, ведь
он мог стать убийственным свидетелем обвинения.
   Раз персонаж Хелены  оказался  совершенно  скомпрометированным,  от  него
пришлось избавиться. Вы убиваете фальшивую и устраиваете так,  чтобы  я  мог
увидеть труп. Никто не может стать лучшим свидетелем смерти Хелены,  чем  я.
Но это убийство ничего не решает. Оно только временно уводит меня с  верного
следа. Верный след - это профессор. Тогда  вы  инсценируете  его  похищение.
Совершенно  необходимо,  чтобы  репутация   профессора   Стивенса   осталась
незапятнанной.  Идея  оставить  на  столике  вставную  челюсть  была  просто
великолепной.
   Ну вот, в основных чертах все.
   Я снова смотрю на них. Они остолбенели от восхищения.
   - Нам бы следовало иметь в группе таких людей, как вы,- замечает Шварц.
   - Хотите предложить мне контракт?
   - Полагаю, это невозможно. Во всяком случае, я не стану  рисковать,  даже
если  вас  возможно  подкупить.  Вы  слишком  умны,  чтобы  вас  можно  было
контролировать...
   - Я должен понимать это как прощание?
   - Да.
   - Окончательное?
   - Окончательней некуда.
   Садист сует руку в карман  своей  куртки  и  достает  из  него  револьвер
крупного  калибра.  Очень  милая  игрушка,   должно   быть   выигранная   на
соревнованиях. На рукоятке перламутровая инкрустация.
   - Красивая штуковина,- говорю я ему.- Она продается?
   Борис Карлофф бледно улыбается. Я видел  такую  улыбку  на  губах  одного
типа, собиравшегося поджечь женщину, которую его приятели облили бензином.
   Его улыбка многообещающа, как у кандидата в депутаты, и заставляет думать
о мрачных вещах, наименее грустная из которых  -  образ  катафалка,  который
тянут скелеты.
   - Полагаю, настал мой последний час?
   - Нам это кажется совершенно очевидным,- отвечает профессор.
   - Выйдем,-добавляет шофер.
   Он открывает дверь.  Ворвавшийся  ветер  снова  раскачивает  ацетиленовую
лампу. Это возвращает меня к реальности. Если  я  ничего  не  предприму,  то
меньше чем через три минуты во мне будет столько железа, сколько  в  матрасе
"Симмонс".
   - Ладно,- говорю,- всем пока.
   Я поднимаю мою мокрую шляпу и с точностью, восхищающей в  первую  очередь
меня самого, швыряю ее в маленький огонек лампы.
   Ура! Наступает темнота. В  хижине  начинается  такой  же  гвалт,  как  на
корабле во время бунта. Я прижимаюсь к стене и стараюсь всмотреться в  ночь.
Броситься к приоткрытой  двери  было  бы  последней  глупостью:  моя  фигура
выделялась бы на фоне проема, как китайская  тень,  и  представляла  бы  для
Бориса Карлоффа отличную мишень. Если этот парень  не  совсем  безрукий,  то
всадит мне в спину полдюжины маслин...
   Слышится странно сухой голос профессора Стивенса:
   - Стойте  спокойно!  Баум,  держите  дверь  под  прицелом.  Остальным  не
двигаться. Я зажгу лампу.
   Если он чиркнет спичкой, этого будет достаточно, чтобы Баум увидел меня и
пустил в ход свою машинку.
   Стивенс стоит как раз напротив двери и  закрывает  тусклый  лунный  свет,
входящий в нее. Мои рысьи глаза прикидывают  расстояние,  разделяющее  нас,-
где-то метра полтора.
   Слышится звук открываемого спичечного коробка.
   Я делаю шаг вперед и отвешиваю ему по  кумполу  удар  кулаком,  способный
свалить быка. Его шляпа смягчает удар, но я так постарался,  что  он  издает
хриплый стон и падает. Я в темпе становлюсь на  четвереньки.  Одна  из  моих
особенностей - умение передвигаться на четвереньках так же  быстро,  как  на
ногах. На этот раз стоит рискнуть. Курс на дверь!
