внула и  отвела  его  назад  к  другим.  Пишотта  мерил  шагами
комнату. Казалось, он нервничал.
   - Мы решили, что нам всем следует переждать здесь до  рассвета,  пока
окончится комендантский час,  -  сказал  он.  -  Слишком  много  солдат,
готовых  спустить  курок  там,  в  темноте,  так  что  может   произойти
несчастный случай. Не возражаешь? - спросил он Майкла.
   - Нет, - ответил Майкл. - Если только это не обременит наших хозяев.
   Мать Гильяно сварила свежий кофе.
   Майкл попросил рассказать  как  можно  больше  о  Тури  Гильяно.  Ему
хотелось понять этого человека...
   Пишотта рассказывал о трагедии у Портелла-делла-Джинестра.
   - Он тогда проплакал весь день, - вспоминал Пишотта. -  На  глазах  у
всего отряда.
   - Не мог он убить тех людей у Джинестры, - сказала Мария Ломбарде.
   Гектор Адонис успокоил ее:
   - Все мы это знаем. Родился ведь  он  добрым.  -  И,  повернувшись  к
Майклу, добавил:
   - Любил книги, я думал, станет поэтом или ученым. Вспыльчивый был, но
только не жестокий...
   - Сейчас он уже не такой добрый, - рассмеялся Пишотта. Гектор  Адонис
угрюмо взглянул на него.
   - Аспану - сказал он, - сейчас не время для твоего остроумия.
   Майкл отметил про себя, что между этими двумя существует  укоренившая
неприязнь... По сути дела,  между  всеми  ними  царило  недоверие;  все,
казалось, держали Стефана Андолини на расстоянии, мать Гильяно,  похоже,
вообще никому не доверяла. И тем не менее, чем дольше длилась ночь,  тем
яснее становилось, что все они любили Тури.
   - Гильяно написал Завещание, - осторожно  сказал  Майкл.  -  Где  оно
сейчас?
   Наступило долгое молчание, все они внимательно рассматривали  Майкла.
И неожиданно их подозрительность обратилась на него самого.
   Наконец заговорил Гектор Адонис:
   - Он начал писать его по моему совету, я помогал ему. Каждая страница
подписана Тури. Там все тайные  соглашения  с  доном  Кроче,  с  римским
правительством и полная  правда  о  Портелла-делла-Джинестра.  Если  его
опубликовать, правительство  наверняка  падет.  Это  -  последняя  карта
Гильяно, если дело станет совсем плохо.
   - Надеюсь, оно в надежном месте, - сказал Майкл.
   - Да, дону Кроче очень хотелось бы  наложить  лапу  на  Завещание,  -
произнес Пишотта.
   - В свое время мы сделаем так, что Завещание доставят тебе, - сказала
мать Гильяно. - Может, ты сумеешь отправить его в Америку с девушкой.
   Майкл взглянул на них с удивлением.
   - С какой девушкой?
   Все  отвели  взгляд,  словно  в  замешательстве  или  в  испуге.  Они
понимали, что это для него неприятная новость, и опасались его реакции.
   - Невестой сына. Она беременна, - пояснила мать Гильяно. Хотя  она  и
старалась сохранять  спокойствие,  ясно  было,  что  реакция  Майкла  ее
беспокоила. - Она приедет  к  тебе  в  Трапани.  Тури  хочет,  чтобы  ты
отправил ее в Америку до него. Когда она пришлет весточку, что находится
в безопасности, тогда Тури приедет к тебе.
   - На этот счет у меня  нет  инструкций,  -  сказал  Майкл,  тщательно
подбирая слова.  -  Я  должен  проконсультироваться  с  моими  людьми  в
Трапани, смогут ли они по времени это сделать. Я знаю, что  вы  с  мужем
тоже поедете в Америку после того, как ваш сын доберется туда. А  девица
не может подождать и приехать с вами?
   - Девица - это чтобы проверить тебя, - сказал резко  Пишотта.  -  Она
даст нам знать, и тогда Гильяно поймет,  что  имеет  дело  не  только  с
честным, но  и  толковым  человеком.  Лишь  тогда  он  поверит,  что  ты
благополучно вывезешь его с Сицилии.
   - Аспану, - раздраженно произнес отец Гильяно, - я уже говорил тебе и
сыну. Дон Корлеоне дал слово помочь нам.
   - Так велел Тури, - примирительно сказал Пишотта.
   Майкл быстро прикинул в уме. И сказал:
   - Думаю, это очень  мудро.  Мы  можем  проверить  маршрут  и  увидим,
надежен ли он.
