумрудное кольцо, которое он  снял  с  пальца  герцогини.
Вокруг талии - пояс с золотой пряжкой, на которой выгравированы  орел  и
лев. Труп лежал в луже крови.
   Перед тем как приехать Марии Ломбарде,  тело  перевезли  в  городской
морг и положили на огромный овальный мраморный стол. Морг  находился  на
кладбище, окруженном высокими черными кипарисами.  Сюда  привезли  Марию
Ломбарде и усадили на каменную скамью. Дожидались полковника и капитана,
которые заканчивали торжественный обед  по  случаю  победы  в  гостинице
"Селинунт".  При  виде  журналистов,  любопытных  горожан  и   множества
карабинеров, следивших за порядком,  Мария  Ломбарде  заплакала.  Гектор
Адонис попытался успокоить ее.
   Наконец ее провели в морг. Какие-то чиновники  у  овального  стола  о
чем-то спрашивали ее. Она подняла глаза и увидела лицо Тури.
   Никогда еще он не казался ей таким молоденьким.  Он  выглядел  совсем
мальчишкой - таким он приходил домой, набегавшись целый  день  со  своим
Аспану. Лицо осталось нетронутым, если не считать пятнышка грязи на лбу,
прилипшей, когда он лежал во  дворе.  Действительность  отрезвила  Марию
Ломбарде, она взяла себя в руки. И стала отвечать на вопросы.
   - Да, - сказала она, - это мой сын Тури, которого я  родила  двадцать
семь лет назад. Да, я опознаю его.
   Чиновники что-то говорили ей, просили, чтобы она  подписала  какие-то
бумаги, но она не видела их и не слышала. Она не  видела  и  не  слышала
напиравшей со всех сторон толпы, крикливых журналистов и фоторепортеров,
которые  пытались  пролезть  через  заслон  карабинеров,  чтобы  сделать
снимки.
   Она целовала его лоб, белый, как мрамор с серыми прожилками, целовала
синеющие губы, обезображенную руку. Она целиком отдалась своему горю.
   - Кровиночка моя, - шептала она. - Какой страшной смертью ты умер.
   Тут она потеряла сознание, а когда дежурный врач сделал ей укол и она
пришла в себя, то потребовала, чтобы ее  проводили  во  двор,  где  было
найдено тело ее сына. Там она опустилась на колени и принялась  целовать
пятна крови на земле.
   Когда она вернулась в Монтелепре, дома ее ждал муж.  Тогда-то  она  и
узнала, что убийцей ее сына был горячо любимый ею Аспану.
 