   Начинается фейерверк. Он идет из глубины сарая, то есть с того места, где
находится Шварц. Он знает, что должен во что бы то  ни  стало  помешать  мне
выйти отсюда иначе, чем ногами вперед. Так что он палит, не боясь, что может
продырявить Бориса Карлоффа. Именно это и случается. Баум  в  последний  раз
орет все известные ему выражения, поскольку  шальная  пуля  все-таки  задела
его.
   Будь у меня время посмеяться, я бы ржал так,  что  в  сравнении  со  мной
Лорел и Харди выглядели бы грустными, как повестка в суд. Но времени у  меня
нет. Разумеется, все, что произошло с момента  нашего  погружения  во  мрак,
заняло меньше времени, чем требуется, чтобы очистить сваренное вкрутую яйцо.
   По-прежнему на четвереньках я выползаю из двери, поднимаюсь и, можете мне
поверить, делаю такой прыжок в длину,  какого  до  меня  не  делал  ни  один
олимпийский чемпион. До машины несколько десятков метров. Едва заметив ее, я
уже хватаюсь за ручку дверцы.
   Из хибары вылетает новая порция маслин. Не знаю, стреляли ли вы хоть  раз
в жизни из пистолета. Если да, то  должны  знать,  что  стрелков,  способных
попасть с двадцати метров в туз, гораздо меньше, чем налогоплательщиков. Так
вот, Шварц входит в немногочисленную группу чемпионов.  Его  пули  разбивают
стекло дверцы. Их штуки четыре или пять, я не считал, и все вошли в  площадь
размером с ладонь. Если бы я не догадался упасть на землю, через меня  можно
было бы любоваться пейзажем, как через дуршлаг...  Я  заползаю  под  машину.
Благодаря темноте Шварц не может видеть мой маневр.
   Слышу шорох его шагов по каменистой земле. Ой-ой-ой! Если бы у  меня  был
хоть какой пистолетик, появился бы шанс выкрутиться...
   Я сжимаюсь, как могу, под этой заразой машиной. Если бы  мое  тело  могло
выполнить мое желание, я стал бы маленьким, как орех.
   Вижу, ботинки Шварца приближаются.

   Глава 14
   Я задерживаю дыхание, но оно как река - надолго не удержишь. У меня перед
глазами колеса Шварца, обходящего тачку.
   - Наверное, он под машиной!- кричит Хелена.
   Танцуя, приближается свет.
   Ботинки Шварца  упираются  мысками  в  землю,  и  появляются  колени.  Он
начинает нагибаться. Все происходит как в замедленном кино  или  в  кошмаре.
Меня так же легко поймать, как корову в вестибюле. Ему  достаточно  промести
своей пушкой под машиной, как метлой, нажимая на спуск, и я  наверняка  буду
задет. Я не успею отсюда выскочить.
   Мне на память приходит банальный инцидент. По крайней мере, банальным  он
мне показался в тот момент, когда произошел: сегодня утром я  зашел  в  банк
снять со счета немного деньжат на хозяйственные нужды. Пачка  была  заколота
большой булавкой. Эта булавка показалась мне такой смешной, что я не стал ее
выбрасывать, а приколол  к  лацкану  пиджака.  Она  до  сих  пор  там.  Я  с
невероятной быстротой выхватываю ее и в ярости втыкаю в колено Шварца.
   Какой цирк!
   Вопль, который он издает, должен быть слышен даже в  Джибути.  Появляются
обе его руки. Сначала та, в которой пушка, потом другая. В  этот  момент  он
думает только о своей боли и прижимает их к раненому колену.
   Я быстро выскакиваю из-под машины и сталкиваюсь нос  к  носу  с  Хеленой.