   Он вовсе не собирался пользоваться  тем  же  маршрутом  для  Гильяно.
Матери. Гильяно он сказал:
   - Я могу послать вместе с девушкой вас и мужа, - и посмотрел на них.
   Но родители замотали головами.
   - Это неплохая идея, - мягко заметил Гектор Адонис.
   - Мы не уедем с Сицилии, пока наш сын здесь, - заявила мать Гильяно.
   Отец сложил на груди руки и кивнул в знак согласия. И Майкл понял,  о
чем они думают. Если Тури Гильяно умрет на Сицилии, они не желают быть в
Америке. Они должны быть тут, чтобы оплакать его,  похоронить,  принести
цветы на могилу. Финал трагедии принадлежал им. Невеста может ехать,  ее
связывают лишь узы любви, а не крови.
   Где-то в середине ночи Мария Ломбарде Гильяно показала Майклу альбом,
заполненный вырезками  из  газет,  объявлениями  с  различными  суммами,
назначенными римским правительством  за  голову  Гильяно.  Она  показала
иллюстрированный очерк, опубликованный в журнале "Лайф" в 1948 году. Там
говорилось,  что  Гильяно  -  крупнейший   разбойник   нашего   времени,
итальянский Робин Гуд, который грабит богатых, чтобы помочь бедным.  Там
же приводилось одно из  нашумевших  писем,  которые  Гильяно  посылал  в
газеты.
   Оно гласило: "Пять лет я сражаюсь за свободу Сицилии. Я отдаю  бедным
то, что отнимаю у богатых. Пусть же сицилийцы выскажутся, бандит  я  или
борец за свободу. Если народ против меня, я передам себя в ваши руки для
суда. Пока же народ  поддерживает  меня,  я  буду  продолжать  тотальную
войну".
   Наконец наступил  рассвет.  Майкл  поднялся  и  распростился.  К  его
удивлению, мать Гильяно крепко обняла его.
   - Ты напоминаешь мне сына, - сказала она. - Я тебе верю. Она  подошла
к каменной  полке  и  сняла  с  нее  деревянную  статуэтку  девы  Марии.
Статуэтка была черной. Черты лица - негроидные.
   - Возьми ее в подарок. Это единственно стоящая вещь, которую  я  могу
тебе дать.
   Майкл попытался отказаться, но она настаивала.
   - Таких статуэток на Сицилии осталось лишь несколько, - сказал Гектор
Адонис. - Она своеобразная, но мы ведь очень недалеко от Африки.
   - Неважно, как она выглядит, главное - перед ней  можно  молиться,  -
сказала мать Гильяно.
   - Да уж, - поддакнул Пишотта. - От нее столько же пользы, сколько  от
любой другой. - В его голосе слышалось презрение.
   На глазах у Майкла Пишотта стал прощаться с матерью Гильяно. И  Майкл
увидел, что  между  ними  существует  искренняя  привязанность.  Пишотта
поцеловал Марию Ломбарде в обе щеки и ободряюще  похлопал.  На  какое-то
мгновение она прислонилась головой к его плечу и сказала:
   - Аспану, я люблю  тебя,  как  сына.  Не  дай  им  убить  Тури.  -  И
заплакала.
   А он сказал Майклу:
   - Я привезу тебе Тури в течение недели.
   И быстро и беззвучно вышел за дверь. У него был собственный пропуск с
красной каймой, и он мог снова исчезнуть в горах Гектор Адонис оставался
с родителями Гильяно, хотя у него в городе был свои дом.
   Майкл  и  Стефан  Андолини  забрались  в  "фиат"  и   поехали   через
центральную  площадь  на  дорогу,  которая  вела  в   Кастельветрано   и
прибрежный город Трапани. Ехал  Андолини  медленно,  да  к  тому  же  на
дорогах их останавливали бесконечные военные патрули Так что они прибыли
в Трапани лишь после полудня.
 
Книга II 
Тури Гильяно 
1943 
 
Глава 2 
 
   В сентябре 1943 года Гектор Адонис преподавал историю и литературу  в
университете  Палермо.  Из-за  его  чрезвычайно  малого  роста   коллеги
относились к нему с меньшим уважением, чем того требовали  его  таланты.
Сицилийскими традициями предопределено безжалостно судить о людях по  их
физическим недостаткам. Единственным человеком, знавшим  ему  цену,  был
ректор университета.