Глава 29 
 
   Майкла Корлеоне и  Питера  Клеменцу  сразу  после  ареста  отвезли  в
палермскую тюрьму. Там их повели к инспектору Веларди на допрос.
   В кабинете Веларди было шесть  вооруженных  офицеров-карабинеров.  Он
холодно поздоровался с Майклом и Клеменцей и обратился к Клеменце.
   - Вы - американский гражданин,  -  сказал  он.  -  В  вашем  паспорте
указано, что вы приехали к брату, дону Доменику Клеменце, в Трапани. Мне
сказали, что это вполне  достойный  человек.  Человек  уважаемый.  -  Он
произнес эту  традиционную  формулу  с  явным  сарказмом.  -  И  вот  мы
обнаруживаем вас с Майклом Корлеоне при оружии, а в это время  здесь,  в
городке, всего несколько часов тому назад был убит Тури Гильяно. Что  вы
можете по этому поводу сказать?
   - Я вышел поохотиться - мы ходили на зайцев и лис, - сказал Клеменца.
- Зашли в кафе, чтобы позавтракать и  выпить  кофе,  и  увидели,  что  в
Кастельветрано что-то происходит. Вот и решили посмотреть, в чем дело.
   - Вы что же, в Америке ходите на  зайцев  с  пистолетом-автоматом?  -
спросил инспектор Веларди. И повернулся к Майклу Корлеоне. - С  вами  мы
уже встречались, мы знаем, что вы тут делаете. И ваш толстый  друг  тоже
это знает. Но обстоятельства изменились со времени того приятного  обеда
с доном Кроче. Гильяно мертв. А вы - соучастник  в  преступном  сговоре,
имевшем целью дать ему возможность бежать. Я больше не обязан относиться
по-человечески к такой падали, как вы. Мы подготовили ваши признания,  и
я рекомендую вам их подписать.
   В этот момент в комнату вошел офицер карабинеров и что-то  шепнул  на
ухо инспектору Веларди. Тот сухо сказал:
   - Пусть войдет.
   Это оказался дон Кроче; одет он был ничуть не лучше, чем в тот  день,
когда  Майкл  обедал  с  ним.  Его  лицо  цвета  красного  дерева   было
бесстрастно. Он вперевалку подошел к Майклу и обнял его. Затем обменялся
рукопожатием с Питером Клеменцей. После чего повернулся и, не говоря  ни
слова, уставился на инспектора Веларди. От этой туши  исходила  какая-то
поистине животная сила. Лицо было властное, особенно глаза.
   - Эти двое - мои друзья, - сказал он. - Какие  у  вас  основания  так
неуважительно относиться к ним?  -  Он  произнес  это  бесстрастно,  без
гнева. Просто задал вопрос и ждал ответа, фактов. Сам его  тон  указывал
на то, что он считает их арест необоснованным.
   Инспектор Веларди передернул плечами.
   - Они предстанут перед судом,  -  там  все  и  выяснится.  Дон  Кроче
опустился в одно из  кресел,  стоявших  у  стола  инспектора.  Промокнул
платком лоб. И сказал спокойно,  голосом,  в  котором  не  было  и  тени
угрозы:
   - Из уважения к нашей дружбе позвоните министру Трецце и спросите его
мнение по этому вопросу. Вы окажете мне услугу.
   Инспектор Веларди отрицательно покачал  головой.  Голубые  глаза  его
смотрели не просто холодно - в них горела ненависть.
   - Мы никогда не были  друзьями,  -  сказал  он.  -  Я  действовал  по
приказу, а теперь он утратил свою силу,  поскольку  Гильяно  мертв.  Эти
двое предстанут перед судом. Будь на то моя  воля,  и  вы  предстали  бы
вместе с ними.
   В этот момент на столе инспектора Веларди  зазвонил  телефон.  Но  он
даже не шевельнулся, дожидаясь реакции дона Кроче.
   - Возьмите трубку, - сказал дон Кроче, - это звонит министр Трецца.
   Инспектор медленно поднял трубку,  не  спуская  с  дона  Кроче  глаз.
Послушал несколько минут, затем сказал:
   - Хорошо, ваше превосходительство,  -  и  повесил  трубку.  Он  сразу
словно съежился в своем кресле.
   - Вы свободны, - сказал он Майклу и Питеру Клеменце.
   Дон Кроче поднялся и, взмахнув руками, словно перед ним были  цыплята
во дворе, направил Майкла и Клеменцу к  двери.  Затем  он  повернулся  к
инспектору Веларди.
   - Весь этот год я относился к вам со всей возможной любезностью, хоть
вы и чужеземец здесь, на моей Сицилии. А вы сейчас, перед моими друзьями
и перед вашими коллегами-офицерами, проявили неуважение к моей особе. Но
я не из тех, кто держит зло. Надеюсь, мы вскорости с  вами  поужинаем  и
возобновим нашу дружбу при большем взаимопонимании.
   Пять дней спустя инспектора Фредерико Веларди застрелили  среди  бела
дня на главном бульваре Палермо.
 