Смотрю на ее руки: револьвера нет. Значит,  в  данный  момент  она  меня  не
интересует.
   У  меня  есть  выбор  между  двумя  решениями:  взять  ноги  в  руки  или
воспользоваться короткой передышкой, чтобы попытаться нейтрализовать Шварца.
Поскольку мы находимся в чистом  поле,  где  нет  ни  деревца,  ни  кустика,
бегство  кажется  мне  слишком  рискованным  делом,  принимая  во   внимание
ловкость, с которой владелец "Гриба" владеет пистолетом.
   Оставив колебания, я отталкиваю Хелену и бросаюсь на Шварца. Он  как  раз
поднимается на ноги,  жутко  кривясь.  Булавка  -  не  бог  весть  что,  но,
воткнутая в колено, играет немаловажную роль.
   Заметив меня, он наставляет черную морду своего шпалера в мое пузо. Вид у
него не только не дружелюбный, но даже совсем наоборот.
   - Сволочь!- хрипит он.- Ты мне за это заплатишь...
   Он так уверен в своем превосходстве, что уже празднует  победу.  Не  надо
иметь высшее образование,  чтобы  понять,  что  мне  действительно  придется
заплатить за все неприятности, доставленные этой банде шпионов.
   Я вижу это по отвратительной гримасе, кривящей его  губы.  Потом  я  вижу
кое-что еще: дверца машины закрыта не  до  конца  и  открывается  в  сторону
Шварца. Я быстро поднимаю ногу, упираюсь ею во внутреннюю  стенку  дверцы  и
толкаю ее. Резко распахнувшаяся дверца бьет моего противника по руке. Он так
удивлен этой новой хитростью, что делает шаг назад. Я уже набросился на него
и бью кулаком в шею. Он  кудахчет,  как  влюбленный  индюк,  и  конвульсивно
нажимает на спуск. Несколько  пуль  летят  мне  в  ноги.  Большая  их  часть
попадает в низ дверцы, но я чувствую, что кусок железа  вошел  в  контакт  с
моей лодыжкой.
   Думаю, что пистолет надо перезаряжать. Шварц  расстрелял  всю  обойму,  и
нельзя давать ему время поменять ее на новую. Я отвешиваю ему очередной удар
- на этот раз в печень,- потом продолжаю серию хуков в живот. Он опускается,
я поднимаю его ударом ботинка. Его  глаза  становятся  мутными.  Он  вот-вот
хлопнется в обморок. Я запыхался, как будто бегом поднялся на  верхний  этаж
небоскреба, но прихода второго дыхания не жду. С "ха!" лесоруба я подаю  ему
главное блюдо - прямой промеж глаз. Хрящи его  носа  издают  громкий  хруст;
можно подумать, слон сел на  мешок  с  орехами.  Шварц  падает.  Я  наступаю
каблуком на его клюв, по крайней  мере  на  то,  что  от  него  осталось,  и
поднимаю другую ногу, чтобы его нос точно знал, сколько я вешу.
   Сделав это, я оборачиваюсь.
   И правильно делаю. Малышка Хелена стоит позади и держит в  руках  камушек
чуть поменьше обелиска с площади Конкорд, который обрушивает на меня. Хотя я
успеваю отскочить, каменюка попадает мне в  плечо.  Такое  ощущение,  что  у
Эйфелевой башни отломилась одна из опор и ее заменили мною.
   В моей левой лопатке происходит электрический разряд...
   Я сжимаю зубы, кулаки и все, что можно сжимать, бросаюсь  на  красотку  и
здоровой рукой крепко хватаю ее.
   В эту секунду в ночной тиши раздается голос папаши Стивенса:
   - Отпустите эту даму, комиссар!
   Папаша Ракета пришел в себя и тут же вышел к нам. Он стоит  на  пороге  с
револьвером в руке. В лунном свете  поблескивает  перламутровая  инкрустация
рукоятки. Старая развалина взял пушку покойного Бориса Карлоффа, но  даже  с
нею ему будет трудно изменить ситуацию.