   В тот сентябрь 1943 года жизнь Гектора Адониса  вот-вот  должна  была
измениться.  Для  Южной  Италии  война  окончилась.  Американская  армия
завоевала Сицилию и двинулась дальше, на материк.  Фашизм  умер.  Италия
возродилась; впервые за четырнадцать столетий на острове Сицилия не было
настоящего  хозяина.  Но  Гектор  Адонис,  понимавший  все  превратности
истории, особых надежд не питал. На Сицилии мафия  уже  начала  брать  в
свои руки бразды правления. Ее хватка была столь же  смертельна,  как  и
хватка любого корпоративного сообщества.
   Из окна кабинета Адонису видна была вся территория  университета,  те
несколько зданий, которые можно было  бы  назвать  на  американский  лад
кампусом. На Сицилии никакой надобности в общежитиях не существовало, не
было и университетской жизни - такой, как  в  Англии  и  Америке.  Здесь
большинство студентов занималось дома и  через  определенные  промежутки
времени  консультировалось  у  профессоров.  Профессора  читали  лекции,
которые студенты могли  безнаказанно  пропускать.  Им  лишь  нужно  было
сдавать экзамены. Такую  систему  Гектор  Адонис  считал  возмутительной
вообще и идиотской в частности,  поскольку  сицилийцы,  по  его  мнению,
нуждались в большей педагогической дисциплине,  чем  студенты  в  других
странах.
   Из окна, похожего на окно  в  соборе,  он  видел,  как  съезжались  -
ежегодная процедура - главари  мафии  из  всех  провинций  Сицилии;  они
прибыли, чтобы оказать  воздействие  на  профессоров  университета.  При
фашистском правлении эти люди вели себя более осторожно, более  скромно;
теперь  же  под  благодатным  правлением   демократии,   восстановленной
американцами, они выползли, подобно червякам из политой дождем земли,  и
стали вести себя по-старому. Осторожности  у  них  уже  как  не  бывало.
Главари мафии, "Друзья друзей", руководители небольших местных кланов из
многих деревень  Сицилии  прибыли  в  выходных  одеждах  заступиться  за
студентов,  родственников  или  сыновей  богатых  земледельцев,  или  же
сыновей друзей, которые не одолели университетского курса  и  теперь  не
получат диплома, если не предпринять решительных действий.
   А дипломы эти имели громадное значение. Как еще избавиться семьям  от
сыновей, не имеющих ни стремлений,  ни  таланта,  ни  знаний?  Родителям
придется содержать их до конца жизни.  А  с  дипломами  -  пергаментными
листочками из университета - эти же самые балбесы могут стать учителями,
врачами,   членами   парламента,   в    худшем    случае    -    мелкими
правительственными чиновниками.
   Гектор Адонис заметил по крайней мере трех  главарей  местных  мафий,
бродивших по территории в поисках своих жертв. На  них  были  матерчатые
кепки и кожаные сапоги; тяжелые вельветовые  пиджаки  переброшены  через
руку, ибо погода стояла  еще  теплая.  Они  несли  в  качестве  подарков
корзины с фруктами и бутылки с домашним вином в бамбуковой  оплетке.  Не
взятки, а сладкая пилюля от того страха, который охватит профессоров при
их виде. Ибо большинство профессоров были сицилийцами и понимали, что  в
этих просьбах отказывать нельзя.
   Один из главарей мафии, одетый настолько по-деревенски,  что  мог  бы
выступать в опере "Сельская честь", как раз вошел в здание и  поднимался
по ступенькам. Гектор Адонис  приготовился  со  злобным  удовлетворением
разыграть знакомую комедию.
   Адонис знал этого человека. Его звали Буччилла, он  владел  фермой  и
стадом овец в городке под названием Партинико, недалеко  от  Монтелепре.
Они обменялись рукопожатием, и Буччилла передал ему принесенную корзину.
   - У нас столько опадает и гниет фруктов, что я  подумал  -  отнесу-ка
немного профессору, - сказал  Буччилла.  Он  был  невысокого  роста,  но
кряжистый, с могучим торсом много трудившегося  человека.  Адонис  знал,
что его считают честным, что  он  достаточно  скромен,  хотя  мог  бы  с
помощью своей силы нажить богатство. В  глазах  старых  главарей  мафии,
которые боролись не  за  богатство,  а  за  уважение  и  честь,  он  был
недотепой.
   Адонис  улыбнулся,  принимая  фрукты.  Какой  сицилийский  крестьянин
допустит, чтобы что-нибудь пропадало?..