*** 
 
   А еще два дня спустя Майкл уже был дома. По этому  поводу  состоялось
семейное торжество: его брат  Фредо  прилетел  из  Лас-Вегаса,  приехала
Конни со своим мужем Карло, были тут и Клеменца с женой, и Том Хейген  с
женой. Все обнимали Майкла, пили за его  здоровье  и  говорили,  как  он
хорошо выглядит. Никто и словом  не  упомянул  о  годах,  проведенных  в
изгнании, никто, казалось, не замечал вмятины  на  его  лице,  никто  не
говорил о смерти его брата Сонни. Это было торжество в честь возвращения
сына домой, словно он приехал из колледжа или после длительного отпуска.
Он сидел по правую руку от отца. И  наконец  чувствовал  себя  в  полной
безопасности.
   Утром он долго спал, впервые по-настоящему отдыхая во сне с тех  пор,
как бежал из Америки. Мать приготовила ему  завтрак  и  поцеловала  его,
когда он сел за стол, что было необычным для нее проявлением  любви.  До
сих пор она целовала его только однажды - когда он вернулся с войны.
   Покончив с едой, он прошел в библиотеку и обнаружил,  что  отец  ждет
его. Майкла удивило то, что там не было Тома Хейгена, но потом он понял,
что дон хочет поговорить с ним без свидетелей.
   Дон Корлеоне торжественно налил две рюмки анисового ликера и протянул
одну Майклу.
   - За  наши  успехи  в  качестве  компаньонов,  -  сказал  дон.  Майкл
приподнял рюмку.
   - Спасибо, - сказал он. - Мне еще многому надо будет учиться.
   - Да, - сказал дон Корлеоне. - Но у нас много времени, и я ведь  тут,
чтобы учить тебя.
   - Ты не считаешь, что нам следовало бы  сначала  разобраться  в  этой
истории с Гильяно? - сказал Майкл.
   Дон тяжело опустился в кресло и вытер влажный от ликера рот.
   - Да, - сказал он, - печальная история. Я надеялся, что  ему  удастся
бежать. Его отец и мать были моими добрыми друзьями.
   - Я так до конца и не понял, что там происходило, - сказал  Майкл,  -
никак не мог разобраться, кто на чьей стороне. Ты велел  мне  довериться
дону Кроче, а Гильяно ненавидел его.  Я  полагал,  что,  если  Завещание
будет у тебя, это защитит Гильяно, а они его убили. Ведь  теперь,  когда
мы передадим Завещание в газеты,  им  же  несдобровать:  они  сами  себе
перерезали горло.
   Майкл заметил, что отец холодно смотрит на него.
   - Это Сицилия, - сказал дон. - Там всегда предательство  замешано  на
предательстве.
   - Дон Кроче и правительство, должно быть, обещали Пишотте  немало,  -
сказал Майкл.
   - Не сомневаюсь, - согласился дон.
   Майкл по-прежнему ничего не понимал.
   - Но почему они  все-таки  на  это  пошли?  У  нас  же  в  руках  это
Завещание, которое доказывает, что правительство  использовало  Гильяно.
Оно падет, как только газеты напечатают этот материал. Я  просто  ничего
не понимаю.
   Дон слегка улыбнулся и сказал:
   - Завещание останется в сейфе. Мы его никому не дадим. До  Майкла  не
сразу дошли слова отца и все, что они значили. Когда  же  он  понял,  то
впервые в жизни по-настоящему рассердился на отца. Он побелел.
   - Это что же, значит, мы все время действовали заодно с доном  Кроче?
- сказал он. - Значит, я все это время предавал Гильяно,  а  не  помогал
ему? Лгал его родителям? А ты предал своих друзей и способствовал смерти
их сына? И использовал меня как  круглого  дурака,  как  Иуду-предателя?
Папа, господи, Гильяно же был хороший малый,  настоящий  герой,  он  так
помогал беднякам на Сицилии. Мы должны опубликовать это Завещание.
   Дон Корлеоне дал сыну высказаться, затем поднялся с кресла и  положил
руки ему на плечи.
   - Выслушай меня, - сказал он. -  Все  было  подготовлено  для  побега
Гильяно. Я не сговаривался  с  доном  Кроче  и  не  собирался  предавать
Гильяно. Самолет ждал вас, Клеменце  и  его  людям  было  дано  указание
всячески тебе помогать. Да и сам дон Кроче хотел, чтобы Гильяно бежал, -
это был бы наиболее легкий выход из положения. Но Гильяно поклялся убить
его и оттягивал отъезд в  надежде  осуществить  свою  вендетту.  Он  уже
несколько дней тому назад мог приехать к тебе, а он задерживался  -  все
хотел еще раз попытаться. Вот чем объясняется то, что с ним произошло.
   Майкл отошел от отца и сел в одно из кожаных кресел.
   - Все-таки  есть  же  какая-то  причина,  по  которой  ты  не  хочешь
публиковать его Завещание, - сказал он. - Ты кому-то это обещал.
   - Да, - сказал дон Корлеоне. - Не мешало бы тебе  понять,  что  после