   Я быстро просчитываю расстояние и вероятность успеха.  Стивенс  метрах  в
пятидесяти от меня, сейчас темно, он стар, вряд ли хорошо владеет оружием, а
я загородился Хеленой. Трудновато ему будет попасть в меня.
   Я плотнее прижимаю к себе Хелену; мое плечо приходит в норму.
   - Отпустите эту даму!- повторяет профессор.
   - Вот!- отвечаю я.
   И отпускаю ее, вернее, что есть  силы  швыряю  в  машину  через  открытую
дверцу. Она летит головой вперед, ее юбка задирается до затылка.
   Я тоже бросаюсь в машину и  дергаю  дверцу  на  себя.  Стивенс  открывает
огонь. Я ошибся, приняв его за старую  развалину.  Он  хороший  стрелок.  Не
такой чемпион, как Шварц, но все-таки  способен  не  вышибить  глаз  хозяину
тира, целясь в мишень.
   Он стреляет спокойно и методично. Первая пуля  разбивает  стекло,  вторая
отлетает рикошетом от руля. У  меня  нет  времени  смотреть,  что  станет  с
третьей, потому что я уже включаю стартер  и  срываюсь  с  места  на  второй
скорости. Плевать на коробку передач. Пули попадают в кузов.
   Что-то в этом году слишком часто идет град!
   Машина слегка подскакивает перед тем, как выехать  на  дорогу.  Чувствую,
она проехала по чему-то мягкому. Спорю на вставную  челюсть  вашего  дедушки
против банковского счета моих издателей, что это "что-то" -  милейший  месье
Шварц. Ему же хуже. Нечего валяться поперек дороги.
   В зеркале заднего обзора я вижу удаляющиеся маленькие искры, а  пули  все
бьют в машину.
   Вдруг раздается жуткое  "бух",  и  машина  снова  подскакивает.  Я  сразу
понимаю, что произошло; Стивенс, видя, что не попал в меня, стал стрелять по
шинам, и одна лопнула,
   К счастью,  я  чемпион  по  вождению.  Нуволари  -  водитель  трамвая  по
сравнению с Сан-Антонио.
   Я гоню на восьмидесяти в час на трех колесах. Обод четвертого жутко воет,
но на эту тачку мне наплевать и забыть. Все, что я от нее прошу,- это увезти
меня подальше отсюда, и как можно быстрее.
   Проехав пять минут, я останавливаюсь.
   Хелена сидит, прижавшись к дверце, и смотрит на меня. В ее глазах столько
же нежности, сколько бывает в глазах кошки, которой дверью прищемили хвост.
   - Ну, любовь моя?- обращаюсь я  к  ней.-  Что  вы  скажете  о  доблестном
комиссаре Сан-Антонио? И в огне не горит, и в воде не тонет, а?
   Она берется за ручку.
   - Убери лапку, девочка!
   Поскольку она подчиняется недостаточно быстро, на мой вкус, я влепляю  ей
оплеуху по мордашке, чтобы показать, что за  последние  несколько  минут  во
Франции кое-что переменилось. У нее на глазах выступают слезы.
   - Не нравится, да, красавица?- спрашиваю я. Ее  глаза  мечут  молнии.  И,
поверьте мне, не те, которые застежки.
   - Хам!-шипит она.
   - Хелена,- тихо советую я,- не строй из себя барыню, а  не  то  я  устрою
тебе такую  трепку,  что  даже  у  твоих  правнуков  будет  болеть  задница,
улавливаешь?
   Она не отвечает.
   Я  резюмирую  ситуацию:  банда  понесла  серьезные  потери,  но  трое  из
известных мне ее членов остаются до сих пор на  свободе:  во-первых,  папаша
Стивенс, затем Мобур и, наконец, человек с глазами слепого.