   Буччилла вздохнул. Он был любезен, но Адонис знал, что эта любезность
в  долю  секунды  может  обернуться  угрозой.  Так  что  он   приветливо
улыбнулся, когда Буччилла заговорил:
   - Ну и каверзная же жизнь. У меня работы полно на  земле,  но,  когда
сосед попросил сделать маленькое одолжение, разве я  мог  отказать?  Мой
отец знал его отца, мой дед - его деда. Натура у меня такая, а может,  и
мое несчастье, что я все  сделаю  для  друга,  коль  попросит.  В  конце
концов, разве все мы не христиане?
   - Мы, сицилийцы, все одинаковы, -  мягко  заметил  Гектор  Адонис.  -
Чересчур великодушны. Именно поэтому северяне в Риме так нахально нас  и
используют.
   Буччилла уставился  на  него  проницательным  взглядом.  Тут  никаких
проблем не будет. И разве он не слышал где-то, что этот  профессор  друг
"Друзей"? Он не выглядит испуганным. А если он друг "Друзей", то  почему
он, Буччилла, не знал этого? Но у "Друзей" существуют разные уровни.  Во
всяком случае, перед ним был человек, понимавший, в какой мире живет.
   - Я пришел просить вас об одолжении, - сказал Буччилла,  -  как  один
сицилиец другого. В этом году сын моего соседа провалился на экзаменах в
университете. Вы провалили его. Так утверждает сосед. Но когда я услышал
ваше имя, я сказал ему: "Что? Синьор Адонис?  Не  может  быть,  у  этого
человека добрейшее в мире сердце. Он никогда не совершил бы такого  зла,
если бы знал все факты. Никогда". Поэтому  они  просили  со  слезами  на
глазах рассказать вам все как есть. И с величайшим  смирением  попросить
изменить ему оценку, чтобы он мог выйти в мир и зарабатывать на хлеб.
   Гектора  Адониса  не  обманула  эта  изысканная  вежливость...   Если
отвергнуть просьбу Буччиллы, однажды ночью последует выстрел из  лупары.
Гектор Адонис вежливо попробовал оливки и ягоды из корзины.
   - О, мы не можем допустить, чтобы  молодой  человек  голодал  в  этом
ужасном мире, - сказал он. - Как зовут этого парня?
   И когда Буччилла назвал  его,  он  вытащил  из  нижнего  ящика  стола
ведомость. Полистал ее, хотя конечно же прекрасно знал, о ком идет речь.
   Провалившийся студент был деревенщиной, неотесанным парнем, увальнем,
большим животным, чем овцы в хозяйстве Буччиллы.  Это  был  обленившийся
бабник,  пустопорожний  хвастун,  безнадежно  безграмотный,  не  знавший
разницы между "Илиадой" и сочинениями Джованни Верга.  Несмотря  на  все
это, Гектор Адонис мило улыбнулся Буччилле и  тоном,  полным  удивления,
сказал:
   - Ах да, у него были какие-то трудности на одном из экзаменов. Но это
легко уладить. Пусть он придет ко мне, и я подготовлю его в  этих  самых
комнатах, а затем снова проэкзаменую. Больше он не провалится.
   Они обменялись рукопожатием, и посетитель ушел. Приобрел  еще  одного
друга,  подумал  Гектор.  И  зачем  все  эти  молодые  обалдуи  получают
университетские дипломы, которые они не заработали  и  не  заслужили?  В
Италии 1943 года они могли использовать их лишь на  подтирку,  продолжая
оставаться посредственностями.
   Телефонный звонок прервал его мысли и вызвал раздражение иного  рода.
Сначала раздался короткий звонок, затем последовала пауза  и  три  более
отрывистых звонка. Телефонистка за пультом болтала с кем-то  и  нажимала
на рычажок в перерыве между фразами. Это  настолько  вывело  Адониса  из
себя, что он закричал в телефонную трубку "pronto" резче, чем следовало.
   К  несчастью,  звонил  ректор.  Но  у  ректора  -  ярого  приверженца
вежливости на службе - были другие заботы, и он не обратил  внимания  на
резкость профессора. Голос его дрожал от страха, он чуть ли не плакал.
   - Мой дорогой Адонис, - сказал он, - могу я попросить  вас  зайти  ко
мне. Университет стоит  перед  серьезной  проблемой,  разрешить  которую
можете  только  вы.  Это  чрезвычайно  важно.  Поверьте,   мой   дорогой
профессор, я буду вам благодарен.
   Такое подобострастие заставило  Гектора  Адониса  занервничать.  Чего
этот идиот от него хочет? Перепрыгнуть через Палермский собор? Он  мягко
попросил:
   - Может быть, хотя бы намекнете. Тогда по пути я подготовлюсь.