того, как под тебя подложили бомбу, я понял, что ни я, ни мои друзья  не
можем гарантировать тебе безопасность на Сицилии. Ты мог подвергнуться и
другим нападениям. А я хотел, чтобы ты благополучно вернулся домой. И  я
пошел на сговор с доном Кроче. Он обеспечивал твою защиту, а  я  в  свою
очередь обещал, что уговорю Гильяно, когда  он  приедет  в  Америку,  не
публиковать Завещание.
   Майклу стало нехорошо, когда он вспомнил,  как  сказал  Пишотте,  что
Завещание находится в Америке, в безопасном  месте.  В  этот  момент  он
подписал смертный приговор Гильяно. Майкл вздохнул.
   - Мы обязаны это сделать ради его отца и матери, - сказал он. -  Ради
Юстины. Кстати, как она?
   - В порядке, - сказал дон. - О ней заботятся. Пройдет не один  месяц,
пока она примирится со случившимся.
   И, помолчав, добавил:
   - Она очень умная женщина, она здесь отлично приживется.
   - Мы предадим его отца и мать, если не опубликуем Завещание, - сказал
Майкл.
   - Ничего подобного, - сказал дон Корлеоне. - За эти годы, что я  живу
здесь, в Америке, я кое-чему научился. Надо действовать  разумно,  вести
торг. Ну какой будет прок, если мы опубликуем Завещание? Правительство в
Италии, возможно, падет, а  возможно,  и  нет.  Министр  Трецца  лишится
своего места, но неужели ты думаешь, что они его накажут?
   - Он же сидел в правительстве, которое  истребляло  свой  собственный
народ, - возмущенно произнес Майкл. Дон передернул плечами.
   - Ну и что? Разреши, я продолжу. Если мы  опубликуем  Завещание,  это
поможет матери и отцу Гильяно или его друзьям?  Правительство  накинется
на них, посадит их в тюрьму, будет всячески их  преследовать.  И  -  что
гораздо хуже - дон Кроче внесет их в свои черные списки. Пусть они лучше
спокойно доживают свой век. Я договорюсь  с  правительством  и  с  доном
Кроче, чтобы их не трогали. Так что, имея Завещание у себя,  я  все-таки
извлеку из него больше пользы.
   - И для  нас,  если  нам  понадобится  что-то  на  Сицилии,  тоже,  -
сардонически заметил Майкл.
   - Такова жизнь, - с легкой усмешкой произнес его отец.
   Майкл долго молчал, затем сказал тихо:
   - Не знаю, мне это кажется  нечестным.  Гильяно  ведь  был  настоящим
героем, он уже стал легендой. Мы должны  помочь  тому,  чтобы  сохранить
память о нем. А не уничтожать эту память.
   Впервые дон выказал раздражение. Он налил себе еще рюмочку  ликера  и
залпом выпил. Затем уставил палец на сына.
   - Ты сказал, что хочешь учиться, - сказал он. -  Так  вот,  послушай.
Первейшая обязанность человека - оставаться живым. А уже  потом  следует
то, что люди  именуют  честью.  Так  вот,  это  бесчестье,  как  ты  сие
именуешь, я охотно возьму на себя. Я поступил  так,  чтобы  спасти  тебе
жизнь; в свое время ты тоже поступил бесчестно, чтобы спасти  мою.  Тебе
никогда бы не уехать живым с Сицилии, если бы не дон Кроче. Вот  так-то.
Ты,  может  быть,  хочешь  стать  героем  вроде  Гильяно,  легендой?   И
мертвецом? Я люблю его как сына моих друзей, но не завидую его славе. Ты
жив, а он мертв. Всегда помни это и живи так, чтобы быть  не  героем,  а
живым. Со временем герои начинают казаться чудаками.
   Майкл вздохнул.
   - У Гильяно не было выбора, - сказал, он.
   - Нам в этом отношении больше повезло, - сказал дон.
 
*** 
 
   Таков был первый урок, полученный Майклом от отца,  его  он  запомнил
лучше всего. Это окрасит всю его дальнейшую жизнь, подтолкнет к страшным
решениям, которые раньше ему и в голову бы не пришли.  Это  изменит  его
представление о  чести  и  уменьшит  преклонение  перед  героизмом.  Это
поможет  ему  выжить,   но   сделает   несчастным.   Ибо   Майкл   -   в
противоположность своему отцу - завидовал славе Гильяно.
 
Глава 30 
 
   Смерть Гильяно сломила дух народа Сицилии. Он был их героем, их щитом
против богачей и аристократов,  против  "Друзей",  против  правительства
христианских демократов в Риме. Как только Гильяно не стало,  дон  Кроче
Мало поставил Сицилию под пресс для оливкового  масла  и  выжал  из  нее
огромное состояние, забравшись в карман равно богатым  и  бедным.  Когда
правительство попыталось построить плотину,  чтобы  дать  людям  дешевую
воду,  дон  Кроче  распорядился   взорвать   машины,   привезенные   для
строительства. Ведь все источники воды на Сицилии контролировались им  -
не в его это было интересах, чтобы  строили  плотины,  которые  дали  бы
людям дешевую воду. Когда