   Я никак не могу решиться уехать. Не люблю бросать  работу  незаконченной.
Мне не дает покоя мысль, что папаша Ракета сидит в своем  деревянном  домике
совсем один, с двумя своими гангстерами,  выведенными  из  строя,  очевидно,
навсегда...
   Да, это не дает мне покоя, и впервые с момента, когда они  привезли  меня
сюда, я задаю себе следующий вопрос: "За каким дьяволом эти сволочи  заехали
в эту одинокую хибару?" На тайное собрание? Или у них там передатчик?  Тогда
они не притащились бы туда всем скопом...
   Никак не пойму... Вдруг я слышу звук, который легко узнаю и  который  мне
сразу все объясняет.
   Какой же я болван, что не подумал об этом раньше!

   Глава 15
   Этот звук - гудение самолетного мотора. В наше время пролетающий  самолет
остается практически незамеченным, однако этот привлекает внимание,  мое  уж
во всяком случае, потому что  летит  относительно  низко  и  кружит,  словно
выискивая место для посадки.
   Смотрю на Хелену. На ее губах витает легкая улыбка.
   Я так давно ждал эту улыбку (минимум пять минут), что не  собираюсь  себе
отказывать дольше.
   Я наклоняюсь и прежде, чем она успевает понять мои  намерения,  целую  ее
взасос, не переводя дыхание так долго, как только может человек. Она, должно
быть, сказала себе, что не стоит упускать случай потереться мордой о  морду,
потому что не только не отбивается, но и получает  от  операции  истинное  и
неоспоримое удовольствие. Она кусает мне губы,  зубы,  язык...  Ее  пулемет*
обладает редкой проворностью.
   Наконец я отодвигаюсь.
   - Спасибо,- говорю.- Было очень приятно. Думаю,  я  попрошу  Деда  Мороза
принести мне в подарок девочку вашего класса.
   Она не отвечает. О чем  она  думает?  Не  надо  вкалывать  ей  "сыворотку
правды", чтобы узнать. Хелена говорит себе, что у самого крутого  сотрудника
французской секретной службы странные манеры. Что касается  меня,  я  слушаю
гул самолета, ищущего посадочную площадку. Возможно, старик Стивенс сигналит
ему электрическим фонариком. Дощатая хижина - это своего рода аэровокзал,  а
ровное поле, где я чуть не протянул ноги,- тайный аэродром.
   Через несколько минут  профессор  и  планы  полетят  по  ночному  небу  в
неизвестном направлении. В общем, я остался в дураках.
   Есть слова, которые подстегивают мою гордость.
   Я резко срываю тачку с места, делаю безупречный разворот и гоню в сторону
хижины. Машину  болтает,  как  утлое  суденышко  в  бурном  море.  Управлять
трехколесным транспортным средством не фонтан, это я вам говорю!
   Хелена поворачивает ко мне свое прекрасное лицо. По нему, словно скатерть
по столу, расстелено удивление.
   - Удивляетесь, Хелена?- спрашиваю я.
   - Что вы делаете?
   - Номер международного класса, как и обычно... Я выезжаю  на  край  поля.
Самолет продолжает кружить. Посреди огромного  поля  темноту  рассекает  луч
света. Как  я  предполагал,  Стивенс  показывает  пилоту,  как  заходить  на
посадку. Я выключаю зажигание. Хелена тут же начинает орать что  есть  мочи,
чтобы привлечь внимание профессора. Все шлюхи одинаковы:  мозгов  у  них  не
больше, чем в щипцах для колки сахара... Как нежная Хелена надеется,  что  с
такого расстояния ее услышит старик, над которым летает самолет!
   - Не утомляйся, красотка, а то сорвешь голосовые связки и  тебя  придется
вести к врачу...
   Она понимает и начинает злиться из-за того, что я совершенно прав.