   Голос президента упал до шепота:
   - Высокоуважаемый дон Кроче почтил нас своим визитом. Его  племяннику
- студенту-медику - преподаватель  предложил  подобру-поздорову  уйти  с
курса. Дон Кроче приехал и самым нижайшим  образом  просит  пересмотреть
это решение. А преподаватель  медицинского  колледжа  настаивает,  чтобы
молодой человек ушел.
   - Кто этот дурак? - спросил Гектор Адонис.
   -  Молодой  доктор  Натторе,  -  ответил   президент.   -   Уважаемый
преподаватель, но несколько не от мира сего.
   - Я буду у вас через пять минут, - сказал Гектор Адонис.
   Быстро  шагая  через  лужайку  к  главному  зданию,   Гектор   Адонис
размышлял, что  же  предпринять.  Сложность  не  в  ректоре,  он  всегда
призывал Адониса в аналогичных случаях.  Сложность  в  докторе  Натторе.
Адонис знал доктора хорошо. Прекрасный медицинский работник,  прекрасный
преподаватель -  его  смерть  определенно  будет  потерей  для  Сицилии,
отставка - потерей для университета. К тому же он -  напыщенный  зануда,
человек несгибаемых принципов и неподкупной честности. Но даже он должен
был слышать о великом доне Кроче, даже в его гениальном мозгу должен был
сохраниться элемент здравого смысла. Что-то тут не так.
   Перед входом в главное здание стоял длинный черный автомобиль, рядом,
облокотясь на него, красовались двое в строгих костюмах. Респектабельнее
от  этого  они  совсем  не  выглядели.   Должно   быть,   телохранители,
оставленные здесь вместе с шофером  из  уважения  к  ученым,  к  которым
приехал дон  Кроче.  Адонис  заметил  их  изумление,  потом  насмешливые
взгляды при виде его маленькой фигуры, отлично сшитого костюма, портфеля
под мышкой. Неужели такой  коротышка  может  быть  другом  "Друзей"?  Он
стрельнул в них холодным взглядом, и они сразу перепугались.
   Кабинет  ректора  походил  скорее  на  библиотеку,  чем  на   деловое
помещение; его хозяин был больше ученым, чем администратором. Вдоль всех
стен стояли книги, мебель была массивной, но удобной. Дон Кроче сидел  в
громадном кресле, потягивая кофе. Его лицо  напоминало  Гектору  Адонису
нос корабля в "Илиаде", изуродованный годами сражений и бурными  морями.
Дон притворился, будто они никогда не  встречались,  и  Адонис  позволил
ректору себя представить. Это был фарс, но доктор Натторе принял все  за
чистую монету.
   - У нас тут небольшое разногласие... - сказал ректор. - У дона  Кроче
есть племянник,  который  мечтает  стать  врачом.  А  профессор  Натторе
говорит, что у  него  нет  необходимых  оценок  для  получения  диплома.
Трагедия. Дон Кроче был так добр,  что  приехал,  чтобы  похлопотать  за
племянника,  а  поскольку  дон   Кроче   столько   сделал   для   нашего
университета, я подумал, что нам следует постараться как-то его уважить.
   Дон Кроче заговорил дружелюбно, без намека на сарказм:
   - Сам-то я неграмотный, но никто не может сказать, что я не  преуспел
в деловом мире.
   Конечно, подумал Гектор Адонис,  человеку,  который  может  подкупать
министров,  организовывать  убийства,   терроризировать   лавочников   и
владельцев фабрик, совсем не обязательно уметь читать и писать.
   - Я пробивался в жизни сам, -  продолжал  дон  Кроче.  -  Почему  мой
племянник не может сделать то же самое? Моя бедная  сестра  будет  убита
горем, если у ее сына не  будет  стоять  "доктор"  перед  фамилией.  Она
искренне верит в Христа, она хочет помочь всему миру.
   Доктор Натторе с полным отсутствием  чутья,  характерным  для  людей,
всегда считающих себя правыми, изрек:
   - Своей позиции я изменить не могу.
   Дон Кроче вздохнул. И примирительно сказал:
   - Что плохого может сделать мой племянник?  Я  обеспечу  ему  пост  в
армии или в католической больнице для престарелых. Он будет  держать  их
за руки и выслушивать жалобы. Он очень мягкий, он  обворожит  всех  этих
старых перечниц. О чем я прошу? Подправить немного  бумаги,  которые  вы
тут перелистываете. - Он окинул презрительным взглядом книги вдоль стен.
   Гектора Адониса чрезвычайно встревожила мягкость дона Кроче - это был
сигнал  тревоги...