   Я говорю себе, что ее придется нейтрализовать,  если  хочу  иметь  полную
свободу рук. Как? В моем распоряже-нии нет ни клочка веревки... Если бы  это
был мужчина, я бы прописал порцию безотказного снотворного  кулаком,  но  не
могу я колотить такую красивую киску.
   Я выхожу из  машины  и  заставляю  Хелену  занять  место  за  рулем.  Она
подчиняется, не понимая. Тогда я заставляю ее сунуть  руки  внутрь  руля,  а
когда она это сделала, снимаю с себя ремень и крепко связываю ее лапки.
   - Вот,- говорю я ей.- Сиди спокойно. Надеюсь, я ненадолго.
   Теперь мне нужно какое-нибудь оружие, хотя бы простой штопор.
   Я сую руки в кармашки дверей, но достаю из них только  запасные  свечи  и
дорожные карты. Еще никому не удавалось выдержать осаду  с  такими  скудными
запасами вооружения.
   Тогда я иду заглянуть в багажник. Там только монтажная лопатка для шин  и
канистра бензина. Этого мало, но лучше, чем ничего. Я беру и то, и другое.
   Ночь черна, как конгресс священников-негров. Луна спряталась  за  тучами.
Она права, что помогает мне.  Обычно  мы  с  ней  хорошо  ладим.  Согнувшись
пополам, я направляюсь к Стивенсу. Он перестал играть  в  смотрителя  маяка,
потому что самолет сел в трехстах метрах дальше. Я не вижу старика. Было  бы
глупо наткнуться на него в  темноте.  Я  не  забываю,  что  у  него  в  руке
револьвер, и наверняка в нужный момент он этого тоже не забудет.
   Вдруг я замечаю его благодаря огням самолета. Он  бежит  что  есть  духу,
прижимая к груди маленький портфель Я бросаюсь вперед. Он не должен сесть  в
этот самолет, иначе планы ракеты будут потеряны для Франции.
   Открывается дверца самолета. На  поле  опускается  прямоугольник  желтого
света. Я различаю гигантский силуэт. Тип  что-то  кричит.  Стивенс  отвечает
радостным воплем. Я его понимаю. Ему не  терпится  покинуть  страну,  воздух
которой за последние несколько часов стал для него вреден.
   Я тоже  несусь  вперед,  по-прежнему  вооруженный  флягой  с  бензином  и
лопаткой. Без этого груза  я  бы  уже  догнал  Стивенса.  Я  даже  не  думаю
приглушать звук моих  шагов,  потому  что  два  мотора  самолета  продолжают
реветь. Профессор потерял  шляпу,  и  его  седые  волосы  растрепались.  Нас
разделяют пять метров...  Четыре...  Три...  Здоровенный  малый,  стоящий  в
проеме, замечает меня, но ему неизвестно, враг я или сообщник  Стивенса.  Он
ждет объяснений. Я их ему дам. Я добегаю до самолета  почти  одновременно  с
профессором. Только тогда  Стивенс  обнаруживает  мое  присутствие.  Он  так
изумлен, что замирает.
   К счастью, моя реакция чуточку получше, чем у пирога с мясом. Я  поднимаю
канистру и обрушиваю ее на кумпол папаши Стивенса. Это  производит  странный
звук, похожий на стук буферов столкнувшихся вагонов.  Старик  падает  второй
раз за ночь. Пилот сует  руку  в  карман  своего  комбинезона.  Вернее,  мне
следовало бы сказать "в один из карманов", потому что их у него несколько. Я
поднимаю лопатку и швыряю ее прямо ему в морду.  Он  шатается  и  отступает.
Должно быть, у этого парня харя из железобетона. Я хватаюсь  рукой  за  край
самолета, подтягиваюсь и влезаю внутрь. Игра состоит в том,  чтобы  не  дать
пилоту вытащить оружие. Его рука ныряет в карман, и в тот же  момент  я  бью
его ботинком в челюсть. Я снова думаю, что оглушил его, и снова вижу, что о